Предисловие

Предисловие

А. Н. Уайтхед сказал, что история западной философии есть, в сущности, не что иное, как подстрочные примечания к философии Платона. Едва ли в наше время западная мысль может развиваться в таком «блистательном уединении». Слишком уж отличается современная эпоха от всех предыдущих: для нее характерны столкновения лицом к лицу с «незнакомцами», «чужаками» и их мирами; характерны необычные, непривычные вселенные, экзотические или архаические. Открытие глубинной психологии, а также возникновение на горизонте истории внеевропейских этнических групп знаменуют собой самое настоящее вторжение «незнакомцев» на некогда огороженную территорию западного сознания.

Как часто отмечалось, в результате этих открытий и встреч западный мир вступил на путь радикальных перемен. С конца прошлого века исследования востоковедов неуклонно знакомили Запад с эксцентризмом и сказочностью азиатских обществ и культур. Современная этнология, со своей стороны, открывала темные и таинственные духовные миры, вселенные, которые, быть может, и не были порождены дологическим мышлением, как полагал некоторое время Леви-Брюль, но уж наверняка разительно отличались от культурного пейзажа, привычного западному человеку.

Но именно глубинная психология, совершившая более всего открытий в terrae ignotae[1], привела к наиболее драматическим столкновениям. Открытие бессознательного можно сравнить с географическими открытиями эпохи Возрождения и открытиями астрономическими, которые были сделаны благодаря изобретению телескопа. Ибо каждое из этих открытий обнаруживало миры, о существовании которых никто даже не подозревал. Каждое влекло за собой своего рода «прорыв в иной уровень», разрушая традиционную картину мира и обнаруживая структуры такой Вселенной, которой никто до сих пор себе не представлял. Но эти «прорывы в иной уровень» не остались без последствий. Астрономические и географические открытия эпохи Возрождения не только полностью изменили картину Вселенной и понятие о пространстве; они по меньшей мере на три века вперед обеспечили научное, экономическое и политическое превосходство Запада, проторили путь, неизбежно ведущий к единству мира.

Открытия Фрейда представляют собой другой «рывок» — к подводным мирам бессознательного. Техника психоанализа освятила новый тип descensus ad inferos[2]. С тех пор как Юнг выявил существование коллективного бессознательного, исследование древних сокровищ — мифов, символов, образов архаического человечества — стало напоминать приемы океанографов и спелеологов. Подобно тому, как погружение в морские глубины или исследования пещер позволили обнаружить простейшие организмы, давным-давно исчезнувшие с поверхности земли, так психоанализ позволил узнать о формах глубинной психической жизни, прежде недоступных для изучения. Спелеология предоставила в распоряжение биологов организмы третичного периода и даже мезозоя, примитивные зооморфные формы, не поддающиеся процессу окаменения, то есть те формы, что бесследно исчезли с лица земли. Благодаря обнаружению «живых ископаемых» спелеология значительно обогатила наше знание архаических разновидностей жизни. Точно так же благодаря приемам, выработанным специалистами по глубинной психологии, стали теперь доступны изучению архаические разновидности психической жизни, «живые ископаемые», погребенные во мраке бессознательного.

Примечательно, что период культурной плодотворности психоанализа, а также возрастающий интерес к изучению символов и мифов в большой степени совпали с вмешательством Азии в Историю, а главное — с политическим и духовным пробуждением «первобытных» народов. После второй мировой войны встреча с «другими», с «незнакомцами» превратилась для западных людей в историческую неизбежность. Более того, в последние годы западные люди не только все острее ощущают, что такое конфронтация с «чужаками», но и отдают себе отчет в том, что «чужаки» могут установить над ними свое господство. Это не обязательно означает, что их обратят в рабство или будут угнетать, но лишь то, что они испытают на себе давление «чуждой», не-западной духовности. Потому что встреча (или сшибка) между цивилизациями — это всегда, в сущности, встреча между разными типами духовности или даже разными религиями.

Полноценная встреча подразумевает диалог. Чтобы вступить в достойный диалог с представителями внеевропейских культур, необходимо знать и понимать эти культуры. Герменевтика — это единственный разумный ответ западного человека на требования современной истории, на тот факт, что Запад обречен (хочется сказать: осужден) на конфронтацию с культурными ценностями «других». И как раз в этом случае герменевтике может оказать незаменимую помощь история религий. Когда история религий превратится во «всеобщую дисциплину», какой ей следовало бы быть, станет ясно, что мир «бессознательного» точно так же, как «чуждые» миры незападных людей, лучше всего поддается анализу именно в плане религиозных ценностей и форм религиозного поведения.

Еще нет достаточно ясного осознания того, что «бреши», пробиваемые открытиями психологов и исследователей архаического мышления, могут укрепиться благодаря массовому вхождению в Историю неевропейских народов; то есть речь не только о значительном расширении научного горизонта (как это было в случае географических и астрономических открытий эпохи Возрождения), но также, и главным образом, об опыте встречи с «незнакомцами». Итак, встреча с «совершенно другим», независимо от того, отдаем ли мы себе в этом отчет, дает толчок исследованию религиозной структуры. Не исключено, что наша эпоха в глазах потомства останется как первая эпоха, вновь открывшая «рассеявшийся религиозный опыт», упраздненный с утверждением христианства. Не исключено, что заманчивость изучения деятельности бессознательного, интерес к мифам и символам, пристрастие к экзотике, первобытному, архаичному, встречи с «другими», неизбежно вызывающие у людей амбивалентные чувства, — все это рано или поздно окажется чем-то вроде нового типа религиозности.

Сейчас мы предчувствуем, что все эти элементы готовят взлет нового гуманизма, который будет не просто повторением прежнего. Ибо теперь, чтобы прийти к целостному знанию человека, предстоит объединить прежде всего результаты исследований востоковедов, этнографов, глубинных психологов, историков религии. Эти ученые непрестанно выявляют общечеловеческую значимость, психологическую «правдивость» и духовную ценность множества символов, мифов, образов божества и приемов, засвидетельствованных как у азиатских, так и у «первобытных» народов. Эти человеческие документы всегда изучались с отстраненностью и безразличием, с какими натуралисты XIX века исследовали насекомых. Теперь мы начинаем понимать, что в этих документах отражаются показательные ситуации, что они представляют собой неотъемлемую часть истории духовного развития человечества. Между тем, для того чтобы уловить смысл таких ситуаций, нужна не «объективность» натуралиста, но симпатия понятливого толкователя, переводчика. Необходимо было изменить саму позицию исследователя. Ибо самое странное, наиболее отклоняющееся от нормы поведение следует рассматривать как человеческий факт; его не понять, если смотреть на него как на зоологическое явление или пример из области тератологии.

Приступить к рассмотрению символа, мифа или архаического поведения как выражения некой экзистенциальной ситуации — уже означает признать за ними человеческое достоинство и философскую значимость. Такой подход показался бы абсурдным ученому XIX века. Для него «дикарство» или «тупоумие первобытного человека» было лишь эмбриональной и, соответственно, «бескультурной» фазой развития человечества.

Но, как было сказано выше, чтобы прийти к более точному знанию человека, настала пора сгруппировать и свести воедино результаты этих исследований, которые должны быть продолжены совершенно в другом духе, чем дух XIX столетия. Близится день, когда Западу придется не только изучить и понять культурные вселенные незападных людей, но и признать их ценность, признать их неотъемлемой частью истории человеческого духа; Запад должен будет отказаться от взгляда на них как на инфантильные или отклоняющиеся от нормы эпизоды образцово-показательной Истории Человека. Более того, конфронтация с «другими» помогает западному человеку лучше понять самого себя. Усилие, затраченное на то, чтобы правильно понять способы мышления, чуждые западной рационалистической традиции, то есть, в первую очередь, на расшифровку значения мифов и символов, оборачивается значительным обогащением сознания. Разумеется, глубинные психологи прилежно изучали структуру символов и сценарии мифов, чтобы уловить динамизм бессознательного. Но конфронтация с внезападными культурами, которыми правят символы и которые, в свою очередь, питают мифы, должна проходить в другом плане: более нет смысла «анализировать» эти культуры, как анализируют сны отдельного индивидуума, чтобы «свести» их к знакам, сигнализирующим об определенных изменениях в глубинах психики; настало время увидеть в них культурное творение внезападных народов, попытаться постичь их с тою же интеллектуальной страстностью, с какой мы пытаемся проникнуть в мир гомеровских героев, израильских пророков, мистической философии Майстера Экхарта. Иными словами, пора приступить — и к счастью, это уже делается — к изучению океанских или африканских символов, мифов и ритуалов с тем же уважением и той же любознательностью, которые мы проявляем по отношению к творениям западной культуры. Хотя в этих ритуалах и мифах иногда обнаруживаются ужасные и отклоняющиеся от нормы черты, тем не менее они выражают парадигматические ситуации людей, принадлежащих к обществам совсем иного типа, движимым иными историческими силами, отличными от тех, что выковали западный мир.

Как мы уже сказали, стремление лучше понять «других» оборачивается обогащением западного сознания. Встреча могла бы даже привести к обновлению философской проблематики, подобно тому как полвека тому назад открытие экзотического и примитивного искусства открыло новые перспективы искусству Запада. Например, нам представляется, что углубленное изучение природы и функции символов могло бы стимулировать западную философскую мысль и расширить ее горизонты. Поразительно, что историки религии оказались вынуждены уделить особое внимание дерзким концепциям «первобытных людей» и жителей Востока относительно структуры человеческого существования, относительно шаткости земной власти, необходимости познать «смерть» для того, чтобы достичь царства «духа»; в этом распознаются идеи, весьма близкие тем, которые сегодня оказались в самом центре внимания западного философского поиска. И когда в архаических и восточных религиозных идеологиях обнаруживаются концепции, сравнимые с концепциями «классической» западной философии, это не уменьшает значения конфронтации, так как эти концепции проистекают из разных предпосылок. Так, когда индийская мысль или некоторые «первобытные» мифологии объявляют, что решающий акт, послуживший основанием нынешним условиям человеческого существования, относится к древним первобытным временам, то есть что сущность предшествовала нынешним условиям человеческого существования, западному философу или теологу было бы в высшей степени интересно выяснить, каким образом и по какой причине возникла такая концепция.

Если открытие бессознательного подтолкнуло западного человека к конфронтации с его собственной тайной и зачаточной «историей», встреча с внезападными культурами заставит его проникнуть в самые глубины истории человеческого духа и решиться, быть может, усвоить эту историю как неотъемлемую часть своего собственного существования. В самом деле, проблема, которая уже встает перед нами и будет возникать вновь и вновь, со все большей остротой, со все большим драматизмом, перед исследователями грядущих поколений, состоит в следующем: какими средствами восстановить все то, что еще можно восстановить в духовной истории человечества? И на то есть две причины: 1) западный человек не сможет бесконечно обходиться без отсеченной от него важной части его личности, той самой, что слагается из фрагментов духовной истории, значения и содержание которых он не в силах расшифровать; 2) рано или поздно диалог с «другими» — с представителями традиционных, азиатских и «первобытных» культур — должен будет начаться уже не на сегодняшнем эмпирическом и утилитарном языке (который в силах выразить лишь социальные, экономические, политические, медицинские реалии и т. д.), но на языке культуры, способном к выражению человеческих реальностей и духовных ценностей. Такой диалог неизбежен; он вписан в судьбу Истории. Трагической наивностью было бы полагать, что он может до бесконечности вестись на ментальном уровне, как это происходит сейчас.

Исследования, объединенные в этом небольшом томе, иллюстрируют подход историка религии, пытающегося дать истолкование некоторому количеству типов религиозного поведения и духовных ценностей, присущих неевропейцам. Я, не колеблясь, прибегал к привычным культурным фактам, почерпнутым в западной традиции, всякий раз, когда они давали материал для сравнения, способный прояснить исследуемый вопрос. Именно подобные сближения помогут сформулировать перспективы нового гуманизма будущего.

Четыре первых главы были прочитаны в рамках собраний общества «Эранос» в Асконе с 1957 по 1960 г.; этим объясняется их устный стиль. Хотя и велико было искушение, мы не стали пытаться, включая их в книгу, перерабатывать и расширять их; иначе каждый их этих маленьких докладов мог бы разрастись до размеров книги. Мы ограничились тем, что добавили некоторые ссылки на недавние публикации.

Наш дорогой ученый друг, д-р Жан Гуйяр, изъявил желание представить эти страницы французскому читателю; выражаем ему нашу искреннюю признательность.

Мирча Элиаде

Чикагский Университет

Ноябрь 1960