3

3

В центре города в старом доме я попал в большое запущенное жилище, напоминающее живописную берлогу.

В комнатах, уставленных мебелью не столько старинной, сколько старой, с высоченными, действительно старинными лепными потолками стояли у стен застекленные книжные шкафы…

Но все это я увидел, рассмотрел потом. Потому что первым моим впечатлением была, конечно, она, юная хозяйка старой берлоги. Поначалу, когда она мне открыла, показалось, что это сестра или даже дочь женщины, с которой я говорил по телефону. Она выглядела совсем девочкой, даже обручальное кольцо казалось надетым из озорства, для подражания матери или старшей сестре.

На столе в беспорядке лежали дореволюционные журналы; рядом с широко известными — «Русской мыслью» или «Северным вестником», «Миром божьим» — были и малоизвестные — «София», «Голос минувшего» — и совершенно забытые, вроде «Масок» и «Заветов». Лежал даже журнал «Гермес» — вестник античного мира, издававшийся некогда крохотным тиражом для учителей классических гимназий. И тут же, на этом столе, редчайшее издание, мечта книголюба — «Старый Петербург» М. Пыляева.

Я на минуту забыл обо всем — о женщине-девочке, о цели моего визита и хитроумной тактике, стихийно родившейся в телефонном разговоре, начал рассматривать, листать.

Потом подошел к шкафам. Взгляд мой, достаточно натренированный, выхватывал то «Иллюстрированную историю Петра Великого», то «Иллюстрированную историю Екатерины II», то романы Дюма в издании Сойкина, то том того же М. Пыляева «Старая Москва», то фундаментальное сочинение «Русская портретная галерея: собрание портретов замечательных русских людей»…

Я доставал с полки, листал, рылся, опять листал. И не мог оторваться. Вот «Иллюстрированная история искусств» Любке. Вот «Петербургские трущобы» Крестовского. Вот «Месяцеслов в стихах» Симеона Полоцкого. Вот…

— Роскошная библиотека, — вырвалось у меня. — Настоящее сокровище!

Я посмотрел на хозяйку. Она молчала с серьезным лицом, как девочка, которой учитель у доски задал, написав крошащимся мелом на доске, непосильную задачу по алгебре или геометрии. Потом наморщила лоб, сжала губы, о чем-то задумавшись, и на лице вдруг явственно выступил ее возраст — лет двадцать пять.

— Вы полагаете, это хорошая библиотека, даже роскошная? — спросила наконец, как бы желая окончательно удостовериться в искренности моего изумления.

— По-моему, замечательная, — ответил я. — У вас есть раритеты…

— Ра-ри?.. — потешно удивилась она и стала опять похожа на девочку-школьницу.

— То есть, — объяснил я, — издания, ставшие совершенной редкостью. Раритеты…

— А! — Она задумалась. — Гм!.. — И вдруг оживилась: — А лично вы что бы отдали за эту библиотеку?

— Эти книги цены не имеют, — ответил я ей. — За них можно отдать только книги, тоже бесценные.

— Только книги? — переспросила она и остро полюбопытствовала — А ваша библиотека хуже?

— У меня тоже есть редкие издания, но этих, к сожалению, нет.

Я достал с полки толстый ветхий том и ахнул: «Дополнения к истории масонства» академика Пекарского, вышедшие в середине XIX века тиражом… 50 экз. Руки мои выразили величайшее почтение, я не держал в них этот том, я его лелеял, и это не укрылось от ее женской наблюдательности.

— Тоже раритет? — как бы мельком осведомилась она.

— Суперраритет, — ответил я. И задал ей вопрос, который засел в моем подсознании с первых же минут общения с ней: — Как это к вам попало?

— Почему попало? Я получила это в наследство. От деда. Он умер несколько лет назад, почти тотчас же после того, как я вышла замуж.

— И вы хотите это менять на машину, на «Жигули»?

— Нет, нет, все сложнее. Все не так, как вы думаете…

Она помолчала, потерла рукой лоб.

— Я вам, пожалуй, расскажу все. Вдруг вы мне поможете.

— Конечно, помогу, если это в моих силах, — пообещал я ей. — У вас фантастическая библиотека. Даже с первого взгляда — фантастическая.

Я рассмотрел за стеклами сочинения Блаженного Августина, изданные в XVIII веке Новиковской типографией.

— Новиковская типография, — нежнейше коснулся я пальцем стекла.

— Но-ви-ков-ская, — повторила она, как эхо.

— И это — на «Жигули»?!

— Да есть у нас «Жигули», — досадливо остановила она меня.

— Тогда я ничего не понимаю…

— Сядьте! — она стала опять серьезной, строгой, двадцатипятилетней. — Несколько месяцев назад кто-то исхитрился и угнал нашу машину. Когда у вас будет собственная, вы поймете, что это такое! Муж чуть с ума не сошел… Мы не спали целую неделю. У него было настоящее нервное потрясение, пока ее искали. Ведь не все же машины находят, понимаете, не все. А он без машины жить не может, это его, как говорится, alter ego. — Она с особым тщанием, почти по слогам, вытвердила латынь, как на уроке, точнее, как на экзамене. — Ну вот, в эти безумные дни и ночи я ему пообещала, что, если машину не найдут, я обменяю нашу библиотеку на новые «Жигули». А он в ответ только нервно смеялся и еще больше злился. Он говорил: «Попробуй, найди дурака, чтобы „Жигули“ на эту пыль!» Ну, про пыль он со зла, понятно, в запальчивости. Но все равно я обижалась ужасно, и не потому, что я люблю все это так же безумно, как вы или тот капитан…

— Какой капитан? — вырвалось у меня.

— Не перебивайте, пожалуйста. Дойдет очередь и до него. Ну вот. Меня это обижало не потому, что я все это ужасно люблю, а потому, что он не оценил моего порыва. И потом мы часто из-за этого ссорились. Ссорились в шутку, но и не в шутку. Потом, — уточнила она, — когда машину нашли. Он по-прежнему не верил, что я библиотеку обменяла бы на «Жигули». Но не верил не потому — это я по-настоящему тоже потом поняла, — что во мне сомневался, а потому, что сомневался вообще, что это возможно. И я решила ему доказать. — Она рассмеялась и стала опять похожа на девочку. — Чаю хотите?

— Нет. Что же вы решили ему доказать?

— Доказать, что подобный обмен совершенно реальная вещь. Думаете, когда дед умер, мало было желающих поживиться? Я в конце концов сообразила, что к чему. Хотя по-настоящему поняла это лишь сейчас. Те были менее откровенны…

— А зачем вам нужно было это доказывать мужу?

— Ну… чтобы он меня больше уважал. — Она чуть покраснела и вдруг совершенно чистосердечно открыла: —Чтобы он не очень задавался с этими «Жигулями», которые у него сто лет! У меня не меньшая ценность.

Теперь я ее понял.

— И вы доказали?

— Да, я договорилась об обмене этой библиотеки на «Ладу», это даже лучше, чем «Жигули», экспортное исполнение.

— С кем договорились?

— Вот с этим капитаном. Точнее — с бывшим капитаном торгового флота. Теперь он на пенсии. Он никогда и не сидел-то за рулем «Лады». Были лишние деньги, купил. Говорит, думал в старости поколесить с женой по стране. А жена умерла… Осталась «Лада». — Она как-то горько, совсем по-взрослому, усмехнулась.

Мы помолчали.

— Помогите мне, — вдруг жалобно попросила она.

— Чем же я могу вам помочь?

— Получилось нескладно. Мы с мужем заключили пари. Он утверждал, что обмен невозможен, а я говорила, что легко осуществим. Вот мы и заключили самое настоящее пари на ценные вещи: он — мне, если я выиграю, я — ему, если выиграет он. И я дала объявление, которое вы читали. Мне позвонил, я тотчас же по голосу поняла, немолодой человек, потом, когда мы познакомились, оказалось, что он бывший капитан торгового флота. Никогда не подумаешь, что капитан. Какой-то с виду будничный, обыкновенный. Похож немного на моего деда. Он рассказал о себе, о том, что мечтал всю жизнь о двух вещах: поколесить по стране с женой и почитать Диккенса за городом, на даче, чтобы не мешал никто… У нас Диккенс, конечно, есть. Он не кинулся к книгам, как вы. А сидел, пил чай, рассказывал, потом походил вдоль шкафов, посмотрел и попросил меня, чтобы вся эта библиотека осталась в нашем доме еще на год или на два, пока он дачку какую-то достроит, а то сейчас некуда все это перевозить, он живет тесновато, с дочерью и внуками. «А „Ладу“, — говорит, — я вам дам хоть сегодня, новая — и десяти километров не набегала. И место на стоянке отдам. А книги, — повторила она, — заберу к себе через год или два. Сейчас, если разрешите, буду пользоваться ими, вроде как в библиотеке, — уносить и возвращать». Ну вот… Вы мне помогите, пожалуйста.

— Чем я могу помочь вам? — спросил я, но уже и сам догадался, чего она от меня хочет.

— Понимаете, когда я задумала этот обмен на пари, казалось, что все будет иначе. Договоримся, муж удостоверится, я выиграю, а потом объявлю, что передумала. Может же человек передумать! Выпьем вина, посидим и разойдемся по-человечески. С ним это невозможно. Он не поймет. Он из тех людей, которые, наверное, никогда не меняли решений. И потом это его доверие: машину — сейчас, а библиотеку к себе — когда-нибудь. Ведь подумайте: за два года мало ли что может измениться, он старый ведь, может и умереть. А это не что-нибудь, а «Лада»!.. Ну, вы не автомобилист, это чувствуется. Но у вас тоже хорошая библиотека…

— И вы хотите, чтобы я морально выручил вас, обменял ее на «Ладу»?

— Но вы же сами говорили, что этот вариант для вас возможен!

— Я обманул вас. Он невозможен для меня.

— Ну конечно, — тут она обиделась по-настоящему, — я-то из тех людей, которых можно обманывать…

Я поднялся, опять подошел к шкафам.

Я подошел к шкафу, который был заполнен изданиями древнеримских классиков. Целых две полки занимал Цицерон.

— Дед ваш любил Цицерона?

— Мой дед вообще был удивительным человеком, — резко ответила она. — Но лучше сейчас поговорим о капитане. Что же мне теперь делать?

— Подарите ему Диккенса. Или Цицерона.

— Перестаньте шутить! К тому же он и не возьмет.

— Расскажите ему все как есть.

— Не хватит духу. Ведь он еще раз у меня был. С тортом. Сидел, опять пили чай. Он снова рассказывал о себе и радовался тому, что совершил такой удачный, такой замечательный обмен. Он говорил, что уже позвонил строителю, который занимается его дачкой, чтобы соорудили для книг много-много полок, и говорил, как ему будет хорошо с этими книгами. Он говорил, что видел почти весь мир, а вот читать было некогда, а сейчас, несмотря ни на что, у него будет хорошая старость. Это его дословное выражение: «хорошая старость». «У меня, — говорит, — будет „хорошая старость“ — воспоминания и книги, книги и воспоминания». И вот я ему завтра открываю все как есть…

Надо было уходить, но оторваться от библиотеки я не мог, опять подошел к шкафам, мне попался на этот раз один из томов «Истории нравов», живописно повествующий об экзотике разных веков и народов. Я углубился и забыл обо всем.

Ее голос вывел меня из забытья.

— Раритет? — четко, по-деловому осведомилась она.

— Нет, — ответил я, — но тоже редкость…