«Заметки о новейшей прусской цензурной инструкции» (начало 1842 года)

[38]

По окончании обучения Маркс намеревался избрать университетскую карьеру. Для своей деятельности он выбрал Боннский университет. С 1839 года там был приват-доцентом Бруно Бауэр, с которым он познакомился в «Докторском клубе». В письме от 28 марта 1841 года Бруно Бауэр подробно ознакомил его с теми формальностями, которые требовались факультетом от Маркса, чтобы получить должность приват-доцента, поскольку он получил степень доктора в иностранном университете (Иена была для Пруссии иностранным городом).

Надежды, которые друзья Маркса возлагали на его способности, были очень большими. Эта его репутация была известна далеко за пределами узкого круга друзей, что видно из письма, которое Мозес Гесс направил 2 сентября 1841 года из Кельна Бертольду Ауэрбаху. Его заключительная часть гласит:

«Ты обрадуешься, познакомившись с человеком, который теперь также принадлежит к нашим друзьям, хотя он живет в Бонне, где скоро будет читать лекции.

Это явление, которое на меня произвело импозантное впечатление, хотя я сражаюсь как раз на том же поле битвы; короче, приготовься познакомиться с самым крупным, возможно, единственным из живущих теперь настоящих философов, который впредь где бы ни выступил публично (в сочинениях или на кафедре) обратит на себя взоры Германии. Он поднимается, и по направлению и по философскому образу мыслей, не только над Штраусом, но и над Фейербахом, а последнее говорит о многом. Если бы я мог быть в Бонне, когда он будет читать логику, я был бы его самым прилежным слушателем. Я всегда желал иметь такого человека учителем философии. Только теперь я понимаю, каким неискусным был я в настоящей философии. Но довольно! Теперь я тоже научусь еще чему-нибудь!

Доктор Маркс, так зовут моего идола, еще совсем молодой человек (самое большее около 24 лет), который нанес последний удар средневековой религии и политике, он соединяет глубочайшую философскую серьезность и яркое остроумие; соедини Руссо, Вольтера, Гольбаха, Лессинга, Гейне и Гегеля в одном лице – я говорю соедини, а не смешай – перед тобой предстанет доктор Маркс»[39].

Между тем Марксу было отказано в поступлении в доцентуру. Вновь начавшееся в 1840 году движение буржуазии вызвало также усилившееся повсюду сопротивление со стороны прусского правительства и приверженных ему кругов против любого прогрессивного действия, особенно против левого направления гегелевской философии. Бруно Бауэр в 1841 году был изгнан из университета. «Athen?um», берлинский литературный еженедельник, в котором после отъезда Маркса из Берлина сотрудничал Фридрих Энгельс, в конце 1841 года был запрещен. Арнольд Руге вынужден был прекратить издание «Hallische Jahrb?cher», выходившего с 1838 до 1840 года.

Но вместо закрывшихся журналов выходили новые. Руге уехал из Галле в Дрезден и издавал там в течение 1841 – 1842 годов, до тех пор, пока это было возможно, «Deutsche Jahrb?cher». После этого он участвовал в издании сборника «Неизданное из области новейшей немецкой философии и публицистики».

Требование свободы печати было одним из центральных требований движения буржуазии.

10 января 1842 года прусское правительство издало цензурную инструкцию, в которой призывало цензоров печати «к точному соблюдению статьи 2-й указа о цензуре от 18 октября 1819 года».

Эта цензурная инструкция была поводом для «Заметок о новейшей прусской цензурной инструкции», которые Маркс написал начиная с середины января до февраля 1842 года, но опубликованы они были только в феврале 1843 года в сборнике «Неизданное из области новейшей немецкой философии и публицистики».

Он подписал статью не своим именем, а псевдонимом – «Житель Рейнской провинции», как делал потом неоднократно.

Этот псевдоним для автора имел программное значение. Под ним подразумевалась противоположность в уровне развития Рейнской провинции по сравнению с остальной Пруссией. Когда в 1815 году Рейнская провинция была объединена с Пруссией, в ней благодаря мероприятиям Наполеона феодальные отношения были разрушены основательно. Окрепла крупная буржуазия, так как путь для развития тяжелой индустрии, которая прежде всего охватила горнодобывающую промышленность и металлургию, был свободен. Текстильная промышленность также сильно шагнула вперед. Настроение крупной рейнской буржуазии хорошо выразил кельнский банкир Шаафгаузэн: «Do h?rode mer awwer in een arme Familje!»[40] Ho эта фамилия, с которой породнилась Рейнская провинция, была не только бедной, но и тиранической, в ней властвовал юнкер, буржуазия же оставалась отстраненной от государственных дел.

Эта противоположность в политическом отношении рейнской крупной буржуазии и восточно-эльбского юнкерства сделали Рейнскую провинцию бастионом буржуазно-демократических требований.

Маркс участвовал в этой борьбе на левом крыле буржуазного движения. В своих «Заметках о новейшей прусской цензурной инструкции» он выступил против цензуры в печати.

Прусская цензурная инструкция от 10 января 1842 года, как показал Маркс в своей статье, усиливала, по существу, указ о цензуре от 18 октября 1819 года.

«Чтобы уже теперь освободить печать от неуместных ограничений, не соответствующих высочайшим видам, его величество король высочайшим указом королевскому министерству от 10 сего месяца соизволил выразить решительное неодобрение всяким неподобающим стеснениям литературной деятельности, и, признавая значение и необходимость честной и благонамеренной публицистики, соблаговолил уполномочить нас вновь призвать цензоров к точному соблюдению статьи 2-й указа о цензуре от 18 октября 1819 года».

– гласило введение цензурной инструкции.

В своей полемике Маркс убедительно раскрыл лживое лицемерие этой инструкции. Он исходил из факта, что новый призыв к соблюдению статьи 2-й старого указа о цензуре доказывает, что принятые там положения не соблюдались. «Говорит ли это против закона или против цензоров?» – спрашивает Маркс. Если дело в цензорах, говорит он дальше, то это «служило бы доказательством того, что в самой сущности цензуры кроется какой-то коренной порок, которого не исправит никакой закон». Но если дело, как и нужно принять, не в цензорах, а в самом законе, «зачем в таком случае вновь призывать его на помощь для борьбы против того зла, которое он сам же и породил?»

Двумя вопросами Маркс логически разрушил все построения цензурной инструкции. Хотя он и не читал в Боннском университете курс логики, но отнюдь не оставил ее, и теперь прусскому правительству пришлось прослушать публичную лекцию по логике. Он применил логику к практическим вопросам политики, сделал ее отточенным оружием в политической борьбе, начав тем самым проверку философской теории практикой общественной жизни.

Отличительной особенностью логики Маркса является то, что он понимает ее не формально, не как каталог правил решения, а как средство проверки сделанных высказываний при их осуществлении в жизни.

Другая особенность логики Маркса состоит в том, что он никогда не исследовал вещи только с одной стороны, а подвергал их всегда всестороннему анализу.

Упомянутую статью 2-ю он также подверг основательному рассмотрению: «По этому закону, а именно по статье 2-й, цензура не должна препятствовать серьёзному и скромному исследованию истины, не должна подвергать писателей неподобающим стеснениям, не должна мешать свободному обращению книг на книжном рынке».

И здесь текст закона создает обманчивое впечатление, не соответствующее его выводам.

«Скромное» исследование истины, полагает Маркс, выражает только боязнь истины. «Не только результат исследования, но и ведущий к нему путь должен быть истинным. Исследование истины само должно быть истинно, истинное исследование – это развёрнутая истина, разъединённые звенья которой соединяются в конечном, итоге. И разве способ исследования не должен изменяться вместе с предметом? Разве, когда предмет смеётся, исследование должно быть серьёзным, а когда предмет тягостен, исследование должно быть скромным? Вы, стало быть, нарушаете право объекта так же, как вы нарушаете право субъекта. Вы понимаете истину абстрактно и превращаете дух в судебного следователя, который сухо её протоколирует».

Мы назвали бы теперь, и этому нас учат классики марксизма-ленинизма, такое протоколирование абстрактной истины, о котором идет здесь речь у Маркса, метафизическим исследованием, рассуждение же о том, что метод исследования согласуется с предметом исследования, назвали бы диалектическим исследованием.

Противоположность обоих способов рассмотрения Маркс формулирует в заключении, которое раскрывает закон, предписывающий метафизический подход:

«Закон ставит ударение не на истине, а на скромности и серьёзности. Итак, всё здесь наводит на размышления – всё то, что говорится о серьёзности, скромности и прежде всего об истине, за неопределённой широтой которой скрывается очень определённая, очень сомнительного свойства истина». Эта «сомнительного свойства» истина стоит и на стороне законодателя, потому что печать может показать правительство и положение вещей в благоприятном свете, и на стороне буржуазного движения, потому что тот же самый закон дает возможность подавить истину.

Другие постановления законодателя также не выдерживают тщательной проверки. Так, к примеру, редакторами ежедневной прессы должны быть только такие люди, «научные способности, положение и характер которых служат гарантией серьёзности их стремлений и лояльности их образа мыслей». Маркс замечает при этом: «Общее требование научных способностей, – как это либерально! Частное требование положения, – как это нелиберально! Научные способности и положение, взятые вместе, – как это мнимо-либерально!»

Результаты исследования Маркс кратко выразил в определенной оценке прусской системы правления. «Если бы деспотическое государство захотело быть лояльным, то оно уничтожило бы само себя. Каждая точка подвергалась бы одинаковому принуждению и оказывала бы одинаковое противодействие. Высшая цензура должна была бы, в свою очередь, подвергнуться цензуре. Чтобы избежать этого порочного круга, решаются быть нелояльными, и вот на третьей или девяносто девятой ступени открывается простор для беззакония. Но бюрократическое государство, которое всё же смутно сознаёт это отношение, старается, по крайней мере, так высоко поставить сферу беззакония, чтобы оно скрылось из виду, и думает тогда, что беззаконие исчезло».