НЕМНОГОСЛОВНЫЕ КАЖУТСЯ БЕСПЕЧАЛЬНЫМИ
НЕМНОГОСЛОВНЫЕ КАЖУТСЯ БЕСПЕЧАЛЬНЫМИ
Люди западных стран и китайцы дорожат словом, они натренированы, чтобы свободно и живо, искусно прибегая к разнообразным оборотам, выражать проносящиеся в собственной голове мысли и смешанные чувства.
Я считаю, что было бы очень хорошо, если бы и мы научились щедро и свободно использовать дар слова. Однако, каким бы красноречивым человек ни был, это ещё не значит, что он сможет полностью выразить в слове всё то, что у него в мыслях. Разве я буду не прав, утверждая, что всегда есть невысказанные думы и что-то такое, что теряет аромат, как только облекается в слова?
Был такой писатель, Кавагути Мацутаро,[46] он уже умер. Это именно он первым из литераторов получил премию Наоки.[47] В связи с постановкой в труппе симпа[48] пьесы «Могила ибиса» я был всячески обласкан Кавагути, в то время уже стариком, и я чувствую себя очень ему обязанным.
Кавагути Мацутаро был, можно сказать, истинным сыном города Эдо и, хоть невелик выдался ростом, обладал очень громким и звучным голосом, в выражениях не стеснялся. Вокруг господина Кавагути никогда не смолкал смех. Даже с такими незрелыми писателями-новичками, как я, с молодыми авторами он разговаривал откровенно и запросто, не отгораживался, и на каком-нибудь банкете, стоило появиться Кавагути, — тут же вокруг толпился народ и звучал весёлый хохот. Завидная черта характера — всегда быть ярким, словно высвеченным лучами прожектора. Кавагути Мацутаро был такой популярной личностью, что даже писатели старшего поколения на сборищах всякого рода, бывало, говорили: «Ох, жаль, не пришёл сегодня Кавама-тян,[49] без него совсем не то веселье…»
Вот бы, как Кавагути, всегда быть жизнерадостным, великодушным и беззаботным, дружить с молодыми писателями и до преклонных лет оставаться всеобщим любимцем… Так порой я втихомолку думаю, но при этом понимаю, что у Кавагути это было свойство души и стать, как он, невозможно, даже если очень постараться.
Потом Кавагути умер, прошло много лет, и в одном еженедельном журнале Ямамото Нацухико,[50] талантливейший колумнист, какие уже редко встречаются в наше время, поместил серию материалов с продолжением, где отчасти затронул и личность Кавагути, воспользовавшись воспоминаниями его друзей. Там были вещи поразительные, которые я прочёл с большим удивлением.
Однажды Кавагути Мацутаро якобы обратился к ближайшему собеседнику и проронил одну фразу. Текста у меня сейчас под рукой нет, так что за точность не ручаюсь и приведу эту фразу в моей собственной интерпретации: «Если и в самом деле возможно после смерти вновь переродиться в этом мире, то неужто опять человеком? Ни за что!»
Говорят, что Кавагути обронил эти слова, точно выплюнул. Это по поводу буддийского круговорота перерождений он заявил, что, даже если бы родился заново, ни за что не захотел бы стать человеком. Причём тон у Кавагути был очень откровенный и взволнованный, так что невольно услышавший эти слова не нашёлся с ответом — это чувство очень хорошо передано в журнальной публикации.
Стиль колумниста Ямамото — это лапидарные зарисовки, я же передаю всё расцвеченным моей собственной фантазией, поэтому возможно, что на самом деле всё было не совсем так, но когда я прочёл этот журнал, то был сильно удивлён.
Неужели существовала и такая сторона личности Кавагути? Я-то думал, что это славный старик, яркий и жизнерадостный, как истинный сын города Эдо, с лёгким нравом, беззаботный… Оказывается, я видел его лишь с одного бока, а глубоко в душе у него прятались тревоги и противоречия! Да, этот случай заставил меня не раз пожалеть о том, как поверхностно я сужу о людях.
Когда-то давно были сложены такие строки: «Ты посмотри в глаза — лишь кажется безбедным молчаливый». Здесь говорится, что смотреть нужно в глаза человека: «Погляди ему в глаза, ведь он всегда скромно улыбается и не скажет напрямик, что ему больно и тяжело, что он попал в беду. Чем больше человек накопил в своём сердце горестей, тоски и печали, тем острее отзовётся его боль в твоей душе» — так, мне кажется, можно перефразировать эти стихи, если прибавить многое от себя.
«Ты посмотри в глаза — лишь кажется безбедным молчаливый».
«Молчаливый» — сердце так и сжимается от этого слова.
Если у нас что-то стряслось, мы взываем к другим людям, вынуждая их слушать наши истории и наши жалобы, однако истинное горе или болезненное воспоминание въедается до мозга костей, и несущие это бремя не болтают о нём так вот, запросто. Нет, они скромно улыбаются и, даже когда их допекают расспросами, проронят лишь что-то вроде: «Да, всякое было…» — а много говорить не станут. Эта сдержанность в горе, эта тихая улыбка — не через них ли мы можем прочувствовать всю глубину и силу того, о чём молчат немногословные люди?
Одно время у меня была мысль создать нечто вроде архива репатриантов, записав на плёнку рассказы тех, кто пережил возвращение из бывших колоний в послевоенную Японию, пока память очевидцев ещё крепка. Я обошёл множество людей, выслушивая их истории.
Я ведь и сам «репатриант», но слышал, что в бывшей Маньчжурии (северо-восточные районы Китая), в колониях японских поселенцев на границе с СССР действительно творилось что-то страшное. Это и групповые самоубийства, и десятки случаев, когда школьники гибли под гусеницами советских танков, — много всего было. Я и сам всякого наслушался, пока добирался в Японию из Северной Кореи.
Намереваясь узнать обо всём этом подробнее, я разыскал людей, которые вернулись из таких мест, где, по рассказам, события развивались наиболее трагично, и с микрофоном в руках я стал их опрашивать. Я задавал наводящие вопросы: «Наверное, всякое пришлось пережить, как это было?» — и как раз те люди, которые, по моим предположениям, перенесли тяжкие лишения, никаких подробностей об этом не рассказали.
«Ну что говорить, всякое было… Да ведь теперь-то, слава богу, живу, ничего…» — вот и весь ответ да ещё застенчивая улыбка. Другие, наоборот, описывают и то, и это, повествуют о трагедии репатриантов гладко, без запинки, точно лекцию читают. Но в рассказах их есть несоответствия, собственные воспоминания перемешаны с чужими, или же их истории от частого повторения превращаются в легенды, становятся чересчур «художественными» и теряют документальную ценность. Таким образом, я в конце концов решил, что задача чересчур сложна, и бросил на полпути то начинание, которому отдал несколько лет.
Подумать обо всём этом — так выходит, что молчаливые люди несут свою печаль, у каждого человека есть в душе только его горе, только его боль, которые невозможно разделить с другими, и каждый должен сам нести это бремя.
Пожалуй, не найдётся такого таланта, который выразил бы словами эту скрытую печаль, про такое и говорится: «невыразимое», «неназываемое». Мне кажется, мы не должны забывать о том, что в душе человека есть потаённые мысли, для которых не подобрать слов.
Прекрасно, если вы умеете высказываться свободно, не жалея слов. Но мне хотелось бы, чтобы люди всегда ощущали, что у слов есть свой предел.