(3) Интроспекция

(3) Интроспекция

«Интроспекция» — это специальный термин, практически не используемый в самоописаниях обычных людей. Несколько чаще встречается прилагательное «интроспективный», которое обычно используется в безобидном смысле для того, чтобы обозначать человека, слишком озабоченного теоретическими и практическими проблемам, связанными с собственным характером, способностями, недостатками и особенностями. Иногда данное слово имеет дополнительную коннотацию, что человек озабочен этими материями больше, чем следовало бы.

Как специальный термин «интроспекция» используется для обозначения некоего предполагаемого вида восприятия. Подобно тому, как человек в определенный момент может слушать флейту, вдыхать аромат вина или смотреть на водопад, он также может, как это допускалось, в некотором неоптическом смысле «рассматривать» свои текущие ментальные состояния и процессы. Ментальное состояние или процесс сознательно и внимательно изучаются, становясь, таким образом, объектами наблюдения. В то же время признается, что интроспекция в некоторых важных отношениях отличается от наблюдения с помощью органов чувств. Вещи, воспринимаемые чувствами, являются объектами, доступными восприятию любого другого, подходящим образом расположенного наблюдателя, тогда как ментальные состояния и процессы может интроспективно изучать только их обладатель. Чувственное восприятие, далее, требует Функционирования телесных органов, таких, как глаза, уши, язык, интроспекция же не предполагает функционирования никаких телесных органов. И, наконец, чувственное восприятие всегда может оказаться ошибочным, в то время как человеческая способность наблюдения собственных ментальных процессов — по крайней мере, согласно наиболее смелым теориям такого рода — всегда совершенна. Человек может быть не обучен тому, как использовать эту способность или как различать и упорядочивать ее свидетельства, и, тем не менее, тут он гарантирован от глухоты, астигматизма, цветовой слепоты, ослепления иди ряби в глазах. Согласно подобным теориям, внутреннее восприятие является образцом безошибочного истинного восприятия, недостижимым для чувственного восприятия.

По меньшей мере в одном отношении интроспекция признается отличающейся отданных сознания: она связана с сосредоточением внимания и осуществляется от случая к случаю, тогда как осознание считается постоянным элементом всех ментальных процессов, не требующим специальных актов внимания. Более того, мы занимаемся интроспекцией, имея намерение найти ответы на какие-то проблемы, в отличие от этого мы осознаем содержание своего сознания независимо от того, хотим мы этого или нет. Любой, кто бодрствует, непрерывно осознает, а интроспекцией занимаются только те люди, которых время от времени интересуют происходящие в их сознании процессы.

Можно было бы допустить, что об интроспекции говорят только люди со специальной подготовкой; однако в таких фразах, как «он поймал себя на том, что ему хочется знать, как делается то-то и то-то» или «когда я поймал себя на том, что впадаю в панику, я сделал вот это и вот то», обычные люди выражают что-то отчасти подобное обозначаемому этим словом.

Даже если мы примем предположение (его опровержение является негативной задачей этой книги), что на самом деле существуют события этого полагаемого призрачного статуса, все равно останутся возражения против показавшегося вначале правдоподобным допущения о существовании особого вида восприятия, собственными объектами которого являются подобные события. С одной стороны, подобный акт внутреннего восприятия потребовал бы, чтобы внимание наблюдателя могло быть направлено одновременно на две вещи. Он должен был бы, например, решить встать рано и одновременно наблюдать свой ант решения; обратить внимание на этот план своевременного вставания и обратить внимание на свое обращение внимания на этот план. Такое возражение не является, конечно, логически непреодолимым, поскольку можно указать, что некоторые люди в состоянии, например, после некоторой практики сочетать внимательное управление автомашиной с вниманием к ведущейся в салоне беседе. Тот факт, что мы говорим иногда обо «всем внимании», наводит на мысль, что внимание может делиться, хотя некоторые люди, возможно, предпочтут описывать распределение внимания между разными предметами как непрерывное осциллирование единого внимания, а не как его синхронное разделение. Однако многие из тех, кто готов поверить, что действительно может заикаться описываемой в этом духе интроспекцией, пожалуй, усомнятся в этом, когда убедятся, что для этого они должны будут концентрировать свое внимание одновременно на двух процессах. Они скорее сохранят уверенность в том, что не концентрируют внимание одновременно на двух процессах, чем в том, что способны заниматься интроспекцией.

Но даже если согласиться, что в процессе интроспекции мы имеем одновременно два фокуса внимания, все равно надо признать, что есть предел числу возможных одновременных актов внимания. Но из этого следует, что некоторые ментальные процессы непостижимы интроспективно, а именно это интроспекции над максимально возможным числом одновременных актов внимания. Тогда перед сторонниками теории интроспекции встанет вопрос, как мы обнаруживаем, что такие процессы протекают, ибо, если такое познание не может быть интроспективным, отсюда следует, что человеческое знание о собственных ментальных процессах не всегда опирается на интроспекцию. А если такое знание не всегда получается интроспективно, то можно поставить вопрос: а что если оно всегда проистекает не из интроспекции, а из других источников? В ответ на такое возражение можно было бы прибегнуть к другой форме Привилегированного Доступа, сказав, что мы знаем об этом не потому, что интроспективно изучаем свою интроспекцию, но благодаря непосредственному осознанию. Тем, кого прибило к Харибде, и Сцилла представляется более гостеприимным прибежищем.

Когда психологи были еще не такими осторожными, какими они стали со временем, они часто утверждали, что интроспекция является главным источником эмпирической информации о работе нашего сознания. Они не слишком смущались тем, что данные интроспективных наблюдений одного психолога часто противоречили данным другого. Они обвиняли друг друга, и часто справедливо, в приписывании интроспекции данных, которые должны были бы ожидаться с точки зрения излюбленной теории того или иного психолога. До сих пор ведутся споры, которые можно было бы окончательно разрешить с помощью интроспекции, будь эти взаимосвязанные теории внутренней жизни и внутреннего восприятия истинными. Теоретики спорят, например, существуют ли Действия сознания, отличные от интеллектуальных и одновременно от выполняемых привычным и ритуальным способом? А почему бы не посмотреть и не увидеть это интроспективно? Если же сторонники этих теорий так и поступают, то почему их отчеты о подобных наблюдениях противоречат друг другу? Далее, многие теоретики, рассуждавшие о человеческом поведении, заявляли, что существуют некоторые процессы, sui generis отвечающие определении «волении». Я же доказывал, что таких процессов нет. Почему же мы спорим об их существовании, коль этот вопрос мог бы разрешиться так же легко, как вопрос о том, пахнет ли в кладовке луком?

Есть и еще одно возражение против возможности интроспекции, выдвинутое Юмом. Существуют такие состояния сознания, которые мы не можем хладнокровно изучать, ибо сам факт, что мы находимся в таком состоянии, исключает возможность быть хладнокровным, а возможность предаваться деятельности хладнокровного изучения исключает пребывание в подобном состоянии. Никто не сможет интроспективно изучать состояние паники или ярости, поскольку бесстрастность научного наблюдения по определению несовместима с состоянием паники или ярости. Сходным образом, поскольку приступ буйного веселья не сочетается с состоянием сознания трезвого научного наблюдателя, такие состояния тоже недоступны интроспективному изучению. Подобные состояния сознания, связанные с более или менее сильным возбуждением, можно исследовать только ретроспективно. Тем не менее, изданного ограничения не следует ничего ужасного. Мы располагаем о панике или радостном возбуждении не меньшей информацией, чем о других состояниях сознания. Если ретроспекция может дать нам требуемые данные для познания некоторых состояний сознания, то почему она не может обеспечить нас информацией относительно всех состояний сознания? Представляется, что именно на такую мысль наводит обиходное выражение «поймать себя на мысли о том, что делаешь то-то и то-то». Мы ловим себя на тон, что уже прошло. Я ловлю себя на том, что мечтаю о прогулке в горы, возможно, сразу же после того, как я начал мечтать; или я ловлю себя на том, что напеваю какую-то мелодию, только после того, как пропел несколько звуков. Непосредственно примыкающая во времени или отложенная ретроспекция является самостоятельным процессом; к ней не относятся трудности множественно разделенного внимания; она свободна от возражения, связанного с тем, что в состояниях сильного возбуждения мы не способны на хладнокровное наблюдение.

Поэтому частью того, что имеют в виду, говоря об интроспекции, является аутентичный процесс ретроспекции. Но в объектах ретроспекции нет ничего специфически призрачного. Точно так же как я могу поймать себя на мечтании, я могу поикать себя на том, что чешусь; аналогично тому, как я могу уловить себя произносящим внутренний монолог, я могу застать себя говорящим вслух.

Остается верным и важным, что мои припоминания всегда так или иначе выразимы в форме «вспоминаю, как я делаю то-то и то-то». Я вспоминаю не раскат грома, но то, как я услышал раскат грома; или я ловлю себя на том, что ругаюсь, но я не могу в том же смысле уловить ваше произнесение ругательств. Объектами моей ретроспекции являются элементы моей автобиографии. Но сколь бы они ни были личными, они вовсе не обязательно происходят только приватно или лишь в моем уме. Я могу припомнить, как я что-то видел и как я что-то воображал; мои внешние действия, равно как и мои ощущения. Я мог; сообщить результат вычисления, которое я проделал в уме, но могу также сообщить результат расчетов, которые я выполнил в тетради.

Ретроспекция несет на себе часть бремени, тяжесть которого пытались возложить на интроспекцию. Но она не может взять на себя все это бремя, особенно самую его философски драгоценную и хрупкую часть. Можно оставить в стороне то, что даже осуществленное по текущим следам припоминание подвержено испарению и искажению, и все равно, сколь бы тщательно я ни припоминал свое действие или ощущение, я все же могу ошибаться относительно его природы. Были ли вчерашние переживания, а которых я сегодня вспоминаю, подлинным сопереживанием или угрызениями совести, это не станет для меня яснее от того факта, что они сохранились в моей памяти как живые. Хроники не объясняют то, память о чем они сохраняют.

Автобиографичность ретроспекции не означает, что ока дает нам Привилегированный Доступ к особого рода фактам. Однако она действительно дает нам кассу данных, способствующих пониманию нашего поведения и характеристик сознания. Дневник является не хроникой призрачных эпизодов, а ценным источником информации относительно характера, ума и деятельности его автора.