Беседа 28. НАУКА ПЛЮС РЕЛИГИЯ – ДИНАМИЧЕСКАЯ ФОРМУЛА БУДУЩЕГО

Беседа 28.

НАУКА ПЛЮС РЕЛИГИЯ – ДИНАМИЧЕСКАЯ ФОРМУЛА БУДУЩЕГО

27 декабря 1984 года

Бхагаван,

Представляется, что все пионеры в искусстве и науке достигли неизведанных пространств посредством некоторого рода одержимости. Какого рода одержимостью обладает новый религиозный человек?

Наука, искусство, другие измерения, открытые человеческому уму, - все они одномерны, отсюда и одержимость. Ум движется в одном направлении, отбрасывая все остальные. Он выбирает одну точку, чтобы сфокусироваться на ней вопреки всей жизни, отсюда и одержимость.

Концентрация - это одержимость, но другого способа нет -в науке и искусстве можно работать только будучи одержимым.

Например, человек, подобный Альберту Эйнштейну... человек потрясающего разума, сверхгений, но он одержимый. Он настолько погружен в свое измерение, в мир звезд, вселенной, что мало-помалу становится слепым ко всему остальному. Он забывает, когда должен спать, он забывает, когда нужно выходить из ванной комнаты.

Иногда Эйнштейн по шесть часов оставался в своей ванной — пока его жена не начинала по-настоящему беспокоиться, стучать в дверь. И она понимала, поэтому и терпела, сколько было можно, - но шесть часов в ванной! И она сидела, а его обед то разогревался, то остывал, и она ведь знала, что нехорошо беспокоить его, потому что, даже если он в ванной играет мыльными пузырями, его ум движется в глубины вселенной.

Он открыл свою теорию гравитации в ванной. Он говорил, бывало: «Не беспокойте меня. Нет ничего важнее этого. Когда я иду в определенном направлении и подхожу близко к разгадке, а вы стучитесь в дверь... Пусть обед остывает, выбрасывайте его, ведь из-за этого вашего обеда вы сбиваете меня. Я приближался; теперь же я так же далеко, как и был раньше. И никто не знает, когда снова я подойду так же близко к нужной точке. Это не в моих руках». Вот этот человек полностью одержим.

Великим гением был Эдисон; может быть, никому не принадлежит столько открытий, как Эдисону: тысяча открытий. Но он был настолько одержим, что однажды забыл свое имя. Это весьма редкая возможность, самая невероятная... забыть свое собственное имя! Тогда вы можете забыть и все остальное.

Это было как раз перед первой мировой войной, когда впервые были придуманы продовольственные карточки, и он пришел, чтобы получить свое продовольствие. Он стоял в очереди, и люди постепенно продвигались вперед. Когда подошел его номер и он стоял впереди очереди, много раз выкрикивали: «Томас Алва Эдисон, есть здесь кто-нибудь по имени Томас Алва Эдисон?» И он оглядывался вокруг, кто это Томас Алва Эдисон?

Один сосед, стоявший позади, далеко в очереди, сказал: «Куда же вы смотрите? Это вы Томас Алва Эдисон, я знаю вас».

Он сказал: «Если вы так говорите, то, конечно, так и должно быть, ведь вы такой добрый парень, вы не можете лгать».

Что произошло с ним? Как он забыл свое имя? Даже стоя в очереди с продовольственной карточкой, он не был там. Он был в мире электричества. Он формулировал вещи, не имевшие никакого отношения к тому месту, где он стоял, к продовольственным карточкам, к человеку по имени Томас Алва Эдисон.

Говорят... может быть, это всего лишь шутка, но если человек забывает свое собственное имя, то это может быть и правда, а не шутка. Он собирался в путешествие. Он поцеловал свою служанку, думая, что это жена, он пошлепал жену, думая, что это служанка. Они обе были шокированы. Но он сказал: «В чем дело? Почему обе вы выглядите шокированными? Разве ты не моя жена, а она не моя служанка?» И он не шутил; его просто там не было.

Одержимость означает, что вами овладевает некоторая идея настолько полно, что все остальное становится абсолютно неважным, все остальное исчезает во тьме. Остается светящимся только одно пятно, и оно сужается, сужается, сужается. Вот он путь открытия. Когда пятно сужается окончательно, вы находите центр, который искали годами. Но когда ваш фокус сужается, когда окружность вашего фокуса становится меньше и меньше, что сказать о вас? Вы тоже становитесь все уже и уже - вы становитесь как одна точка. Для вас исчезает вся вселенная.

Ученый обязан быть одержимым: чем более велик ученый, тем больше его одержимость. Поэтому одержимость - не болезнь для ученого, это абсолютно необходимо. Это способ работать. Если освободить его от одержимости, он будет обыкновенным человеком, не ученым. Определили, что ученый знает все больше и больше о все меньшем и меньшем. Объект знания становится все меньше и меньше, а знание становится больше и больше. Если это определение довести до его логического конца, то оно означает, что в пределе наука доходит до точки, где она знает все ни о чем. Таким будет логический вывод.

И наука подходит к той точке, где она знает все ни о чем, потому что «все меньше и меньше» в конце концов становится ничем. А знание о «все большем и большем» в конце концов становится всем.

С религией ситуация как раз противоположная. Она знает все меньше и меньше о все большем и большем. Очевидно, что религиозный человек становится все менее и менее одержимым. Чем более он становится религиозным, тем менее одержимым он является. Его метод состоит в том, чтобы знать все меньше и меньше о все большем и большем. Его предельным заключением является знать ничего обо всем.

Вот почему Бодхидхарма говорит: «Я ничего не знаю». Сократ говорит: «Я ничего не знаю».

Ничего о чем? Обо всем.

Фокуса больше нет. Религиозный человек - это открытость одновременно во все измерения.

Искусство подобно науке. Исключая религию, все обязательно должно быть своего рода одержимостью по той простой причине, что вам нужно идти глубже и глубже, чтобы найти источник чего-то; но ваше видение все уже, все остальное начинает выпадать из вашего видения. Вы не видите, вы становитесь все более и более слепыми во всем, за исключением одной вещи, которой вы одержимы.

Художник, рисуя сбою картину, не осознает ничего; то же и поэт. Один из величайших поэтов Индии, Рабиндранат Тагор, бывало, запирался в свою комнату или на балконе на несколько дней подряд. Его нельзя было беспокоить ни ради пищи, ни ради ничего другого. Никто не знал, чем он занимался в своей комнате, потому что он запирался изнутри. Иногда проходило три дня, и вся семья была в панике, не зная, жив ли этот человек или уже нет. Но беспокоить его было нельзя. Они все ходили вокруг его комнаты, пытаясь понять, есть ли какой-нибудь шум внутри или нет, есть ли хотя бы какое-нибудь указание на то, что он жив.

Когда его спрашивали: «Почему вы делаете это?» - он говорил: «Если я не забуду весь мир, свою семью...» Его семья была большой. Его отец был одним из богатейших людей в Бенгалии, его дед был даже еще богаче. Британское правительство дало им титул раджи, царя, хотя они и не были царями. Но у них было так много земель и так много собственности и так много денег1, что были эквивалентны любому царю; у них было их собственное царство.

В семье было сто человек. Рабиндранат пишет в своей автобиографии: «Было много таких людей, о которых я так и не узнал, кто же они. Бывало, приходили гости и потом никогда не уходили, и никого это не волновало. Появлялись дальние родственники - никто и не слышал о них, они просто объявляли, что являются отдаленными двоюродными братьями. Это все было совершенно нормально, их принимали в семью. Они оставались в семье, они жили в семье, и мы были настолько богаты, что никого не беспокоило, должны ли работать эти люди или нет».

Так что Рабиндранат говорит: «В этой семье всегда было как на рыночной площади. Невозможно было войти в то пространство, где становится возможной поэзия. Оно приходит только тогда, когда вы одни. Оно очень стыдливо, оно очень женственно; оно не придет в толпу. Оно не придет, если вы озабочены чем-то другим. Оно придет только в том случае, если вы озабочены только им. Оно стремится к обладанию, совсем как женщина. И конечно, так же благодатно, как женщина, так же стыдливо, как женщина, и конечно, также стремится обладать».

Он сказал: «Когда оно завладело мною, я не хочу никаких помех. Я так много раз упускал его, и половина поэм так и осталась законченной наполовину. Я не мог достичь того же пространства вновь; оставшиеся строки так никогда и не приходили вновь. И я не тот поэт, который слагает стихи интеллектуально. Если они приходят откуда-то, я воспринимаю их». И это откуда-то находится на самом деле в вашем бессознательном; они исходят оттуда. Но кажется, что они приходят откуда-то извне.

Если вы излечите поэта от одержимости, вы убьете его. Зигмунд Фрейд не нужен поэтам, ученым и художникам. Он уничтожит их всех. Он подвергнет их психоанализу, рассеет их одержимость, и они будут сведены до положения обыкновенных человеческих существ. Но религия не одномерна, поэтому нет необходимости ни в какой одержимости.

На самом деле, если вы одержимы, вы не можете быть религиозными.

Да, эти люди — ученые, поэты, художники, музыканты, танцоры - иногда, через свою одержимость, достигали неведомых пространств. Но эти неведомые пространства - это не духовные пространства; они находятся внутри ума, и принадлежат они некоторой части, находящейся ниже сознательного ума, - или бессознательному, или коллективному бессознательному, или космическому бессознательному.

Чем глубже пространство, тем более неведомым оно является. Но только то, что оно неведомое, не означает еще, что вы коснулись чего-то духовного. Это пространство неведомо, но оно является частью бессознательного мира вашего ума; оно не является духовным. Оно потрясающе волнует и возбуждает, потому что является неведомым. Вы вошли в неизвестный уголок вашего существа.

Это всего лишь потрясающее открытие, но все еще не религия. Это не принесет вам экстаза и благословения религиозного человека. Напротив, это может создать в вас потрясающую боль, непереносимое напряжение, кошмар, являющийся чистым страданием. Поэтому можно найти поэтов, музыкантов, ученых, пребывающих в своего рода страдании. То, что они делают, - определенно какое-то исполнение их, но это не приносит покоя в их души.

Альберт Эйнштейн перед смертью сказал: «Если бы я родился снова, я предпочел бы быть водопроводчиком, а не физиком». Какой мукой он должен был страдать, чтобы быть готовым стать водопроводчиком и не захотеть снова стать физиком! Ведь любая одержимость - это мучение. Вас растягивают. Это не гармоничный рост вашего бытия, потому что он одномерен. Это все равно, как голова человека начинает расти и становится все больше и больше; все тело сжимается, а голова становится такой большой, что человек может стоять только на голове, и никак иначе. Тело уже не может поддерживать голову.

В Японии есть игрушка, которая называется дарума. Дарума - это японское название Бодхидхармы. Эти игрушки красивы. Они представляют Бодхидхарму: их основание тяжелое, очень тяжелое, поэтому вы можете как угодно бросить игрушку, и она снова вернется в позу лотоса. Из-за того, что основание тяжелое, а голова легкая и все тело легкое, она не может оставаться ни в каком другом положении. Если поставить ее в какое-нибудь другое положение, она немедленно повернется и сядет в позу лотоса.

Игрушка дарума была создана благодаря одному высказыванию Бодхидхармы. Он сказал: «Когда вы становитесь по-настоящему центрированными в вашем существе, ничто во всем существовании не может создать даже и легкой дрожи в вас. Никакой страх невозможен. И когда вы центрированы в вашем существе, тогда даже если все существование захочет перевернуть вас вверх тормашками, то это окажется невозможным; вы всегда вернетесь в правильное положение». Это дало идею игрушки дарума.

Религиозный человек многомерен.

Все его окна и все его двери открыты.

Его сознание доступно для всего.

Он не ищет какого-то определенного открытия, он не ищет даже Бога. Именно поэтому я все время говорю вам: «Нет Бога, не ищите Его», - иначе вы будете одержимы. Вот почему я называю все религии, существовавшие до сих пор, псевдорелигиями: они одержимы, как и все другие, - на самом деле, еще более одержимы.

Чем занимается тибетский монах всю свою жизнь? Просто повторяет имя Будды. Если это не одержимость, то что тогда такое одержимость? И, к тому же, бесполезная одержимость. Если Альберт Эйнштейн одержим, то он, по крайней мере, вносит в мир свой вклад. Он страдает, но он и дает что-то миру.

Эти тибетские монахи, что они дали миру? Индусские монахи, что они дали миру? Каков их вклад? Одних христианских монахов, католических монахов, миллион человек. Один миллион монахов! И каков же их вклад? Они обуза человечества - одержимые люди, но одержимые тем, что не существует; поэтому и нет от них вклада.

Ученый одержим чем-то, что на самом деле существует; он одержим некоторой объективной реальностью. Поэт одержим чем-то от объективной реальности. Но ваш, псевдорелигиозный человек одержим Богом, который не существует, а что вы получите от несуществующего Бога? Куда вы доберетесь? Эти монахи всю свою жизнь движутся по кругу. Они одержимы.

Так что позвольте мне сделать это для вас ясным. Если вы находите одержимого религиозного человека, то это является достаточным доказательством того, что он нерелигиозный. По-настоящему религиозный человек совсем не одержим. Он открыт для всего. И его никак не заботит открытие чего-либо, создание чего-либо: песни, картины, танца, скульптуры. Нет, это не заботит его.

По-настоящему религиозный человек может создать песню, но лишь играя; он не относится к этому серьезно. Это все равно как... вы сидите на пляже и начинаете играть, создавать скульптуру из влажного песка. Вы не одержимы этим; вам не нужно завершать скульптуру. И, уходя, вы можете просто опрокинуть скульптуру, которую создавали часами.

Это не одержимость, вы просто играли. Сидя в одиночестве... вы не делали ничего серьезного. Религиозный человек иногда создает поэзию, или музыку, или танец, или скульптуру, или картину, но все это только игра.

На Востоке есть миллионы статуй таких прекрасных, что им позавидовал бы и Микеланджело, но скульпторы даже не оставили своих имен: это стало бы тогда серьезным делом. Миллионы статуй того же калибра и качества, что и статуи Леонардо да Винчи или Микеланджело, - но никто не знает, кто создал их. Люди, создававшие их, просто наслаждались, играли.

Если из игры что-то получается, то вы не можете сказать, что это ваше творение и что вы должны подписать его.

Кто построил пещеры Аджанты или пещеры Эллоры? Кто построил храмы Кхаджурахо? Кто построил храмы Конарака? Найти их невозможно. Люди, построившие такую потрясающую, несравненную красоту, совсем не заботились о том, чтобы оставить после себя даже малейший след. Они, конечно, наслаждались, создавая эту красоту, но это и все. Это не было одержимостью.

Если вы отправитесь в пещеры Аджанты, эти буддийские пещеры, где на протяжении тысяч лет трудились буддийские монахи... Многие пещеры не завершены. Я ходил туда, бывало, и спрашивал гидов - разных гидов - снова и снова... Было много гидов, и я всегда выбирал нового, чтобы помучить его. Незавершенные пещеры, незавершенные статуи, Будды, сделанные лишь наполовину... и я спрашивал настойчиво: « В чем дело? » И они не могли дать объяснения.

Кто-то сказал: «Может быть, художник умер».

Я сказал: «Было много других художников - в таком большом количестве пещер работали, наверное, тысячи художников; для создания каждой пещеры требовались сотни художников - разве не могли они закончить хотя бы Будду? Тело есть, голова лишь только начата. Это выглядит как-то неуважительно по отношению к Будде. Вам следовало бы завершить статую».

И они говорили: «Что мы можем сделать? Никто не знает, кто создавал их. Никто не знает, почему они остановились посредине».

Я сказал: «Я знаю, поэтому-то я и спрашиваю. Все это было лишь большой игрой. Человек, создававший статую, не был одержимым, иначе он завершил бы ее. Если бы он умирал, он взял бы обещание с друзей закончить ее».

Одержимый человек - это профессионал.

Он ничего не оставит незавершенным, он все сделает полностью; он не будет отдыхать, пока не закончит. Но религиозный человек... Они играли столько, сколько и наслаждались игрой. В то мгновение, когда они чувствовали, что пора прекратить эту игру, они игру прекращали. И так как они прекратили игру, то ни один другой художник, - а все они были религиозными людьми, - не вмешивался в это.

Любой мог бы завершить статую; нужно было совсем немного работы, и она могла быть завершена. Она была почти закончена, но никто не вмешивался в это дело, потому что это было бы посягательством. Если этот человек хотел, чтобы его Будда оставался таким, как есть, то это было его дело. И этот человек мог начать что-то другое, потому что все это была игра.

Религиозный человек может творить, играя, но не может быть серьезным. Серьезность - это часть одержимости.

Например, Карл Маркс - идеально одержимый человек. Всю свою жизнь он провел в библиотеке Британского музея. Он не переживал настоящей нищеты; он никогда не принадлежал к пролетариату, рабочим, для которых он собирался стать мессией. У него не было ни одного друга среди рабочих.

У него был только один друг, который был капиталистом, Фридрих Энгельс. И он вынужден был дружить с Энгельсом, иначе, кто стал бы его кормить? Его одержимость создала целую философию коммунизма, во всей ее полноте, так что никому уже не нужно было ничего добавлять к ней. Он был евреем - и как-то очень трудно избавиться от своей обусловленности. Хотя он стал атеистом, отверг Бога, отверг душу, но все-таки еврей есть еврей, - он хотел создать коммунизм абсолютно завершенным.

Еще до открытия библиотеки музея, он стоял там под дверями. Библиотекарь приходил уже после него; до его прихода Маркс ждал. И весь день он проводил в библиотеке. Библиотека закрывалась, и библиотекарь убеждал его: «Теперь, пожалуйста, остановитесь. Приходите завтра».

И Маркс говорил: «Подождите еще несколько минут; кое что еще не закончено. Я должен закончить эту заметку».

Вначале они были добры к нему. Под конец они поняли, что это не поможет: они вынуждены были силой выталкивать его из библиотеки. Четверо человек выталкивали его, а он кричал: «Еще несколько минут! Вы что, сошли с ума? Что вы делаете? Завтра мне придется проработать несколько часов, чтобы найти эти несколько предложений, которые я мог бы записать сейчас. Подождите!»

Но библиотека должна закрываться в определенное время, и эти люди должны идти по домам. Они просто служащие. Их не волнует ваш коммунизм, и что за философию вы сочиняете. И вы занимались этим на протяжении двадцати, тридцати, сорока лет! Сорок лет непрерывно! Иногда так случалось, что он не ел. Пища была при нем, поскольку он обычно приходил со своим завтраком, чтобы не нужно было ходить домой или в гостиницу и напрасно тратить время.

Поэтому он ел и одновременно справлялся в энциклопедиях и книгах: одной рукой он непрерывно писал, а другой рукой ел. А иногда он забывал есть; и когда он постарел, много раз так случалось, что вместо дома он отправлялся в больницу, потому что его находили без сознания: от голода, непрерывного чтения, письма, чтения, письма.

Можно пожалеть, что никто не читает «Капитал» — книгу этого бедного Карла Маркса — никто! Я не встречал ни одного коммуниста, который прочел бы ее от первой страницы до последней. Может быть, я единственный человек, прочитавший ее от первой страницы до последней, - просто чтобы посмотреть, какого рода сумасшедшим был этот Карл Маркс. И он был определенно сумасшедшим - настолько одержимым экономикой, эксплуатацией, что он забывал все на свете.

Он забывал самые малые вещи. Он продвигался в высшие круги математического теоретизирования и забывал простую математику, простую экономику. Он непрерывно курил; он читал и писал - и курил. Его жена, его врач, его друг Энгельс, - все они беспокоились о том, что курение убьет его.

Однажды он пришел домой с большими коробками каких-то сигарет, которые годились как раз для рынка. Его жена не могла поверить этому: «Ты собираешься открыть магазин? Ты собираешься торговать сигаретами? Так много больших коробок!»

А он был счастлив. Он сказал: «Ты не понимаешь. Я нашел эти новые сигареты, только что выпущенные на рынок. Сигареты, которые я курил раньше, стоили вдвое дороже. Теперь куришь одну сигарету и экономишь так много денег; куришь две сигареты и экономишь еще больше. Чем больше куришь, тем больше экономишь! И я буду курить их, потому что все мучили меня словами: "Ты не зарабатываешь денег". Теперь вы увидите, как много денег я сэкономил».

Жена подумала: «Твоя экономика!..» Она проинформировала его друга Энгельса и попросила его прийти немедленно. «Ваш друг, похоже, совсем сошел с ума, ведь такую глупость даже я могу понять. Как это будут экономиться деньги? Но он не слушает, сейчас он в своей комнате курит две сигареты сразу, чтобы сэкономить деньги!»

Энгельс пришел, вынул сигареты у него изо рта и сказал: «Вы сошли с ума? Что вы делаете?»

Он сказал: «Я просто пытаюсь делать что-нибудь такое, чтобы мне не нужно было зависеть от вас: я экономлю деньги».

Ему было трудно объяснить: « Ничего не будет экономиться, вы просто убьете себя. Да, на цифрах это будет выглядеть так, что вы выкуриваете одну сигарету и экономите половину денег, но в действительности деньги не экономятся. Чтобы сэкономить эти деньги, вы будете курить вдвое, втрое, вчетверо больше сигарет. Поэтому вы потратите больше денег, чем тратили до этого. И деньги это не вопрос, - сказал Энгельс. - Я позабочусь о них. Вам не надо думать о деньгах». Он был миллионером, владельцем заводов, и он любил Карла Маркса.

Но Маркс был очень одержим идеей завершения построения системы. И, конечно, он оставил завершенную систему; после Маркса к ней не было добавлений. Чтобы добавить к ней что-нибудь, [вам, прежде всего, придется прочесть его, а это сведет вас с ума.

Аристотель создал целую систему логики; это была его одержимость. Один лишь человек... Всю свою жизнь он был одержим тем, чтобы система логики, которую он создавал, была завершена, чтобы он оставил ее законченной главой. Поэтому для будущих поколений, для предстоящей вечности он остался логиком, только логиком. И он завершил свою систему. Конечно, он был одержимым. Он работал день и ночь: он не ложился спать, пока не падал спящим на свои книги.

Но эти люди — не религиозные люди.

Вы спрашиваете меня, какого рода одержимостью будет обладать человек новой религии. Человек новой религии - это просто религиозный человек. Человек старой религии не был религиозным, он лишь притворялся религиозным. Он сделал одержимостью и религию. Он был более одержим, чем ученый, чем художники и поэты - ведь поэты заходят, по крайней мере, в кафе, встречаются с друзьями, занимаются еще чем-нибудь, кроме поэзии. Художники не только пишут картины, они занимаются тысячею и одной другой вещью Но эти псевдорелигиозные люди не делают ничего другого. Они закрылись в своих кельях, в монастырях, и все, что они делают, это придираются к Богу».

Ницше сказал: «Бог мертв».

Кто-то спросил его: «Кто убил Его?»

Я знаю: эти так называемые псевдорелигиозные люди. Они «пилили» Его на протяжении столетий. И все разновидностги религиозных людей на всех языках «пилят» одного бедного Бога - Он должен совершить самоубийство! Его самоубийство более вероятно, чем обыкновенная смерть. Он не может умереть естественной смертью; Он должен совершить самоубийство.

А эти люди все еще пристают к Нему. Даже в Своей могиле Он будет крутиться и вертеться, потому что Ему в уши кричат, католики, Ему в уши кричат протестанты, а потом приходят свидетели Иеговы, которые кого угодно сведут с ума. Все эти люди, по всему миру, день и ночь, из года в год, преследуют одного бедного старого Бога. Эти люди, наверное, провоцируют в Нем желание самоубийства.

Известен тот факт, что после сотворения человека Бог не создавал уже ничего. Я удивлялся, почему. Почему Он остановился на человеке? До сотворения человека все шло хорошо. Лошади не становились монахами. Ослы не становились священниками. Обезьяны не объявляли себя папами. Бог был счастлив. Говорят, что Он создал все, и сказал: «Хорошо», - совсем как я говорю: «Хорошо». Он, наверное, выучился этому от меня, потому что я не знаю никого, кто говорил бы хорошо так же, как это делаю я. Но когда Он сотворил человека, Он не сказал этого.

Он, наверное, потерял самообладание - «Что же я сделал?» - потому что человек незамедлительно создал бизнес так называемых религий. Он, должно быть, тут же вскочил на ноги: «Боже, мой Господь...» С тех пор никто не слышал о Нем, где Он. Или Он сбежал на далекую звезду — физики говорят, что эти звезды разбегаются очень далеко; может быть, это из-за Бога.

Эти звезды не статичны. На протяжении столетий держалась идея о том, что звезды статичны, там далеко, где они кажутся нам. Теперь физики говорят, что звезды не там, где нам кажутся. Там, где вы ночью видите звезды, они были миллионы лет назад. Свет достиг ваших глаз только сегодня вечером, но свету нужно время, чтобы долететь до вас.

Где бы вы ни видели вечером какую-нибудь звезду, одно точно: ее там нет. Она была там когда-то давно — может быть еще до образования земли, когда еще не существовала и наша солнечная система. В тот день свет начал двигаться к несуществующей земле и несуществующему солнцу, и вот он прибыл сегодня. Так много времени ему потребовалось, чтобы добраться. Тем временем, звезда не оставалась на месте. Свет двигался к вам, а звезда удалялась с той же скоростью, что и свет, - то есть со скоростью триста тысяч километров в секунду свет движется к вам, а звезда удаляется от той точки, где она была.

Может быть, Бог катается верхом на самой далекой звезде и быстро убегает как можно дальше от всех этих молящихся монахов, и религиозных людей, и церквей, храмов, мечетей, синагог. Но правильно говорить, что Бога нет, это сохраняет Бога от всех неприятностей. И однажды это сохранит человека от этой глупой одержимости.

У религиозного человека нет одержимости.

Его жизнь проста, естественна, спонтанна, идет от мгновения к мгновению. У него нет великих идей, которые он хочет принести миру. У него нет великих идеологий, которые он хочет навязать человечеству.

Он простой человек. Именно поэтому так трудно найти религиозного человека, ведь он будет так прост и так обыкновенен, что вы пропустите его. У него не будет никаких талантов. Он не будет Пикассо, он не будет Эйнштейном, он не будет Сталиным; он не будет иметь никаких талантов. Вы не сможете судить его гений, потому что его гений не является одержимым, поэтому он не может создавать науку, он не может производить новых открытий, новых изобретений.

Это не просто совпадение, что на Востоке, где религия существует уже по меньшей мере десять тысяч лет... Там было несколько подлинно религиозных человек. Конечно, подлинной религии еще не было; но здесь и там, время от времени, появлялись подлинно религиозные люди. Но Восток не был способен создать науку.

Вы думаете, что у Будды не было гения, эквивалентного гению Альберта Эйнштейна? Он имел гораздо более высокий, глубокий, обширный гений, чем мог иметь любой Альберт Эйнштейн. Но он не был одержимым, поэтому его гений не , двигался в одном направлении. Его гений становился ароматом вокруг него, становился светом вокруг него. Те, у кого есть глаза, могут видеть этот свет. Те, у кого есть уши, могут слышать музыку вокруг него, могут слышать тишину, окружающую его... могут ощущать аромат этого человека.

Но Будда не изобретет компьютер. Он не одержим; он абсолютно не одержим. Поэтому вы можете чувствовать его гений, но вы не сможете увидеть его отраженным в каких-то объективных достижениях. В чем его достижение? Гораздо более мелкие люди достигали много большего. Он же не достиг ничего, но он был именно собой. Если вы можете назвать это достижением, тогда называйте это достижением. Но это не достижение.

Чем бы он ни был, он всегда этим был. Достижение означает нечто, чего раньше не было, а теперь есть. Но осознать себя, познать себя, это не означает дать существование какой-то новой вещи. Это всегда было; знаете вы об этом или нет, не имеет никакого значения для его существования. Это было. Это есть. Да, было время, когда вы стояли к этому спиной, а теперь вы повернулись на сто восемьдесят градусов и стоите лицом, — но это не означает, что начало существовать что-то новое.

Вы можете ощутить это переживание - да, это переживание. Все, что вам нужно, так это быть восприимчивыми, доступными, открытыми, потому что человек, подобный Будде, не станет даже стучаться в ваши двери: даже это будет вмешательством в чье-то существование.

Будда может стоять перед вашими дверями и ждать вечность: однажды вы можете открыть дверь, однажды вы пригласите его. Без вашего приглашения он не войдет. Это не вопрос эго. Это ваш дом, вы хозяин, и, если вы не пригласите его, неправильным будет с его стороны вторгаться в вашу частную собственность под любым предлогом.

Будда стал просветленным, — но в течение семи дней он хранил молчание. И он дал много объяснений тому, почему он хранил молчание семь дней; на самом деле, он хотел оставаться молчащим навсегда. Позднее, когда его снова и снова спрашивали, почему он семь дней хранил молчание, а потом заговорил, он отвечал: «Даже говорить является вмешательством; пусть другие поймут молчание. И если другой человек не может понять молчание, поймет ли он мои слова, как вы думаете? Ведь мои слова будут далеки от моего молчания. Они не будут представлять его. Есть полная вероятность того, что он будет сбит с пути моими словами и я не смогу помешать этому. Если кто-то приходит ко мне в молчании, он не может интерпретировать его неправильно. Он может понять, он может не понять; есть две возможности, и я не буду нести ответственность за то, что послал его по той тропе, которая совсем не входила в мои намерения. Но мои слова могут повести его в том направлении, которое не является направлением, на которое я указываю».

Так что в течение семи дней он хранил молчание, и люди спрашивали: «Почему ты заговорил?»

Он отвечал: «Теперь, если вы доверяете мне, вы должны будете принимать все на веру. Но нет необходимости соглашаться, это бессмысленно. Меня убедили другие просветленные существа, пребывающие в космосе. Вам же, если вы не достигнете того же состояния, придется принимать все на веру». Он настаивал: «Мои слова не нужно рассматривать как часть моего учения; я просто удовлетворяю ваше любопытство. Вы можете отбросить их, потому что они не являются существенной частью моего учения. Но если вы настаиваете на вопросе, почему я заговорил, то я вынужден буду отвечать вам».

Будда сказал: «Люди, ставшие просветленными раньше, убедили меня, они спорили со мною. Они сказали: "Раз в тысячу лет приходит человек в то состояние, в котором находишься ты. Если даже из ста человек один понимает твои слова правильно, то этого достаточно. Не беспокойся о тех девяносто девяти, потому что они заблудятся даже и не слыша твоих слов. Они обязательно заблудятся"».

«Если могут заблудиться, даже слушая тебя, то, как ты думаешь, - не слушая тебя, они не заблудятся? Прими это как данное: те девяносто девять предопределены заблудиться, говоришь ты или нет. Но как быть с тем одним процентом? Мы умоляем тебя ради того одного процента, который без твоих слов может и не найти путь».

И Будда сказал: «Я говорю ради этого одного процента».

Странно, и я все еще говорю ради этого одного процента.

Мир не продвинулся ни на дюйм.

Двадцать пять веков, а человек так же слеп, так же спит, так же бессознателен, как и был.

Чарльз Дарвин был абсолютно не прав, потому что, глядя на человека, не видно никакой эволюции: насколько мы можем видеть назад, он все тот же. Если на протяжении десяти тысяч лет не было никакой эволюции человека, то как вы думаете, когда-то однажды несколько обезьян вдруг спрыгнули со своих деревьев и, без всякого Патанджали, учившего их упражнениям йоги, встали вместо своих четырех ног на две ноги? А те две передние ноги превратились в две руки? И их обезьяний ум стал человеческим умом?

Это кажется чудом, гораздо большим, чем чудеса, сотворенные любым пророком или мессией. Иисусу было бы гораздо лучше превратить обезьяну в человека, потому что это доказало бы теорию эволюции бедного Чарльза Дарвина. Но он не смог превратить в человека даже человека - что же говорить о превращении в человека обезьяны!

В английском языке вы имеете только одно слово для обозначения человека. Это бедность языка. На хинди мы имеем для человека два слова: одно из них адми - от Адама, - а другое инсан: оба означают человека. Адми - это низшее состояние человечества; инсан - высшее состояние человечества.

Один из великих поэтов Мирза Галиб говорит: «В этом мире самое трудное - превратить адми в инсан. Одно из самых трудных дел - сделать человека по-настоящему человеком. Он недочеловек».

Поэтому я говорю, что я все еще говорю ради одного процента. И этот один процент - он не люди, наделенные особенными талантами, особыми качествами, нет - просто у них открытые сердца, открытые существа, открытые со всех направлений, не одержимые ничем. Они будут совершенно заурядными - они не будут испытывать никакого напряжения, толкания, растягивания ни в одном направлении, как от какого-нибудь магнита. Они будут расслабленными, без всякой напряженности.

Да, если все человечество однажды превратится в религиозную коммуну, то из мира исчезнут многие ненужные вещи.

Девяносто процентов научных открытий используется на войну; они не нужны.

Девяносто процентов живописных картин абсурдны; они не нужны.

Девяносто процентов проблем, с которыми вам непрерывно приходится сталкиваться, абсолютно нежелательны, необоснованны. Они исчезнут.

А с теми десятью процентами, которые останутся, все человечество, лучезарное в своей невинности и простоте, сможет справиться.

Проблем не будет.

При такой невинности на земле, при таком аромате на земле, при таком свете на земле невозможно себе представить, что могут существовать какие-либо проблемы.

Но многие профессии исчезнут. Что будет делать психоаналитик? Что будет делать психолог? Что будет делать психотерапевт? Что будет делать священник?

И, следовательно, все эти люди будут всеми возможными способами препятствовать приходу нового человека, потому что его приход - это их исчезновение.

Кто будет волноваться по поводу ядерных физиков? Они просто излечатся от своей одержимости. Ядерная физика? Вы, должно быть, свихнулись? Человек голодает, а вы накапливаете атомные бомбы, водородные бомбы, нейтронные бомбы... а человек голодает. Какого рода разум работает здесь? Люди умирают от маленьких, незначительных вещей: нет крова, нет одежды, нет пищи, - а вы стараетесь добраться до Луны! Для чего? Какой ценой!

И никто не спросит: «Пожалуйста, дайте нам понять, какой в этом смысл. Если даже вы доберетесь туда, то что вы собираетесь там делать?» Что, на самом деле, делали эти люди, когда добрались до Луны? Они, наверное, выглядели, стоя там, абсолютно глупо, - а ведь они рисковали своими жизнями. Они проходили все виды странных тренировок - в изолированных помещениях, в помещениях без воздуха, в помещениях без гравитации, годами. И потом целое путешествие, полное тревог, - в любой момент что угодно могло пойти не так. И когда вы прибыли, что вы делали там? В чем заключалось ваше достижение?

А теперь они пытаются добраться до Марса и других планет. Похоже, что что-то свихнулось, зациклилось в умах политиков, в умах ученых. Похоже, что что-то не так в самой основе. И я говорю вам: то, что упущено, - это религиозность без одержимости. Когда человек прост, невинен, обыкновенен, не имеет претензий, не лицемерен, его глаза ясны, он может видеть все насквозь: проблемы просто отпадают.

Нет необходимости быть проблемам. Мы создаем проблемы одной рукой, а другой рукой пытаемся решать их - и эти обе руки наши! И когда прекратится эта чушь? Ведь одной рукой мы будем продолжать создавать проблемы, а другой рукой будем продолжать решать их. И это все наша энергия.

Религиозный человек просто понимает, что эти обе руки его; они должны научиться быть вместе, они должны научиться действовать в гармонии друг с другом.

Если все ученые мира смогут немного понять религиозность, то они, по крайней мере, смогут отказаться от созидания ради войны.

И если политики очень интересуются, они могут устраивать соревнования по борьбе. Все будет весело и не будет никакого вреда. Зачем убивать людей? Людей, которым не интересно все то, ради чего они будут убиты? Зачем убивать детей? Зачем убивать женщин? Зачем убивать стариков? У них нет желаний, нет идеологии; они просто хотят жить и жить, и чтобы им предоставили возможность жить самим по себе. Но политики не позволяют им этого.

Разве это не простая вещь, чтобы президент Америки устроил состязания по борьбе с президентом России? Тогда, кто бы ни победил, все хорошо. И оставьте всю эту чепуху - достаточно будет немного спортивности, политики не нужно, не нужно армий. Если вашим генералам интересно так сражаться, пусть они устроят матч по боксу - или по индийской борьбе, что гораздо лучше, гораздо проще, гуманнее: тут не нужно бить человека по лицу, и по носу, и по глазам, и по губам, не нужно уродовать его. И не нужно ломать человеческих костей; нет в этом необходимости. Эта борьба более четко очерчена, более изощренная. Пусть политики вместо того, чтобы устраивать олимпийские игры для простых людей, устроят Олимпийские игры для политиков, генералов и каждый год определяют, кто победитель. Это просто.

Я говорю вот что: мне кажется таким простым, чтобы мир был единым. Вот оно решение: весь мир един. Бедность не должна существовать. Все усилия, направляемые на войну, могут быть направлены на производство. Все науки, работающие 1Я того, чтобы убивать друг друга, могут работать совместно -го обе наши руки. И я не вижу ни одной проблемы, которая не могла бы быть разрешена; нам нужно только простое видение.

Видение религиозного человека просто, не усложнено, ясно.

Его существо безоблачно.

Он просто зеркало. В зеркале вы можете видеть свое лицо. Вы можете видеть, как вы сами создаете свои проблемы, как вы сами создаете свое несчастье, свое страдание, а потом ищете решения. Когда вы сможете видеть, как вы создаете свое страдание, вы прекратите создавать его. Не нужно никаких решений, ни один вопрос не нуждается ни в каких ответах, вам нужно просто увидеть, что вопрос бессмысленный, и вопрос отпадает сам по себе. И, отбрасывая вопрос, не пытаясь найти никакого на него ответа, вы тем самым находите его.

Позвольте мне повторить: для всех, исключая религиозного человека, каждое направление жизни сопряжено так или иначе с одержимостью.

Религиозный человек не движется ни в каком направлении, он просто сидит в самом себе, просто пребывает в самом себе, не идет никуда. У него нет цели, нет мишени.

Он просто есть, и в этом его состоянии «есть» нет никакой возможности для какой бы то ни было одержимости.

Он единственный по-настоящему здоровый и целостный человек. Все остальные больны - разными болезнями, но все равно больны.

И я называю этого целостного человека святым человеком.

Да, время от времени появлялись такие люди, но один человек в столетие не очень поможет. Это все равно, как бросить чайную ложку сахара в океан, чтобы подсластить его. Очевидно, что вы просто потеряете одну чайную ложку сахара, которую можно было бы положить в чашечку чая. Приготовьте чашечку чая, это понятно, но не пытайтесь сделать сладким океан. Океан слишком велик. Для океана потребуются океанские методы.

Мое основное усилие заключается в том, чтобы создавать коммуны — скорее религиозные коммуны, чем религиозного человека.

Религиозные люди существовали, но они не очень помогли. Себе, да - они пришли к дому, - но все человечество все еще блуждает во тьме.

Мне хочется иметь религиозные коммуны по всему миру. Постепенно, постепенно в каждом городе создавать религиозные коммуны. Много религиозных людей вместе смогут преобразовать лицо земли и создать новый мир, который срочно необходим.

Если мы упустим еще двадцать лет, тогда надежды не будет, ведь другая сторона приближается к климаксу. Безумная сторона человека - политик, священник - приближается к климаксу, откуда единственным выходом будет война.

И эта война означает тотальную аннигиляцию всей жизни на земле, что будет самым идиотским делом.