Убогий Жаворонок[271] Притча

ПОСВЯЩЕНИЕ

ЛЮБЕЗНОМУ ДРУГУ,

ФЕДОРУ ИВАНОВИЧУ ДИСКОМУ,

ЖЕЛАЕТ ИСТИННОГО МИРА

Жизнь наша есть ведь путь непрерывный. Мир сей есть великое море всем нам плывущим. Он-то есть океан, о, вельми немногими счастливцами безбедно переплываемый. На пути сем встречают каменные скалы и скалки, на островах сирены, в глубинах киты, по воздуху ветры, волнения повсюду; от камней – претыкание, от сирен – прельщение, от китов – поглощение, от ветров – противление, от волн – погружение. Каменные ведь соблазны суть то неудачи; сирены суть то льстивые друзья; киты суть то запазушные страстей наших змии; ветры, разумей напасти, волнение, мода и суета житейская… Непременно поглотила бы рыба молодого Товию, если бы в пути его не был наставником Рафаил. Рафа по-еврейски значит медицину, ил или эл значит Бога. Сего путеводника промыслил ему отец его, а сын нашел в нем Божию медицину, врачующую не тело, но сердце, по сердцу же и тело, как от сердца зависящее.

Иоанн, отец твой, в седьмом десятке века сего (в 62-м году) в городе Купянске, первый раз взглянув на меня, возлюбил меня. Он никогда не видел меня. Услышав же имя, выскочил, и, догнав на улице, молча в лицо смотрел на меня и приникал, будто познавая меня, столь милым взором, что до днесь в зеркале моей памяти живо мне он зрится. Воистину прозрел дух его прежде рождества твоего, что я тебе, друг, буду полезным. Видишь, сколь далече прозирает симпатия. Се ныне пророчество его исполняется! Прими, друг, от меня маленькое сие наставление. Дарую тебе Убогого моего Жаворонка. Он тебе запоет и зимою, не в клетке, но в сердце твоем, и несколько поможет спасаться от ловца и хитреца, от лукавого мира сего. О Бог! Какое число сей волк день и ночь незлобных жрет агнцов! Ах, блюди, друг, да безопасно ходишь. Не спит ловец. Бодрствуй и ты. Оплошность есть мать несчастия. Впрочем, да не соблазнит тебя, друг, то, что тетерев назван Фридриком. Если же досадно, вспомни, что мы все таковы…

1787-го лета, в полнолуние последней луны осенней.