Подозрительная София

Подозрительная София

И поднялся на этот уровень, как ни странно, Владимир Соловьев. О его антинациональных взглядах и смешанном происхождении уже говорилось, но даже в не подлежащей очищению смеси можно иногда найти крупицы золота. У В. Соловьева такими крупицами были его поэтические прозрения.

А. Блок писал: «Есть Вл. Соловьев и его стихи — единственное в своем роде откровение, а есть «Собр. сочин. В. С. Соловьева» — скука и проза». Андрей Белый в данном случае с ним соглашался: «А.А. Блок по времени первый из русских приподнял задания лирики Вл. Соловьева, осознавая огромности ее философского смысла… пусть впоследствии говорили: здесь — крах чаяний Вл. Соловьева и болезненно эротический корень их (таковы были мнения религиозных философов С. Н. Булгакова, кн. Е. Н. Трубецкого, Г. А. Рачинского и других)».

И действительно: поэзия В. Соловьева это ускакавший далеко вперед авангард, а его философия — это обоз, который еле тащится где-то позади, сгибаясь под тяжеленным грузом христианской догматики.

У побережья Кипра, там, где некогда родилась Афродита и где в ее честь совершались богослужения в Амафунте, воспетые в знаменитом стихотворении Шиллера «Боги Греции», В. Соловьева посетило видение, которое подсказали ему пророческие строки:

Знайте же: вечная женственность ныне

В теле нетленном на землю идет.

В свете немеркнущем новой богини

Небо слилося с пучиною вод.

Ныне Амафунт (соврем. Фамагуста) находится в той части Кипра, которая оккупирована турками. Некогда христиане устраивали крестовые походы для освобождения Гроба Господня. А кто теперь освободит от мусульман священные центры на Кипре?

«Новая богиня» В. Соловьева на самом деле, конечно, никакая не «новая»: речь идет лишь о новом проявлении вечного начала. В. Соловьеву было всего девять лет, когда это начало впервые открылось ему во время богослужения в церкви в праздник Вознесения, о чем он рассказал в своей поэме «Три свидания». А. Ф. Лосев находит в этих стихах «намек на душу мира, вечную женственность, Премудрость Божию, космическую Софию». Второе свидание произошло в Британском музее в 1875 году, когда некий голос велел ему отправиться в Египет. Почему именно в Египет, понятно, если вспомнить, что Деву Марию называют «христианской заместительницей Исиды» (С. А. Токарев). И там же в Египте произошло в 1968 году в Зейтуне явление Богоматери. В описании третьего свидания В. Соловьева, по Лосеву, содержится «уже вполне отчетливое космическое представление о Софии, обнимающей собою весь мир с первого момента его появления».

Но в философии В. Соловьева отчетливого представления о Софии и «монаде» А. Ф. Лосев не находит. У Соловьева получается, что «чистая идея тоже содержит в себе какую-то чистую материю и в совокупности с этой материей является Софией. Но что это за материя в чистой идее, об этом можно только догадываться», — иронически добавляет Лосев. Неясным остается для него также отличие Духа Святого от Софии и от Христа в толковании Соловьева. Соловьевскую концепцию Софии Лосев считает противоречивой, поскольку София у Соловьева, с одной стороны, является «телом Божьим», неразрывно связанным с самим Богом, а с другой стороны, утверждается, что «тело Христово» есть София, и получается, что и София есть не просто божество, но включает в себя и тварный момент, подобно самому Христу. Утверждается также, что Христос как цельный божественный организм есть и Логос, и София.

«София, по Вл. Соловьеву, вообще говоря, как раз и есть материализация идеального», — продолжает Лосев. — «Сущность софийного идеализма Вл. Соловьева заключается в учении, которое проповедует не абстрактно-гипостазированную идею, но духовно и материально насыщенную идею, заостренную в виде страстно ощущаемой заданности». «София — это та сторона глубин действительности, которая, оставаясь идеальным бытием, максимально стремится к реальному и материальному. Когда Вл. Соловьев учит о Софии, то она становится идеальным первообразом многообразия и полноты материального мира, которые хотя пока и не являются чувственными, но уже и не просто идеальны в абстрактном смысле слова. Эта картина всей бесконечной действительности, которая сама еще не стала чувственной и исторической действительностью, но уже является ее прообразом; или, как мы сказали, ее заданностью, замыслом, законом и методом ее бесконечных осуществлений». Трактовку Софии у В. Соловьева Лосев считал «сниженной».

Если перевести все сказанное с философской фени на нормальный человеческий язык, мы поймем, что В. Соловьев в своем учении о Софии, вопреки собственным монотеистическим установкам, пришел к тем же выводам, какие сегодня пропагандирует Пьер Шассар: разнообразие заложено в самой основе мироздания. «Нигде, кроме как в нестойких порождениях воспаленного воображения или фантазирующей мысли, мы не найдем ни Единства, ни Одного, ни Целого. Всегда и везде, на земле и на небе, есть только многообразие и разнообразие. В начале или в безначалии того, на чем всё основано, уже неизбежно было многообразие и разнообразие».

Однако суть этой Потенции разнообразия вовсе не та, какой полагали ее В. Соловьев и иже с ним. «София» означает «мудрость», а, как уже говорилось, нет никакого мирового разумного начала, ни мужского, ни женского пола. Разнообразие включает в себя и всяческое безобразие. Согласно одной из гностических теорий, София родила злое и уродливое существо Ялдабаота, которое и есть библейский Ягве. Понятно, что разумное, тем более божественно-разумное начало ничего породить не могло.

Православные фанатики нутром чувствовали, что «соловьевство» есть ересь, равно как и софийное учение вообще, потому что оно «ниспровергает все христианство». Софианство было для христиан мучительной проблемой по той причине, что они никак не могли определить отношение женской ипостаси Божества к своей однополой или, если употреблять иностранный термин, гомосексуальной Троице.

Собственно говоря, Троица изначально такой не была, потому что Святой Дух («руах») в семитском оригинале — женского рода. Когда он (или она) является «в виде голубине», непонятно, идет ли речь о голубе или голубке. Мигель Серрано уточняет: голубка, «ла Палома», как называлась популярная у нас в 50-х годах кубинская песня. Эта голубка пролетает вдоль всей его «Золотой цепи»: «Катарским символом была голубка, Параклет, Святой Дух, катарская Церковь или община, «Глейса», как они ее называли. Голубка была также эмблемой тамплиеров. И именно голубка приносит священное семя арийской Хаомы и кладет его на камень на манихейском празднике весеннего равноденствия Навроз».

«Эру Рыб, эру Короля-Рыбака (из легенды о Граале — А. И.), сменяет Эра Водолея, Святого Духа, Параклета, Голубки, которая женского рода, — это Утренняя Звезда, несотворенный свет, Венера-Люцифер». «Не будем забывать, что катарская земля управлялась женским началом Параклета, Голубки Любви, катарской Глейсы, т. е. Шакти». «Для гностиков Святой Дух — женского рода, это Голубка, София, творением или эманацией которой является Вселенная. Голубка — катарский символ, а София — их Глейса Любви».

Понятно, почему А. Ф. Лосева так обеспокоило, что у В. Соловьева остается неясным отличие Святого Духа от Софии. В. Соловьев не решился прямо их отождествить, как это делает М. Серрано, не решился вернуть Святому Духу его первоначальную природу, но двигался в этом направлении. Он следовал по этому пути за немецким мистиком Якобом Бёме (1575–1624), которого друзья называли «тевтонским философом», а враги — «сапожником-антихристом». Архиепископ Серафим обличал Якоба Бёме за то, что у него София — «вечно-женственное начало», существующее в недрах Святой Троицы, которая превращается в результате в «четверицу», а С. М. Соловьев-младший, племянник В. Соловьева, высказал предположение, что если бы В. Соловьев проповедовал в XVII веке, он сгорел бы на том же костре, на котором погиб Квирин Кульман за те же идеи Бёме.

Андрей Белый, когда он еще не был знаком с Блоком, захотел узнать, как тот относится к Софии. Блок ответил пространным письмом, где утверждал, что София открывается индивидуумам; коллективному сознанию она не доступна. Она может раскрыться как душа человечества, но ее откровения могут гласить и народам; тогда выявляет душою народ себя, и русскому она, например, — существо всей России. Поэты воспринимают ее как Музу: и Фет обращается к ней, и Болдер ее знает. Более всех в ее тайну проник Гете в «Фаусте», и не сказал о ней глубже никто. В этом смысле она открывалась Данте. В свете ее дуновения догматы христианства теряют свой прежний, замкнутый смысл. Блок видел задачу в том, чтобы раскрыть ее отношения к символизациям — София, Мария — и вскрыть «естественную соотносительность символов».

А. Белый понял из этого письма, что Блок ставит Софию выше Христа и своим неприятием космического Христа вкладывает логическое начало мира в Софию. Зная дальнейшую эволюцию Блока, А. Белый указывает, что индивидуальному сознанию Блока София перестала видеться уже с 1906 года («Ты в поля отошла без возврата…»), но зато выступила как Россия, Душа Народа, так что Блок ошибался в процитированном письме, говоря, будто ее откровения нельзя передать толпам.

Блок ошибался, поминая какую-то «душу человечества». Поскольку человечество — это фикция, не может быть у него и какой-то души. Блок был тогда еще совсем молодым (письмо датировано 1903 годом), еще слишком сильно было влияние В. Соловьева, который отождествлял культ человечества… с культом Мадонны! Куда бы послали его те же мусульмане и кальвинисты с его Мадонной! Но в понимании Софии как души народа Блок уже далеко ушел от совершенно оторванного от родной почвы В. Соловьева. Душа народа — это национальный психический склад, это способность народа к выработке или восприятию тех или иных религий и идеологий. Зависит эта способность от расового типа или типов. И черты сходства в религиозности разных народов, принадлежащих к «цивилизации Мадонны», позволяют говорить и о сродстве их душ на базе расового родства.

Итак, Блок ставил Софию выше Христа, В. Соловьев отождествлял ее с Христом: получается так, что в Святой Троице под двумя лицами скрывается София: она же Святой Дух, она же и Христос. Ерунда, вроде бы, получается.

Но она получается и без вмешательства софианцев, потому что католики и православные никак не могут разобраться с отношениями внутри Троицы.

Вступая в спор о знаменитом «filioque», А. Ф. Лосев подает проблему в таком виде: «Католичество… берет то из Лиц Божества, которое отличается наибольшей «конкретностью» и «реальностью», «творчеством» и благодатью, т. е. Духа Святого, и подчиняет его первым двум». «Католичество… со своим внесением субординации в природу Божества, формализованием и опустошением первых двух Лиц Божества и нарочитым гипостазированием (и в то же время принижением) третьего Лица получает явно уродливый характер и носит все признаки ереси». «Путь, который фактически использован католичеством, это путь трактования первой и второй ипостасей как равных и третьей как подчиненной им».

Странно, что А. Ф. Лосев обвиняет католицизм во внесении субординации, как будто ее раньше не было. Если «Сын рождается от Отца и Дух Святой исходит от Отца», разве это уже не субординация? Католицизму можно поставить в вину, скорее нарушение субординации, переворачивание треугольника таким образом, что вверху оказываются два его угла, а не один, т. е. получается крайне неустойчивая фигура и в итоге опрокидывается вся конструкция. Лосев так и пишет: «Учение об исхождении третьей ипостаси от второй ведет к уничтожению первой ипостаси, а вместе с этим к полной немыслимости ни второй, ни, следовательно, третьей ипостаси и тем более к полной немыслимости самого исхождения вообще».

Позволительно спросить: почему принижение третьего Лица влечет за собой уничтожение первого? Если бы первое исходило от третьего, тогда понятно, но ведь третье исходит от первого, оно и так принижено. И почему тогда вторая и третья ипостаси становятся «немыслимыми»? Мыслить надо — и все будет мыслимым.

Вся эта путаница, вся эта заумь исчезают, яко дым от лица огня, если осознать, что одно из Лиц — женское. Только после этого можно поднимать вопрос о «субординации».

С принципом «filioque» А.Ф. Лосев связывает и догмат о беспорочном зачатии Девы Марии, провозглашенный папой Пием IX в 1854 году. Лосев видел в этом некую «дурную бесконечность», Герцен — еще одно проклятие, наложенное на плоть, но оба они ошибались. Дева Мария была тем самым возвышена до уровня Христа.

Архиепископ Серафим, полемизируя с Булгаковым, отметил, что обвинение в уклоне в сторону римского догмата о непорочном зачатии Девы Марии тот отверг, объявив это учение нелепым, однако Серафиму не понравилось, что у Булгакова «Божья Матерь становится как бы рядом со своим Сыном в деле искупления человеческого рода». В подтверждение своей правоты архиепископ сослался на слова Св. Епифания Кипрского: «Одинаковый вред в обеих этих ересях: и когда унижают Святую Деву и когда, напротив, прославляют Ее сверх должного».

Этого святого за его попытку установить планку, выше которой почитание Девы Марии, по его мнению, не должно подниматься, следовало бы деканонизировать.

«Исхождение», вопреки Лосеву, при нынешнем состоянии Троицы немыслимо вне зависимости от «filioque». Это только семиты могли додуматься до создания женщины «из ребра Адамова», это только у них Авраам мог родить Исаака самолично, без какого бы то ни было участия женщины, как шумерские боги. Так и в Троице: Сын рождается не от Отца, а от Матери, от «Святого Духа», как сказано в Евангелии. И догмат о непорочном зачатии можно было бы действительно распространить до бесконечности, но не до той, что представлялась Лосеву «дурной», а до реальной, до непорочного зачатия всеобщей Матерью не только Бога, но и всего мироздания, как у Гесиода.

Ту борьбу за повышение ранга Девы Марии в небесной иерархии, которую вели сто лет назад русские мыслители, сегодня продолжает во Франции Жан Парвулеско. В своих ответах на анкету журнала «Элеман» (№ 95, 1999 г.) «С Богом или без Бога?» он признается, что не может воспринимать Бога иначе, «кроме как в брачном союзе и в постоянном присутствии Марии, в зеркале Непорочного Сердца, в которое он не перестает смотреться, излучая свет и будучи облучаем светом».

Ж. Парвулеско считает конечной целью Божественного Провидения «метаисторическое установление Regnum Sanctum, Imperium Ultimum, современная историческая форма которого раскрывается как революционный проект Евроазиатской Империи последних времен», а активистов этого дела — тайными агентами Божественного Провидения. Суть Церкви он видит «в бесконечном любовном обновлении, в котором брачный союз Бога и Марии или живой огонь Incendium Amoris тайно питает Храм Милосердия, храм любовного союза, окружая его, как огромный огненный вихрь. Всякое любовное обновление и само место этого обновления, его изначальный имперский источник — во взаимном брачном лицезрении Бога и Марии, окруженных пылающим вихрем милосердия, возникающим из этого любовного обновления как чистая песнь».

Однако, Ж. Парвулеско осознает, что «не может быть великого имперского обновления истории, которое не повлекло бы за собой также глубокого обновления религии. Равным образом, всякое великое обновление религии требует, чтобы на уровне истории ему соответствовало имперское обновление».

Ж. Парвулеско задает вопрос: «Каким должно быть внутреннее обновление религии, чтобы оно привело к имперскому обновлению истории мира?… Какое внутреннее изменение религии приведет к тому, что проект… Евроазиатской Империи последних времен станет всецело посюсторонней историко-политической реальностью?»

Ж… Парвулеско связывает свои надежды с возникновением в лоне римской католической религии «нового теологического и догматического определения роли Марии, что должно привести к потрясению основ, к быстрому процессу обновления, призванного изменить лицо истории в ее конце и установить Империю, которая должна воплотить это обновление в конкретных историко-политических формах. Это глубинное обновление римской католической религии было подготовлено рядом явлений Марии еще с прошлого века: Ла Салетт, Лурд, Фатима, Междугорье. Благодаря великому папе Пию XII римская догматика получила необходимый теологический аппарат. Кульминацией было провозглашение догмы об Успении Марии, что можно считать первым шагом к провозглашению будущей догмы о Брачной и Космической Коронации Марии. Для теологии настало время объявить Марию не только матерью Христа, но и Вечной Супругой Бога и в этом качестве, как Коронованная Владычица неба и земли, она должна получить онтологический статус несотворенной: благодаря Непорочному Зачатию божественность Марии должна стать равной божественности самого Бога».

«Героическое и революционное успение Марии, — по мнению Парвулеско, — станет трансцендентальным прообразом, парадигмой восхождения будущего божественного сверхчеловека к его тайно предопределенному конечному онтологическому статусу. Эти изменения в эволюции рода человеческого, которые называют метаисторическим пришествием Regnum Sanctum, найдут свое оправдание в глубинном обновлении будущей имперской религии Regnum Sanctum, обретут свою божественную меру и свой сверхчеловеческий образец в факте успения Марии и ее последующего высшего Владычества в качестве Sponsa Dei, Супруги Бога, который говорит о ней также «Una est Columba Mea» (обратим внимание, что здесь опять звучит слово «Голубка» — А.И.) и «Una est Magnissima Dea Mea».

«Тайна, которая будет раскрыта в догме о Брачной и Космической Коронации Марии, — заключает Ж. Парвулеско, — откроется в конце также как тайна создания в будущем сверхчеловеческой Империи трансцендентальными бойцами Regnum Sanctum, революционными активистами, вовлеченными сейчас в великие авангардные битвы за создание нашей Евроазиатской империи последних времен».