1.4. Августин Аврелий (Блаженный) (354–430). Язык как средство познания и толкования текстов. Начало герменевтической концепции языка

1.4. Августин Аврелий (Блаженный) (354–430). Язык как средство познания и толкования текстов. Начало герменевтической концепции языка

Августин Аврелий (Блаженный) (354–430…), средневековый мыслитель, вначале был сторонником религиозного течения, называемого манихейством, в основу которого положен дуализм. Мир состоит из черного и белого, из добра и зла. В человеке также противоборствуют два начала – зло и добро. По поведению человека можно определить, какое начало побеждает в нем. Бог противопоставлен Дьяволу. Некоторое время Августин проповедовал скептицизм с его неверием в знания, добытые с помощью органов чувств; потом неоплатонизм с его верой в разум. Христианство привлекло его верой в высокие моральные ценности, которые могут спасти человечество от грехопадения и гибели. Его основные христианские постулаты: Бог есть Дух. Мысли входят в душу посредством слов. Слово-Бог есть истинный Свет, просвещающий человека. Божье Слово обладает созидающей силой. В устах Бога слово стало плотью. Светоносное слово воплотилось в мир. Душа оживляет тело. Бог восседает всюду, он в мире, он в нас. Согласно Августину, человек не порождает мысли, а отыскивает их в глубинах своей памяти. В процессе обдумывания он собирает мысли воедино. Обозначаемая с помощью человеческого языка действительность не зависит от него. Человек говорит не о названиях предметов, а о самих предметах. Невозможно думать о природе вещей, не прибегая к аллегориям. Августин является мастером риторического изложения мысли, ср.: «Мудрое и глупое – это как пища, полезная или вредная, а слова, изысканные и простые, – это посуда, городская и деревенская, в которой можно подавать и ту и другую пищу». «Свет, милый хорошим глазам, несносен больным. Справедливость не нравится грешникам». «Всегда большой радости предшествует еще бо?льшая скорбь». «Поддержание здоровья – вот причина, почему мы едим и пьем, но к ней присоединяется удовольствие – спутник опасный, который часто пытается зайти вперед…». Августин дал определение знаку и установил его разновидности; указал на полезность неопределенности Писания и условия понимания языка священных текстов; очертил круг проблем, связанных с говорением, учением и познанием; охарактеризовал человеческий язык как средство приобщения к абсолютному знанию.

Основные труды и источники:

• Исповедь /Августин Аврелий. Исповедь: Абеляр Петр. История моих бедствий.: Пер. с латинского. – М., 1992. – С. 8–222.

• О христианском учении / Антология средневековой мысли. Теология и философия европейского средневековья. Т. 1. Санкт-Петербург, 2001. – С. 66–112.

• Об учителе /Блаженный Августин. Творения: В 4 т. Т. 1: Об истинной религии. – СПб., Киев., 2000. – 742 с. – С. 264–312.

Основные герменевтические взгляды:

1. Условные знаки подразделяются на языковые (душевные и мыслительные), визуальные, акустические. Языковые знаки бывают намеренными (используемыми человеком для самовыражения или побуждения других людей)

Несмотря на свою материальность и суть (= свое собственное значение), знак предназначен не для самопоказа, а для обозначения вещей, находящихся вне языка. Предназначение знака состоит в том, чтобы воздействовать на чувства человека, воспринимающего этот знак, для того чтобы вызвать в его уме соответствующие представления.

По сути дела, одна вещь способна выступать знаком другой вещи, ср. след ? животное; дым ? огонь. Воздействие знака может быть ненамеренным и намеренным. Среди знаков выделяются естественные и условные. Естественные знаки (см. приведенные примеры) «позволяют узнать помимо себя и нечто иное». Они не намеренны, так как воздействуют сами по себе и не связаны с целями и желаниями субъекта. Соответственно, условные знаки всегда субъектнообусловлены. Люди делают вещи условными знаками «по взаимному согласию». Условный знак нужен человеку для определения и демонстрации волнений своей души, чувств и понятий с целью «передачи» их другим людям. Таким образом, условный знак нужен для выражения движений души идля волеизъявления. К условным знакам относятся знаки-телодвижения, мимические знаки, искусственные знаки (значки, военные знамена), ориентированные на зрение человека. К ним же следует отнести знаки акустические (звуки военной трубы и др.). Наиболее многочисленными условными знаками считаются слова человеческого языка. Хотя они воспринимаются ухом и глазом, улавливаются они душой. Только связь слов с душой делает возможным их воспроизводство и связывает их с мыслями. Преимущество словесных знаков состоит в том, что с их помощью можно выразить все прочие знаки, но не наоборот.

Звуковая сторона слов закреплена за их буквенным изображением, т. е. «утверждается с помощью букв». Звук преходящ, буква вечна. Звуковая и графическая стороны слов у разных народов различны по причине Вавилонского столпотворения. Смешение языков повлекло за собой необходимость переложения божественного Писания, «врачующего многоразличные болезни человеческих помышлений», на различные языки.

Знания о языке представляют собой своеобразный лингвистический минимум, который дает возможность подойти разумно к чтению Святого Писания.

2. Неопределенность некоторых высказываний в Писании, создающаяся за счет троп и фигур, не является их недостатком.

Безрассудное чтение Писания, по мнению Августина, приводит к неправильному пониманию. Оказывается, что непонимание обусловлено не только неподготовленностью читающего субъекта к такому роду деятельности, но и особенностями самого библейского текста, изобилующего неясностями и двусмысленностями. Однако неопределенность текста отнюдь не является его недостатком. Наоборот, это его достоинство, поскольку такой текст предназначен для «обуздания гордыни трудом и отвлечения от брезгливости интеллекта, для которого по большей части теряет цену то, что легко открыть».

3. Для правильного понимания переводного (библейского) текста необходимо знать языки, уметь выводить смысл из подобия, а также полезно сравнивать различные переводы или анализировать буквальные переводы оригинального текста.

Очевидно, что туманные изречения, иносказательный стиль изложения содержит в себе некую тайну, которую стремится постичь читатель. Однако это не означает, что толкование библейских текстов должно быть произвольным или прямолинейным, ибо это ведет к заблуждению. Смысл священных изречений «охотнее познается через подобия», но необходимо учить читателя видеть этот канонизированный смысл. Одно из правил, которому необходимо следовать, – это «приводить более вразумительные примеры для объяснения неясных оборотов речи».

Главной причиной непонимания Писания является, однако, незнание словесных знаков или их двусмысленность. Необходимо уяснить, что знаки используются или в согласии со своей собственной предназначенностью (современные лингвисты сказали бы – в своем прямом значении), или, наоборот, в разногласии со своей собственной предназначенностью (– в переносном значении). Для знания значений латинских слов библейского текста необходимо знание греческого и еврейского языков. С этих языков на латинский переводилось священное Писание. Причем таких переводов оказалось большое множество. Августин считает полезным сравнивать различные переводы, чтобы достичь правильного понимания смысла.

«Переводчик часто ошибается и на основании двусмысленности языка оригинала. Тот, кому не вполне понятна мысль, переносит на нее значение, которое вовсе чуждо смыслу писателя». Чтобы исправить «черноту перевода» библейских текстов целесообразно использовать также буквальные переводы как сравнительную базу для установления истинного смысла. «Для прояснения мысли часто не бесполезно сравнивать тех переводчиков, которые более цепко прилеплялись к словам».

4. Для понимания текста необходимо знание языковых знаков, т. е. знание того, что обозначается или символизируется с помощью языковых знаков.

Пониманию словесных знаков способствует знание вещей, которые обозначаются этими языковыми знаками, ср.: «Незнание же вещей делает неясными и фигуральные выражения, так как мы не знаем природы ни живых существ, ни камней, ни трав или других вещей, которые часто упоминаются в Писании по сходству их с чем-либо другим». Все вещественные имена употребляются в текстах ради какого-либо подобия.

Для понимания тайн уподобления в священных текстах необходимо знать числа (= символику чисел), например, десятеричное число, сорок, три, пятьдесят. Без знания чисел иногда невозможно развязать «фигуральный узел» в высказывании и выйти на подлинный смысл. Устойчивость словесных знаков создается за счет произвольной, а не природной связи их формальной (звуковой, начертательной) и значимой сторон, т. е. благодаря их соотношению по соглашению и всеобщему установлению (= конвенциональности).

5. Определения-высказывания выявляют не только истину, но и утверждают ложь, поскольку они могут быть соотнесены как с объективно существующим, так и с объективно несуществующим фактом.

Осуждая ложные умозаключения, называемые софизмами, Августин все же допускает, что «софистической называется также речь не лукавая, но, однако, более пространная, чем подобает для убедительности, и стремящаяся к словесным украшениям» Однако истинность связей между словами в утверждениях разного рода не устанавливается, а лишь наблюдается, выявляется людьми ср.: «сама истинность связей установлена не людьми, но прослежена ими и воспринята». Иными словами, истинность связей абсолютна.

Определения могут служить не только выявлению истины, но и утверждению лжи, которая бывает двух видов. «Один из них: то, что вовсе не может быть (напр. "7+3=11"). Другой: то чего нет, но что может быть (кто-то говорит, что шел дождь, хотя его не было)». Таким образом, первое отношение, которое явно противоречит объективной истине (ср.: «Знание чисел происходит по обнаружению людьми в природе вещей»), можно было бы позволить себе назвать абсолютной ложью; а второе отношение, которое является не соответствующим объективному положению дел на какой-то момент времени, точнее было бы назвать относительной ложью, или вероятностью.

Однако дело даже не в уточнении видов лжи. Дело в том, что в первом случае речь идет о ложном определении результата какого-то объективно существующего отношения, т. е. ложно понятого смысла этого отношения. При этом не следует забывать, что высказывание «становится ложным» не само по себе, а по причине несоответствия объективному положению дел.

В другом случае, истинное определение может соответствовать двум объективно возможным фактам – «дождь шел» и «дождя не было». Истинность или ложность проявляется не в высказывании и не в самом факте, как существующем или несуществующем в реальности, а в соотношении высказывания с данным фактом. Таким образом, на предмет ложности или истинности верифицируется само отношение, как в первом, так и во втором случае – несоответствие или соответствие. Августин не может допустить ложности библейских изречений ни по определению, ни по сути. Он может говорить только о ложности понимания этих изречений вследствие того, что человек, их читающий, неправильно соотносит данные изречения с обозначаемым объективным явлением, которое может быть истинным (дождя не было) или ложным («дождь шел»).

6. Диалектика помогает понять, а риторика используется для того, чтобы выразить каким-то способом понятое.

Заслуживают внимания рассуждения Августина о пользе риторики и диалектики. Оказывается данное искусство «нам нужно применять скорее для того, чтобы высказывать то, что уже понято, чем для того, чтобы еще понимать». Запутанность, замысловатость и громоздкость риторических «заключений, определений и разделений» может даже затемнить истинный смысл уже понятого. Чтобы избежать ошибки, необходимо придерживаться правила: «Ничего лишнего!». Гораздо более полезным автор считает толкование двусмысленных знаков и познание знаков неизвестных. Но это уже задача не риторики и не диалектики, а, как выясняется, задача искусства толкования текстов, т. е. герменевтики.

Августин считает жалким рабством буквальное понимание фигуральных выражений Писания. Буквальное прочтение иносказания сравнивается с «плотским мудрствованием». Непонимание фигурального является следствием того, что читатель принимает знаки за вещи. Очевидно, что отождествление значения знака с называемой вещью – это наследие языческого образа мышления, для которого характерно также установление «бесполезных знамений», когда вещи, не приносящие пользы, объявляются знаками чего-то сверхъестественного и становятся идолами. Необходимо, чтобы язычники отказались от множества ложных богов, «обратились к культу единого Бога» и не раболепствовали перед знаком, часто не ведая, что он означает. Это путь духовного просветления и свободы. Вступающий на него должен приобщиться к Священному Писанию, ему необходимо научиться читать и понимать Божественную речь, а именно уметь постигать ее фигуральность.

По мнению Августина, о деяниях, описанных в библейских текстах, следует судить по обстоятельствам. «Нужно внимательно следить, что подобает месту, времени и лицам, чтобы нам не осудить чего-нибудь случайно как преступление». «И что бы в нем (Писании) ни повествовалось такого, это нужно интерпретировать не только исторически или в собственном смысле, но принять и фигурально и пророчески в целях любви или к Богу, или к ближнему, или к тому и другому вместе». В качестве примера автор приводит интерпретацию следующего библейского высказывания: «Дай милосердному, и не принимай грешника». Вторую часть данного изречения следует интерпретировать «фигурально, поставив вместо слова «грешник» слово «грех», так что получится: «Не принимай его греха». Вероятно, такая знаковая подстановка или замена и помогает преодолеть кажущуюся постыдность выражения и выйти на праведный смысл. Скрыто предполагается, что при интерпретации всех сомнительных и двусмысленных высказываний, когда «необходимо разузнать, собственная или фигуральная та речь, которую пытаемся понять», необходимо склоняться к мнению – перед нами фигуральная речь. Иного и не дано, не у всякого читателя есть возможность сопоставить оригинал с переводом!

7. Вещь не тождественна самой себе в различных пространствах и в различное время. Поэтому, один и тот же языковой знак, именующий эту вещь, изменяет своезначение. Кроме того, знак меняет свое значение, когда его соотносят с разными вещами.

«Одно и то же слово не означает везде одного и того же». Мы можем сформулировать это следующим образом: в тексте слово не всегда актуализирует свое собственное значение – наиболее известное и распространенное. Слово реагирует на пространственные и временные изменения вещи, которые обусловлены её связями с другими вещами. Именно поэтому слово изменяет свое главное значение.

Кроме того, имя одной вещи может использоваться для обозначения другой вещи. Суть в том, что отношение языка к обозначаемым явлениям не столь уж прочна и непоколебима, она может быть произвольной. Если отношение формы и значения знака конвенционально, то отношение знака к объекту, или отношение обозначения, часто нарушает границы конвенции. Об этом свидетельствует иносказательность, или фигуральность. Последняя создается не за счет семантической расплывчатости, неопределенности или «двусмысленности» языковых знаков, и, как представляется, – за счет знаковости самой называемой и повествуемой действительности. Действительность – знак скрытого в притче смысла. Не о ней идет речь, не ради нее, этой часто псевдодействительности, строится высказывание. Речь идет об истинном смысле, на который она указывает. В таком случае естественный язык выступает в роли знака другого знака. Текст выступает в роли вторичного знака. Отсюда все трудности понимания Писания смертным человеком.

Относительная репрезентативная свобода слова объясняется Августином подобием вещей, сопредельных с обозначаемой вещью. Иначе говоря, сходство вещи, традиционно обозначаемой каким-то словом, с другими вещами делает возможным смещение семиотического отношения. Прочность «языческой» связи слова и вещи не выдерживает испытания. Диалектика знакового отношения гласит: «Поскольку вещи подобны вещам многими способами, то мы не должны думать, будто предписано, например, что некая вещь в неком месте означала бы, по подобию, то, что она, как мы могли бы подумать, означала всегда». О чем это говорит? – О том, что подобие вещей дано, к тому же, не раз и навсегда, а зависит от условий – пространства и времени.

В значении слова Августина интересует не только его соответствие обозначаемой вещи, но и его положительное или отрицательное качество, которое возникает, как следует предположить, опять-таки благодаря свободе знакового отношения. Обозначаемая вещь воспринимается вследствие словесной манипуляции с учетом меняющихся условий обозначения «то как благая, то как злая». Например, слово змей «в зависимости от мест, в которых оно употребляется» имеет различную оценку, ср. «Будьте мудры как змеи» и «Змей хитростью своею прельстил Еву».

Автор советует объяснять неясное с помощью ясных фрагментов. Речь идет не только о языке объяснения со стороны духовного учителя, но и об изречениях, отрывках последующих или предшествующих, самого Писания, на которые следует делать ссылки при объяснении сомнительных мест.

Сила и творчество августиновской интерпретации опирается на допущение возможности полисмысловой перспективы высказывания. Из одного и того же библейского изречения позволительно выводить множество разных смыслов при условии, конечно, что они не противоречат истине и находят свое подтверждение в других местах Писания. Последнее условие избавит читателя или слушателя от опасности передоверяться своему собственному разуму.

Фигуральность текстов создается с помощью тропов (напр. метафоры, сравнения, иронии), знание которых необходимо для интерпретации.

8. Обучение осуществляется в форме говорения. Учитель, обучая, учится сам. Обучение следует рассматривать как напоминание и воспоминание. Истинным учителем является Бог, поскольку он обучает не словам, а предметам, выражаемым этими словами.

Тесно связаны с проблемами языковых знаков и интерпретации текстов проблемы говорения, учения и познания. Данные проблемы изложены у Августином наиболее полно в его «Трактате об учителе».

Цель говорения – или учить, или учиться. Обучающий с помощью говорения сам учится, поскольку вынужден припоминать. Обучение рассматривается как напоминание и воспоминание. Это положение сформулировано автором, по-видимому, под влиянием философских трудов Платона, который определял процесс познания как припоминание виденного в предшествующей жизни.

Обучение и учение могут опираться на говорение. Говорение в целом – это проявление воли субъекта вовне с помощью членораздельных звуков. Говорение направляется «внутренним человеком», который как сокровенная разумная душа человека является Божьим храмом. Таким образом, дух Божий может определять, что и как мы говорим. Предупредительно следует заметить, что всякое заблуждение в говорении обусловлено отсутствием сокровенного отношения говорящего к своему внутреннему человеку, или Божьему разуму. Истинным учителем является сам Бог. Он обучает «не столько словам, сколько предметам, выражаемым этими словами».

Говорение имеет две разновидности – говорение вслух и внутреннее говорение. Последнее напоминает нам «внутреннюю речь», ср. «Мы не произносим ни одного звука, тем не менее, представляя в уме иные слова, говорим внутренне, в душе». Это и есть припоминание, когда память перебирает слова и тем самым приводит на ум те самые предметы, знаками которых эти слова служат».

9. Посредством знаков можно объяснять предметы и сами знаки. Более трудной является проблема объяснения не предмета с помощью знака, а знака посредством другого знака.

Важная проблема, обсуждаемая в трактате «Об учителе», это объяснительная сила слов. А. Аврелий исходит из того, что «значение слов объясняется опять-таки словами». Знаки потому и знаки, что они обладают значением. Значение является, таким образом, неотъемлемой частью знака. ‘Обозначать’ здесь понимается как ‘иметь значение’.

В основном с помощью знаков мы объясняем что-то незнаковое, или реально существующее, или отсутствующее в реальности. Следует заметить, что значение знака, по сути дела, отождествляется автором с обозначаемым предметом.

Другой вопрос, «платоновский» – «можно ли что-либо объяснить без помощи знака?». Как показывает последующее изложение, это вполне возможно и даже необходимо на начальном этапе познания, хотя уповать на объяснительную силу слова приходится не всегда.

Более острой проблемой является проблема объяснения не предмета с помощью знака, а знака посредством знака. Сложности возникают, когда объектом вопрошания является сам знак, а не стоящий за ним предмет. «Когда мы говорим, то обозначаем словами либо сами же слова, либо другие знаки (= предметы)». При помощи вторичных, опосредованных знаков осуществляется как раз учение и припоминание.

Не всякий знак можно объяснить с помощью другого знака. Иногда это невозможно сделать в силу сходства объясняющего и объясняемого слова.

10. Знание о предмете приобретается с помощью знака. Но это знание принадлежит предмету, а не знаку.

Познание предмета важнее, чем познание его знака. Предмет имеет большую ценность, чем знак. Это мнение Августина Аврелия подкрепляется следующими доводами. Хотя знание о предмете и приобретается с помощью знака, оно принадлежит предмету, а не знаку. Поэтому предмет и связанные с ним представления предпочтительнее знака. Сама инструментальность знака (знак существует для познания!) не позволяет нам, очевидно, ценить его выше, чем предмет.

Следует заметить, что познать предмет, по Августину Аврелию, значит соприкоснуться с ним, созерцать его, а не просто узнать о нем с помощью знака. Знание, таким образом, не должно быть отчуждено от реального опыта.

11. Человек должен знать предмет, чтобы обозначать его языковым знаком. Если знак соотносят с неизвестным предметом, значит отсутствует понимание. Только в том случае, когда знак соотносят с известным (знаемым) предметом, знак выполняет функцию познания.

Особенно критически звучат высказывания автора в отношении обучающей функции языка. На вопрос, можно ли чему-нибудь научиться посредством слов, дается однозначный ответ – нет. С помощью слов можно лишь научиться самим словам. Почему? – Потому, что «когда дается знак, этот знак не может научить меня ничему, если я не знаю, какого предмета служит он знаком; а если знаю, то чему с его помощью я учусь?». По-видимому, с этим можно согласиться, если в голове говорящего или слушающего уже до акта обозначения предмета с помощью знака сформировалось какое-то представление о называемом предмете. Вероятно, такое знание автор и имеет в виду.

Однако «при помощи знаков … мы ничему не учимся» скорее и по другой причине, а именно, потому, что мы часто с помощью словесных знаков выдаем неизвестное за известное, тем самым обманывая себя и других.

12. Посредством созерцаемых предметов человек познает языковые знаки.

Вектор познания Августин поворачивает в противоположную сторону – посредством созерцаемых предметов мы познаем сами знаки, ср.: «Скорее силу слова, т. е. значение, которое скрывается в звуке, мы узнаем, узнавши сам обозначаемый предмет».

Знаки лишь побуждают нас исследовать предметы, когда мы убеждаемся, что стоящие за знаками предметы нам неизвестны. Знакомство с предметом помогает установить также значение знака, используемого для обозначения.

13. Мы познаем мир чувствами и умом (умопостигаем предметы с помощью внутреннего ока).

Нас учит внутренне звучащая истина, или «обитающий во внутреннем человеке Христос». Следует различать внутреннее научение и внешнее, словесное напоминание. «Все, что мы познаем, мы познаем или телесными чувствами, или умом». За языком остается лишь функция активизации сформированных таким способом знаний, хранящихся в глубинах памяти в виде образов предметов. Как предметно обусловленные образы, так и «умопостигаемые предметы», раскрываются говорящим и воспринимаются слушающим не посредством слов, а с помощью «внутреннего ока».

Даже душа говорящего никак не открывается, не вынаруживается посредством слов. Это подтверждается речами лгунов и обманщиков, которые говорят одно, а думают другое. Такой же «бездушной» может стать заученная речь. Не изливается душа в ошибочных высказываниях и оговорках.

14. Знание, извлекаемое из глубин души, абсолютно. Мы не создаем, а открываем его. Хранящееся в душе знание о предмете не есть суть предмета, это всего лишь предметный образ. Достучаться до «о?бразных» знаний можно только с помощью слов.

Говоря о глубинах души и тайниках памяти, Августин подводит под них понятие хранилища и истока знаний. Однако это знание не человеческое, приобретенное в процессе познания окружающего мира. Это знание абсолютное. Оно достояние Бога, ср.: «Как абсолютно Твое бытие, так абсолютно и знание: неизменно Твое бытие, неизменно знание и неизменна воля», а также: «Мысли же, которые обозначаются этими звуками, я не мог воспринять ни одним своим телесным чувством и нигде не мог увидеть, кроме как в своем уме… Они, следовательно, были там и до того, как я их усвоил… Они уже были в моей памяти, но были словно запрятаны и засунуты в самых отдаленных ее пещерах, так что, пожалуй, я не смог бы о них подумать, если бы кто-то не побудил меня их откопать». Познающий человек обречен на припоминание, воспоминание, на ожидание озарения, т. е. на открытие готовой истины как подарка за стремление к ней.

«В памяти есть все, что только было в душе». В памяти человека хранятся, однако, не сама суть, а лишь образ ее. Такое убеждение проповедуется не голословно. Оно подкрепляется доказательством, ср.: «Когда я произношу «забывчивость», я также знаю, о чем говорю, но откуда мог бы я знать, что это такое, если бы об этом не помнил? Я ведь говорю не о названии, а о том, что это название обозначает; если бы я это забыл, то я не в силах был бы понять смысл самого названия … о забывчивости, следовательно, помнит память … не сама забывчивость присутствует в памяти, когда мы о ней вспоминаем, а только ее образ, ибо, присутствуй она сама, она заставила бы нас не вспомнить, а забыть».

Образы предмета, которые ассоциируются с помощью слов – вот цель человеческих устремлений, ср.: «Я спрашиваю, не живет ли в нас воспоминание о счастливой жизни? Мы не любили бы ее, если бы не знали. Мы слышали бы эти слова – и признаемся, что мы все, все стремимся к тому, что они обозначают; ведь не звук же слов доставляет нам удовольствие». Только с помощью слов можно достучаться до истинного знания. И это уже обнадеживает. Это дает человеку веру.

Полиграмма обсуждаемых проблем (по Августину Аврелию)

Данный текст является ознакомительным фрагментом.