Часть 1. Причины, цели, чудеса

Три парадигмы: напоминание о методе и важность постмодерна

Несмотря на то, что в названии фигурирует вначале  «Постпространство», а потом уже  «черные чудеса», порядок изложения тем будет обратным: вначале мы обсудим черные чудеса, а потом постпространство.

Хочу обратить внимание на методологию изложения:  следует постоянно иметь в виду парадигмальный подход, который лежит в основе этой книги.

Напоминаю кратко: существуют парадигма премодерна (традиционное общество), парадигма модерна (посттрадиционное, современное общество) и парадигма постмодерна — та самая странная парадигма, которой, в принципе, не может быть, но которая есть. Она-то нас и интересует более всего.

Парадигма постмодерна никем толком не описана. Я недавно решил полистать литературу по постмодерну, и оказалось, что большая часть — это материалы абортивного рода. Но, тем не менее, тематика сверхинтересная, и штрихами она намечена во французской школе. Те, кто полагает, что тема хорошо изучена, заведомо дисквалифицированы, они вообще не понимают, о чем идет речь. Преодолеть постмодерн с наскоку невозможно, также как было невозможно преодолеть Новое время, даже еще  сложнее. При этом никакой ортодоксии в вопросе изучения постмодерна не существует, поэтому это явление мы должны снова и снова продумывать практически с нуля. Несмотря на то, что об этих вещах написаны уже тонны книг, самого главного не сказан и близко. Постмодерн нужно изучать так, как будто никто о нем ничего не слышал или слышал какие-то обрывки.

Если мы не поймем, что такое Постмодерн, то не поймем, что такое Радикальный Субъект и Конец Света, а это очень важно понять.

Понятие причины и цели: почему? и зачем?

Итак, к делу. Что такое причина, цель и чудеса?

В русском языке мы обычно не делаем большого различия между вопросом «почему?» и вопросом «зачем?», в принципе, это для нас кажется почти одним и тем же. Но с точки зрения философской, это абсолютно разные вещи. «Почему?» отсылает нас к причинам — почему произошло то-то и то-то, «зачем?» — к целям происходящего.

На базе разбора этих философских понятий — причины и цели — можно проследить, что такое чудо, и как оно понимается в рамках наших трех парадигм. Так мы и подходим к тому, что мы назвали«черными чудесами» — к той эксплозии постмодернистической виртуальной квазионтологии, которая составляет экстатический привкус постсовременности.

Причина и цель в премодерне (манифестационизм)

Парадигма премодерна включает в себя манифестационизм и креационизм[11]. Рассмотрим манифестационизм – более примордиальную форму Традиции.

В парадигме манифестационизма нет представления о жесткой причинной обусловленности явлений. Явление -- человек, существо, мир, ветер, звезды -- есть, а их причины, строго говоря, может и не быть. Причина человека Традиции (манифестационизма) особенно не заботит. Почему звезды светят — это не так принципиально, а вот зачем они светят — это другое дело. Цель есть. Эта одна из главных тем философии Аристотеля -- то, что больше всего интересовало древнегреческих философов манифестационистского толка — цель, telos.

Энтелехия

Аристотель использует специальный термин — «энтелехия» — «наличие цели в себе». Энтелехия — это наличие цели. Каждая вещь, с точки зрения манифестационизма, несет в себе свою собственную цель, свой собственный смысл. Вещь в своем высшем измерении, в своем идеальном архетипе, в своем предназначении и есть этот telos, эта цель. А причинная цепочка, которая ведет к достижению этой цели, может варьироваться, и , в конечном счете, произвольна. Генезис (происхождение) направлен к вполне определенной цели, а причинные цепи, которая ведет к ее достижению, могут быть взаимозаменяемы. В этом смысл понятия судьбы, рока, фатума, а позже христианского понятия Промысла.

Например, человек пошел на улицу, поскользнулся, упал, его переехало трамваем, и он умер. «Пошел на улицу» -- это причина. Казалось бы, «не пошел» бы — не умер. Но с точки зрения энтелехии, поскольку смерть человека в данный конкретный момент является целью (исполнением судьбы), то он может не пойти на улицу, но решит принять ванну, у него случится сердечный приступ, он захлебнется и умрет. То есть умрет в любом случае. А пойдет он на улицу или не пойдет — не важно. Какая бы ни была причина смерти, именно смерть является смыслом данного эпизода человеческой жизни. Или другой пример, пошел юноша на дискотеку, влюбился, поженился, дети родились. Не пошел на дискотеку — всё равно влюбился в продавщицу цветов, женился, всё равно дети… Telos превалирует над причиной.

Таким образом, в мышлении человека энтелехийного не так принципиально, почему произошло то или иное событие, и соответственно, на выяснение причин определенного события, на продумывание логических цепочек, ведущих к какому-то конкретному результату древние особо много времени не тратили. Основное внимание человека Традиции было сосредоточено на телосе, на цели, на смысле: если нечто есть, значит, у него заведомо есть некий смысл. И именно смысл, который несет в себе вещь, явление, событие, как раз и завораживал внимание людей премодерна, а логическая цепочка предшествования могла быть произвольной.

В парадигме премодерна основное значение имеет вопрос «зачем?». Он принципиален и вполне конкретен, а вопрос «почему?» второстепенен.

Отщепенцы из Абдер

В древнегреческой досократической философии никто, как правило, не задавал вопроса о причинности явлений, но очень много говорили о целях явлений. Кроме одной подозрительной группировки мыслителей из фракийского города Абдеры. Всё в пресократической философии, что носит подозрительный, очень тревожный и зловредный характер связано с этим городом — Абдеры. Оттуда вышла самая мразь, которую только можно себе представить — атомисты Левкипп, Демокрит, и даже софист Горгий, утверждавший, что мир создан из ничто, тоже оттуда. Куда ни плюнь — приходишь в Абдеры. Это единственная группка философов-атомистов, которые задумывались о том, не зачем, а почему возникла Вселенная, что вообще никого тогда не волновало: не волновало Ксенофонта, Анаксимена, Анаксимандра, Гераклита, Фалеса, Эмпедокла, Парменида, вообще никого, а эту группировку из Абдер волновало. Но это особый вопрос, какие страшные вещи должны были происходит по ночам во Фракии, что люди там задавались вопросом «почему?», хотя в то время все нормальные люди в Греции задавались вопросом «зачем?».

Почему? и зачем? в модерне

Приходит парадигма модерна. Все знаки меняются на противоположные. Мы много раз говорили об оппозиционности языка современности и языка Традиции.

С точки зрения модерна, отношения между вопросами «почему?» и «зачем?» переворачиваются. В философии современности (современности в парадигмальном, а не временн?м смысле) всё строго наоборот: существует вопрос «почему?», но не существует «зачем?». Каждое явление очень строго детерминировано: из столкновения одной частицы с другой обязательно вылетит третья, либо энергия появится, либо она подвергнется энтропии, либо произойдет что-то еще, предопределяющее последующие траектории. Если первая и вторая частицы не столкнутся между собой, то третья никогда и ни при каких обстоятельствах не вылетит, энергия не увеличится и не уменьшится, и чего-то еще тоже не произойдет... Но когда становится вопрос, зачем третья частица должна вылетать из столкновения этих двух, люди современности (модерна) разводят руками и говорят: этот вопрос некорректно поставлен, мы говорим только о детерминистских цепях.

Итак, если в традиционном обществе существует четкость в представлении о цели и смысле явления, не важно как он трактуется — в каждой философии, в каждой модели, в каждой мифологической картине это зачем, для чего истолковывается по-своему, но всякий раз этот смысл есть, а в отношении причин существует свобода (может быть, поэтому, а может быть, и по-другому или вообще неизвестно почему), то с точки зрения парадигмы модерна, всё наоборот — очень точно предопределены причины конкертного явления, но совершенно не определено его значение, его смысл.

Кто подправляет орбиты планет?

Возьмем Ньютона, творца современной научной картины мира. Ньютон объясняет, почему кружатся планеты (их притягивает сила тяготения), но как только он сталкивается с проблемой отклонения от этой детерминистской модели, он говорит: ну вот, тут вмешивается Бог-механик, который подправляет орбиты, чтобы они не упали. У мыслителей модерна на ранних стадиях становления детерминистской философии еще наглядно видны логические дыры, сбои, и чтобы обойти их они прибегают к экстравагантным (для людей более поздних стадий модерна) объяснениям.

Карл Поппер как борец с энтелехией

В парадигме модерна существует жесткая детерминированность структур, совершенно однозначное представление о причинах и многозначное о целях. Досконально описывается, почему происходит кипение воды, а для чего — вопрос остается открытым.

Антиномистские тезисы философов из Абдер — фактически стали основой идеологии современного мира. Тогда, в досократический период это была группка отщепенцев, сегодня это «мировое правительство», возводящее парадоксы в статус догмы. Теоретик либерализма ХХ века Карл Поппер подробно останавливается на критике Аристотеля и, особенно, на учении об энтелехии. Казалось бы, эта тема была в центре внимания философов эпохи Возрождения, когда новые последователи Демокрита (в первую очередь, Галилео Галлией) боролись с Аристотелем. Почему же критика телеологии снова стала актуальной в ХХ веке, когда либерализм и парадигма модерна, безусловно, доминируют? Поппер и Хайек стараются вычистить модерн от всех возможных пережитков, которые способны проникнуть в модерн под сурдинку, играя на бессознательном. И самым ярким проявлением этого проникновения, это тайной мести Традиции, они справедливо считают любые намеки на телеологию и смысл, на наличие у бытия цели и ориентации, которые появляются как в философии Гегеля или Маркса, так и в политических учениях нелиберального (антилиберального) толка – как правых, так и левых.

Итак, если премодерн, традиционное общество, нечетко знает почему, но четко знает зачем, то современное общество, модерн, наоборот, четко знает почему, но совершенно не знает или произвольно гадает зачем. В традиционном обществе существует телеологический детерминизм или предопределенность цели, а в обществе модерна существует каузальный детерминизм, то есть предопределенность причин.

Эрозия каузальности плюс эрозия телеологии

Теперь мы переходим к постмодерну. В постмодерне происходит эрозия и телеологического и каузального детерминизма. Отныне мы имеем отныне дело с миром, в котором абсолютно не понятно, почему и точно так же непонятно зачем. Явление есть, но к этому явлению совершенно произвольно может быть подставлена (любая) причина и столь же произвольно подставлена (любая) цель. Нечто произошло, но почему это произошло и зачем произошло, этот вопрос отныне не ставится. Это принципиальная черта постмодерна, и если мы поймем, осмыслим ее, то мир, который нас окружает — его образы, предметы, процессы, атрибуты, теледикторы, юмористы, политкоментаторы и политики — предстанут в совершенно ином свете.

Дискурс постмодерна размыкает цепочки причин и следствий. Этот дискурс заведомо строится на эрозии каузального детерминизма, поэтому-то мы и говорим о постмодерне, т.е. уже не только о модерне, но чем-то принципиально новом, что приходит после него. Но вместе с тем, в термине постмодерн сохраняется и привязка к модерну, ведь постмодерн не означает антимодерн, что-то от модерна остается, наследуется. Наследуется эрозия телеологического детерминизма, которая составляла сущность гносеологической парадигмы модерна.

Причинные и целевые цепи в постмодерне становятся произвольными или гипотетическими, а значит, каждый индивидуум волен субъективно гадать, почему нечто произошло и зачем это произошло, поскольку никакой научной, мифологической или религиозной аксиоматики больше не существует.

Как относиться к постмодерну традиционалистам?

Краткий парентезис и несколько забегая вперед: почему мы любим постмодерн? Этот вопрос часто задают. Мы «любим» постмодерн только потому, что мы не любим модерн[12]. Постмодерн крушит запреты модерна, его ингибиции, и для премодерна, от лица которого мы, традиционалисты, выступаем, это шанс. Хочу подчеркнуть — не более, чем шанс, но и не менее. Это принципиально, и этим наполнена аксиологическая нагрузка данного разбирательства.

Чудо в премодерне

Теперь посмотрим, что такое чудо?

Рассмотрим полноценный премодерн. Чудо в премодерне, в традиционном обществе — это просто норма, неотъемлемое качество бытия. Бытие в премодерне всегда чудесно, всегда очаровано, всегда enchante (фр.), bezaubert (нем.). Эта очарованность свойственна пребыванию сакрального человека в  сакральном мире. Человек традиционного общества живет в пространстве чуда. Элиаде пытается выделить элементы профанного в примитивных традиционных (сакральных) обществах, но согласитесь, если внимательно читать его книги, это ему удается с трудом; скорее он проецирует на архаические общества религиозные критерии, свойственные монотеистической авраамической цивилизации.

На самом деле, для полноценного человека полноценного традиционного общества не существует нечудесного. Его глаза широко открыты и одновременно полны волшебства, что бы он ни созерцал: муху, солнечный луч, пришедшего в гости духа, воняющий труп хорька, который прогнил перед воротами его хижины, лунное затмение или пенящиеся водопады. Он с одинаковой степенью заинтересованности, внимания, ужаса и некоего внутреннего веселья относится ко всему происходящему.

Человек Традиции — это глубоко веселый человек. По большому счету веселье не покидает его никогда — ни ночью, ни днем. Он живет в потоке чудесного и даже, смотря на гвоздь, молоток или собственный палец, его распирает чувство невероятной нагруженности: бытие хлещет через край всегда, в любых направлениях. Как только человек традиционного общества останавливается, он начинает хохотать и веселиться, даже если ему очень грустно, даже если он раб, строящий пирамиду, потому что, на самом деле, всё бытие насыщено таким количеством световых онтологических лучей, которые пробиваются и проскальзывают сквозь всё, что для него всё чудесно.

Россия нерасколдованная страна

Небольшое отступление. В России явно до самого недавнего времени --  да, наверное, и сейчас кое-что осталось --  существовали элементы традиционного общества. Федор Сологуб, декадентский писатель «серебряного века», начинает свой роман «Мелкий бес» с утверждения, что в России реальность чудовищна, а чудовищность реальна. Цепочка определений -- чудесное, чудовищное, чудн?е, ч?дное – восходит к одному и тому же корню. Эти вещи не являются противоположными. Где чудовище, там и чудеса. Действительно, чудовище тоже развлекает своей нелепостью, невнятностью, оно возвращает человека к очарованности, хотя и в аспекте ужаса, который тоже бывает веселым…

Пространство чуда

Пространство чуда в Традиции — это всё пространство, абсолютно всё чудесно. Человеку Традиции даже трудно объяснить, что есть чудеса и не-чудеса, поскольку теоретически в открытом мире может иметь место любое явление, каковое только представимо (или не представимо). Птицы уносят детей в далекие страны, медведи женятся на деревенских девицах и играют громкие свадьбы, умершие предки приходят проведать потомков, принося с того света золотые яблочки и множество иных замечательных и полезных предметов, за печкой домовиха рожает домовенка, у реки хохочут русалки, а в море стонут сирены, мужик прикручивает к телеге колесо, а весной поспевает просо. Все в равной мере привычно и волшебно. Возникнет ли нечто или не возникнет, случится или нет, приведут ли к нему какие-то детерминистские цепи или не приведут, безразлично. Человек Традиции не разделяет события мира на возможные и невозможные, и поэтому для него всё хорошо и везде хорошо. Все осмыслено и течет, куда надо, о чем знают только старые мудрые люди, а остальные просто в это верят…

Эта чудесность становится возможной за счет того, что все уровни существования онтологически связаны между собой золотой нитью, которая растворяет одно состояние или существо в другом, небо растворяет в земле, женщина в мужчине, взгляд в предмете созерцания…

Чудо — это наличие смысла и души во всём, с чем имеет дело человек Традиции.

Чудо в креационизме

Здесь следует сделать небольшое отступление о креационистском подходе, свойственном монотеистическим традициям. Авраамизм существенно корректирует описанную выше идеалистическую картину. Она справедлива для архаических обществ, к которым почти в полной мере можно отнести и сегодняшние Индию, Китай и даже Японию вместе со всеми остальными дальневосточными культурами, а также архаические племена Латинской Америки, Африки или Тихого Океана. Многие народы земли – причем их большинство! – продолжают с парадигмальной точки зрения жить в золотом веке, в райских условиях, в пространстве непрерывных чудес. Когда мы говорим о чуде — это не значит, что речь идет о каком-то действительно фантастическом событии, речь идет о восприятии. Для папуасов Новой Гвинеи или сельских брахманов Северной Индии это чудо  --червяков, духов, грязи, дождей, богов, звезд, носов -- продолжается и сейчас. Чудо рядом с нами. Потому что премодерн существует и сегодня. Если мы правильно сумеем распознать его, если мы сможем посмотреть на себя и на мир чудесными глазами, то мы сможем представить себе, чт? такое полноценное традиционное общество.

Креационизм, монотеистические религии разбивают эту идеальную картину. Парадигма монотеизма лежит между традиционным обществом и парадигмой модерна, это промежуточная стадия. С одной стороны — это еще традиционное общество, с другой — это уже предпосылки модерна.

В креационизме (модели Творец-Творение), как и у пресократических философов-атомистов, впервые в истории религии появляется каузальный детерминизм. Креационизм утверждает: Бог творит одноразовым образом единственную реальность. Это безусловный элемент детерминизма. Здесь существуют четкая причина и четкое следствие (у творения есть цель, это приход мессии и восстановление реальности в ее первозданном виде).

Но факт Творения порождает брешь в манифестационистском пространстве сплошного чуда. Само Творение – это, конечно, чудо, первочудо. Но это такое чудо, которое в своей чудесности единственно и уникально, как уникален Творец. Все остальное будет заведомо менее чудесно. Из этой иерархии несопоставимости Творца и Творения позже разовьется идея профанности, нечудесности.

Генезис и эсхатология

 В монотеистических традициях, как правило, существует два важнейших элемента — это происхождение, онтогенез (Книга Бытия, с которой начинается Библия) и эсхатология — учение о Конце Света (Апокалипсис). При этом каузальный детерминизм утверждается в плане творения мира и растворяется, снимается, как строго предопределенная логическая система, в эсхатологии, в учении о конце. Стало быть, если мы рассмотрим представление монотеистической традиции о начале времен и о конце времен, то в начале времен мы увидим каузальность, а в конце времен мы увидим телеологический детерминизм. И та реальность, которая описывается в качестве мессианской эпохи, по сути дела парадигмальным образом воспроизводит телеологическую детерминистичность, свойственную премодерна. Иначе говоря, в рамках креационизма есть два онтологических круга: один, концептуально связанный с посттрадиционной логикой модерна — это каузальный детерминизм; другой — эсхатологический, связанный с манифестационизмом — это телеологический детерминизм.

Настоящая и тотальная чудесная реальность начинается в христианстве в мессианскую эпоху со нисхождения Небесного Иерусалима, и это не просто нарушение привычного порядка вещей, но самое принципиальное из возможных событий -- возврат отторженного от Творца Бытия в Его лоно, что, в принципе, нарушает одномерную каузальную логику Творения и утверждает онтологическую связь там, где ее, с точки зрения простой причинной цепи ее быть не могло. Ведь созданное из ничто Творение не может стать Творцом, так как оно как было, так и есть ничто. Но Конец Света обещает именно такое чудо.

Чудо в христианстве

Христианство — религия, основанная на чуде. На чуде не потому, что Христос осуществлял удивительные вещи, а потому, что сам факт Его воплощения был абсолютно непредставим, невозможен и немыслим в строго каузальной системе иудейского богословия. Мессию ждали, но Бога и Сына Божьего нет. Поэтому о рождении Христа и говорится, что это «ангелам несведомое таинство». Ангелы всё видят правильно, всё в их небесном мире происходит логично, всё просчитано и причинно обусловлено. Всё кроме одного, кроме рождения Сына Божьего как Сына Человеческого. Это действительно чудо, потому что открывает человечеству и миру новое упование, новую свободу.

Чудо как исключение

Огрубленно можно сказать, что в рамках монотеистических религий существует относительная сакральность, относительная чудесность. Да, чудо всегда может быть, но как исключение, так как  нарушает определенную каузальную логику. Мы чаще всего по инерции и оперируем с такой монотеистической трактовкой чуда как исключения. Когда мы говорим «чудо», мы имеем в виду: происходит то, чего быть не может — сбой причинно-следственной цепи.

Человеку манифестационистской традиции — буддисту, индуисту или члену архаического племени --  трудно, а то и невозможно объяснить, что мы, как представители авраамической (в корнях) культуры, под чудом понимаем прорыв каузальной причинной цепи, возникновение явления, которое не предопределено той причинной логикой, признаваемой в качестве подоплеки мира и событий этого мира.

Советский атеизм как урок каузальности

В советских атеистических фильмах несуществование Бога доказывалось следующим образом: седой ученый с бородкой и в  халате крутил ручку прибор, где между электродами появлялся разряд электричества – как молния в миниатюре. Он говорил, обращаясь к собравшимся крестьянам или студентам: «видите, как все оно устроено?! А вам попы врали, что святой Илья по небу на колеснице едет. Это не только Бог делает, но и я могу.» Но и кого бы из креационистских теологов он бы этим удивил? С точки зрения последовательного креационизма, в молнии нет ничего чудесного, это последствие небесных (ангельских) перемещений: ангельские воинства переместились — и молния ударила. Всё логично и понятно. Причинность логического функционирования тварного мира описана иначе, нежели у атеиста-громометателя с его приборчиком, но иное токование каузальных закономерностей ни в чем не умаляют веру. Поэтому религия теоретически способна относительно принять и науку – описание каузальных цепей монотеистического мироустройства не является областью догматики. Есть устоявшиеся модели, как правило, предполагающие в первую очередь символическое истолкование, но в любом случае, выбор рациональных систем объяснения мироустройства – это вопрос, который можно дискутировать.

Атеист с молнией явно обращался не к теологам, но к архаической премодернистической русской национальной сакральной публике, которая, несмотря ни на что, воспринимала мир как нечто не избирательно, но всецело чудесное. Он не столько отсутствие демонстрировал ангелов или Бога, сколько гипнотически настаивал, что мир механистичен, детерминистичен с точки зрения его каузальных причин, в то время, как в основе русской национальной психологии лежит именно панчудесность, всеволшебство мира. Он убивал русское в русских. В смягченной форме это делали просветители начиная с петровских времени, постепенно пытаясь окатоличить, рационализировать или протестантизировать русское народное – сакральное! -- православие.

Итак, чудо в монотеистическом контексте — это возможность наличия (грядущего) смысла (цели). Телос, безусловно, есть, но он связан с нарушениями каузальной системы и поэтому две модели --  причинная (каузальная) и целевая (телеологическая) --  в истории христианства постоянно накладываются друг на друга.

В модерне чуда нет

Переходим к парадигме модерна. Есть ли здесь чудо? Совершенно очевидно, что в модерне чуда нет и быть не может именно потому, что модерн (в своем наиболее чистом – либеральном -- виде) отрицает имманентный смысл и телеологию. Существует лишь система жестко детерминированных явлений, которая может по-разному осмысляться — и как естественный отбор, и как толкание бессмысленных атомов, частиц, столпотворение  молекул и инфузорий, случайно приводящее к появлению обезьян, а кувыркание обезьян также случайно выводит из них первых homo sapiens. И как бы все виды ни мельтешили — у них нет цели, нет телоса стать чем-то другим. Все имеет причину, но ничто не имеет цели. Детерминизм абсолютно нерушим в модерне, поэтому в модерне нет чуда.

Что значит «нет чуда», если говорить уже на языке философии? Это означает, что здесь ни при каких обстоятельствах не может произойти сбоя причинных детерминистских структур. У каждого явления всегда существует строго определенная совокупность причин, существование которой не подлежит постановке под вопрос. Если мы не знаем этой системы причин, если мы не представляем, что это такое, это не значит, что ее нет. И дальше начинается современная наука.

Современный мир — это le monde desenchante, entzauberte Welt (М.Вебер) это мир раз-очарованный, расколдованный, у которого нет очарования, который утратил свою чудесность, утратил свое веселое измерение. Это унылый и грустный мир, в котором нет и не может быть чуда. В нем много чего есть, а чуда нет. И в нем нет цели и значения, этот мир не ведет никуда, этот мир просто есть, он сложился, у него строго определенная структура и эта структура неотменима. Тотальная каузальность парадигмы модерна полностью отрицает возможность сбоя, и этим она фундаментально отличается от монотеизма..

Черное чудо

Мы рассмотрели

·      всечудесность манифестационистского премодерна,

·      избирательную чудесность монотеистических парадигм,

·      бесчудесность, расколдованность парадигмы модерна

и теперь подходим к постмодерну.

В постмодерне снова появляется чудо. Но каково его значение, что это за чудо? Я это определяю термином «черное чудо». Почему оно «черное»? Потому, что это чудо принципиально не имеет смысла. Представьте себе, что происходит нечто фантастически увлекательное, только абсолютно ни к чему не ведущее, ничего не означающее.

Детерминизм в системе постмодерна полностью разложен, размыт, подвергнут эрозии. У явления, которое происходит в мире постмодерна, нет причины (то есть причина его может быть любой). Мы можем произвольно выбрать любую гипотезу и сказать, что это произошло потому-то и потому-то, либо нечто прямо противоположное.

Поскольку существует размытая каузальность, и всякое явление оторвано от своих причинно-следственных связей, то оно может быть таким, а может быть иным, оно может быть, но может и не быть. Так появляется онтология чистой случайности, алеаторная онтология. Мы выходим за сферу жесткой решетки модерна, которая предопределяет каждое явление. Чудо становится возможным, потому что оно не невозможно. Поскольку не существует четкой уверенности в причинно-следственной предопределенности происходящего, то почему бы не произойти некоему чрезвычайному и необычному явлению? Более того, почему бы не происходить только чрезвычайным и необычным явлениям и почему бы не воспринять всё, происходящее с нами, как чрезвычайное и необычное? «Почему бы и нет?» — говорит человек постмодерна и начинает постепенно втягиваться в обаяние этого предложения.

Виртуальность как таковая, ее наступление, прогрессирующее завоевание ей пространства нашей жизни и представляет собой постмодернистское чудесное. Виртуальность — это черное чудо. Почему? Потому что оно бессмысленно. И это характерная черта постмодерна. Чудо в постмодерне происходит ни для чего.

Если в премодерне чудо свидетельствовало о тотальной пронизанности лучами бытия всех уровней жизни, всех существ, если в монотеистических религиях чудо определяло сбой в жесткой модели соотношения Творец-Творение и показывало перспективу возможной искупительной эсхатологической свободы, если в парадигме модерна чуда не было вообще, то черное чудо постмодерна возможно, оно есть, но оно бессмысленно, оно не имеет ни цели, ни значения, оно вообще ничего больше не означает. Черное чудо есть и просто призывает нас признать это как факт.

Камни, падающие и летающие

Существует энергия черного чуда. Эта энергия заключается в ироничном опровержении причинных сетей. Например, человек бросает камень вверх, и он не падает, а улетает куда-то выше и выше. Зачем он бросил этот камень? Трудно сказать. Но камень летит, летит, и люди провожают его недоуменными взглядами. Здесь важно не опровергнуть теорию гравитации, не доказать, какой это сильный человек. Это ироничная издевка над нашей привычкой к тому, что подброшенный камень обязательно падает. Но падал-то он, фатально падал, обратите внимание, только в модерне. До наступления эпохи модерна у подброшенного вверх камня была совершенно иная траектория. Мы знаем, что в христианском мире люди верой с горчичное зерно двигали горами, святые люди появлялись в разных местах одновременно, и совершенно не факт, что все подброшенные христианами камни обязательно падали. Думаю, большинство все же падало, но это никак не вытекало из христианского учения, а значит, были камни, которые не падали. Православная традиция утверждает, что один из русских святых, Антоний Римлянин, Новгородский чудотворец, приплыл на Русь на камне. Камни срывались в библейском рассказе о сне Навуходоносора без помощи рук человеческих. И если мы рассмотрим мифологию камней в традиционном мире, то мы увидим, что чего только с ними не происходило... На камнях плавали, на них летали, на них ездили, их ели, в них входили, как Мерлин, из них рождались, как Митра, то есть камни жили своей насыщенной каменной жизнью и периодически обнаруживались в самых невероятных контекстах. У них была самостоятельная напряженная, насыщенная судьба, поинтереснее, чем у многих двуногих.

Конечно, в христианскую эпоху с камнями было чуть сложней, чем прежде, но были тайные камни — камень Святого Грааля, волшебные изумруды, которые делали людей невидимыми — то есть в истории камней, их взлетов и падений было множество примеров сбоя детерминистской причинной сети.

По-настоящему роковым образом камни начали падать камни только у Ньютона, после того, как ему на голову упало яблоко. После этого все камни стали лететь с ровно одинаковой скоростью g  и всегда вниз.

Но давайте посмотрим, что происходит с камнем в постмодерне. Почему он летает? Потому что это удачный рекламный ход. Например, открывают бутылку пива «Tinkoff», пробка летит вверх, исчезает из вида и не возвращается... Это падение камня вверх вместо падения вниз, предполагавшегося в эпоху модерна, — по большому счету не означает вообще ничего, просто смотри и дивись. Это не означает ни опровержение закона Ньютона, ни его подтверждение, это просто вообще ничего не означает, и человек думает: ну, что-то выпил я вчера лишнего, или перебрал дозу. Надо «Tinkoff» хлебнуть… Такое явление принадлежит к категории простейших черных чудес постмодерна.

Черный праздник бессмысленности

В постмодерне может произойти всё что угодно, но только с тем условием, что это не будет ничего означать. Как только в постмодерне происходит чудо со смыслом, чудо, имеющее своей задачей или своей подоплекой некое указание, например, на сбой каузальных сетей или на чудесность мира, вот такое чудо мгновенно будет аннулировано, оспорено, разоблачено, осмеяно и дисквалифицировано: оно не пройдет. Происходят только бессмысленные, идиотские чудеса, которые ничему не учат, никого ни к чему не обращают, а просто сиюминутно иронично отвлекают нас от той бездонной скуки, в которой человек постмодерна пребывает. Это -- сиюминутная мгновенная вспышка ироничного интереса, который тут же растворяется во всепоглощающей скуке.

Для того, чтобы человечество не сорвалось в никуда и не размазалось по бетону, эти черные чудеса пролиферируются Системой, чтобы мы не могли ни на секунду освободиться. Если камень не падает, значит, происходит уже что-то другое. Главное — привлечь вспышку нашего онтологического внимания, чтобы высосать из людей последний интерес к тому, что их окружает.

Понятно, что уже никто не будет ходить на лекции по устройству паровой машины, заниматься физикой, математикой, это уже не интересно. Модерн утратил свое обаяние, он разрушил всё, что мог, он разрушил всю традиционную цивилизацию, но и сам он исчерпал свой потенциал, он не интересен, и люди, когда им говорят что-то о модерне, о прогрессе, о социальной справедливости, зевают. Даже самые убежденные, даже троцкисты спят, уж не говоря об обычных людях, поскольку модерн полностью утратил свой шарм, он больше не привлекает, он всё, что можно разрушил, он всё, что можно окутал (бесцельными) каузальными сетями и закончил свое существование. Сегодня нас может привлечь только нечто экстраординарное, нечто постмодернистское, нечто из категории черных чудес.

Телепортация

Что можно привести как примеры черных чудес? Черное чудо — это, например, телепортация. Когда говорят, что сейчас идет ускорение средств коммуникации, это верно. В традиционном мире тоже была телепортация, но она была «обычная» — человек проснулся в одном городе, выпил в каком-то другом, а лег спать в третьем, и каждый из этих городов был отделен от прочих огромными расстояниями. Но это только в профаническом мире километры имеют строгое количественное измерение. С точки зрения традиционного мира, между разными точками пространства есть многомерные маршруты. Есть тайные подземные коммуникации, где от Москвы до Токио рукой подать, а от квартала в квартал одного и того же города не дойти за всю жизнь… ОБ этом повествуют предания о путешествиях на ветре, на ковре-самолете, на коньке горбунке или на особом животном Бураке, как это сделал Мухаммед в своем волшебном путешествии из Мекки в Иерусалим.

Сегодня черное чудо телепортации осуществляется с помощью мобильников, интернета, самолетов, то есть на самом деле человек сегодня здесь, а завтра там, практически как и в чудесном традиционном мире. Единственное отличие в том, что его путешествия, его перемещения и содержание его коммуникаций утрачивают какое бы то ни было значение.

Сегодня все могут говорить со всеми по мобильнику, но давайте послушаем, о чем люди говорят, о чем мы сами говорим. Давайте зафиксируем, запишем в дневнике переговоры с другом, со знакомыми или с родственниками. И если всё это записать, а потом внимательно, немножко отстраненно на это посмотреть, то мы поймем, что, несмотря на колоссальные средства и возможности коммуникации, содержательная сторона коммуникации резко снижается. Мы, в принципе, несем ахинею, говоря по мобильному, посылаем SMS или MMS, платим за это, но по большому счету мы никому ничего не сообщаем, мы ничего нового не узнаём. Телеология этого коммуникационного процесса крайне незначительная, а то и вовсе отсутствует.

Раньше люди для общения ходили друг к другу в гости из одной деревни в другую: пока соберешься, пока отправишься, а там дождь пойдет — приходится откладывать, потом дорогу развезло, а по дороге волки встретились, разбойники — целая жизнь, но когда уже дошел до другой деревни — сел и поговорил по-настоящему. Передал целый мир, рассказал, о чем думал, пока шел, пока с волками и разбойниками возился. В этом случае коммуникация приобретала огромный смысл. Сегодня она облегчается, пространство исчезает, а вместе с этим ускользает содержательная сторона. И в принципе, сейчас у молодых людей становится уже всё более и более модным просто хрюкать что-то в телефон друг другу, мычать, лаять, мяукать, издавать какие-то причмокивания, совсем как в российской эстраде... Кто-то звонит кому-то в метро, говорит: «Хочешь, я тебе сейчас Катю Лель спою?» И поет что-то непонятное. Эта коммуникация, в принципе, принадлежит к категории черных чудес. Можно на огромном расстоянии в любой момент поговорить с коллегой. Но о чем? И вот в этот момент, когда человек задумывается «о чем», ему опять становится очень грустно и, чтобы дальше не думать об этом, он подсаживается к телевизору, чтобы посмотреть, как там на Гавайях или куда-то на самолете летит.

Бизнес как чудо

Огромное количество человек, кстати, считает, что бизнесмены — это деловые люди, которые делают реальность. Я тоже так думал, пока немножко с ними не познакомился. Более бессмысленного занятия, чем бизнес, по крайней мере, в России, не существует. Люди перелетают через полмира, они сидят и теряют часы, недели и года в каких-то переговорах, а в результате сделок практически не происходит, потому что все деньги идут каким-то совершенно свободным и автономным от этих переговоров путем. И если они есть — то они и есть, а если их нет, так их и не прибавляется. И вот эта огромная бизнес-активность российского бизнес-сообщества — это просто некое прикрытие алеаторных коммуникаций. На самом деле, бизнесменам просто нравится летать на самолетах, менять офисы — в одном офисе пальма, а в другом уже пальмы нет, а там рыбки с аквариумом, причем, чем более бедный бизнесмен, тем у него более красивые, дорогие и мощные рыбы в аквариуме. По сути дела — это тоже черное чудо, черное чудо бизнеса.

Клоны

Какие еще чудеса готовит постмодерн? Это чудо клонирования, то есть серийного воспроизводства людей. Раньше у людей были четкие причины — папа и мама, которые друг с другом познакомились, подружились, стали друг за другом ухаживать, кокетничать, женились наконец-то и появились дети. Есть причина? Есть. Уже в модерне смысла в детях стало меньше, а причин больше. Папа и мама случайно сходились, а результатам своих схождений постфактум придумывали какое-то оправдание --  дети нужны, чтобы родину защищать, чтоб рабочие места создавать, чтоб потребление увеличивать. То есть смысл был размытый, а папа с мамой — настоящие. В постмодерне смысла у детей не будет, как и в модерне, но не будет и папы с мамой. Дети поэтому будут рождаться уже взрослыми и самостоятельными, осмотрительными и рассудительными. Практически с седыми висками. Первое, что они увидят в своих колбах – озабоченное лицо профессора, меняющего им раствор.

Бессмертие

Бессмертие — еще один элемент черных чудес. Мы знаем, что раньше активно велись процессы криогенной заморозки разных состоятельных и влиятельных граждан в надежде на грядущие чудеса науки в целях последующего воскресения. Так, Уолта Диснея создателя мультипликационной американской неомифологии заморозили на будущее… Теперь их уже начинают потихоньку размораживать. Говорят, уже есть несколько размороженных в Америке. Это бессмысленное воскрешение весьма показательно описано в двух литературных произведениях — у Густава Майринка и у Юрия Мамлеева. У Майринка в «Белом доминиканце» неоспиритуалистский псевдо-Машиах воскресил на своих радениях какого-то сбитого телегой нищего, и его поклонники кричали: «Чудо! Чудо! Пришел Мессия!» Но потом, примерно через день, этого нищего опять сбила телега. Именно в последнем обстоятельстве и вскрывается характерный признак черного воскрешения: зачем кого-то воскрешать, если его всё равно через день собьет телега?

У Мамлеева есть роскошный сборник повестей «Небо над адом». В одной из частей, «Что сверху, то и снизу», тоже действует черный мессия со странным именем Панарель. Он так же, как и майринковский персонаж, воскрешал разных существ, в основном животных, но дворовые мальчишки дразнили его тем, что приносили ему дохлых кошек, он тоже их воскрешал, они их еще раз убивали, а он их еще раз воскрешал и так за день он воскрешал бесконечно целую гору дохлых кошек. Тоже пример черного чуда.

Наше внимание переходит от проблем бедности, миллионов недоедающих африканцев к домашним кошечкам или к судьбе дворняжки, у которой заболела ножка... Действительно, с помощью колоссальных средств современной медицины врачи могут воскресить дворняжку, ну а то, что миллионы за это время сгинут, — не принципиально, поскольку гуманизм тоже подвергается в постмодерне эрозии, как и всё остальное.

Двойники

Еще одно черное чудо — редупликация “я”. Это тоже очень показательно. Речь здесь идет не о клонировании в смысле производства людей, а об игровой редупликации, о геймерском отношении к миру. Компьютерные игры представляют собой одну из форм чудес, потому что человек, играя в компьютерную игру, может быть любым. Если он прыщавый подросток-недоумок, то в игре он — огромный мускулистый герой, который размахивает мечом, нападает, насилует, убивает, брызжет кровь по всему экрану. И таким образом, происходит трансферт личного “я”. “Я” —«реальное», фиксированное, модернистское “я”, — всё больше и больше сужается или, наоборот, пухнет от гамбургеров, не вмещается уже ни в какие кресла (недавно один подросток умер от истощения, не в силах оторваться от компьютерной игры), а клонированное “я”, виртуальное представление о себе как о храбром герое, о бодром сверхчеловеке начинает становиться постоянной идентификацией человека.

Наркотики

Важнейшим элементом постмодерна становятся наркотики. Наркотики выполняли разные функции на протяжении эпохи модерна, но постмодерн без них практически немыслим. Наркотики — это и есть прямой билет в постмодерн. Человек покупает дозу, как билет на трамвай, и оказывается в мире черных чудес.

Что такое наркотики? Прежде всего — это псевдоинициация или расчлененная инициация. Это инициация в частичную сакральность при условии того, что происходит отказ от какой бы то ни было цельности.  В наркотическом опыте обнаруживается подоплека мира — то, что находится чуть глубже, чем мир телесных форм и поверхностных чувств и мыслей -- но только во фрагментарной форме. Смысл наркотического опыта и пролиферации наркотиков в том, чтобы показать часть и никогда не показывать целого, и более того, показать часть таким образом, чтобы целое никогда и ни при каких обстоятельствах нельзя было разглядеть или им заинтересоваться.

Сакральность премодерна цельна, это своего рода «пан-наркотизм», потому что здесь вообще нет разницы между чудесным и не чудесным, волшебным и не волшебным, энергийным и не энергийным. Сакральность креационизма — избирательна. Сакральность модерна отсутствует. А вот черная сакральность постмодерна, наркотическая сакральность — фрагментарна.

Yeti и стержни

Часть постмодернистических чудес описана в достаточно привычных реестрах неоспиритуализма и параллельной трэш-культуры, на нем основанной. То, что мы видим по телевизору в «X-Files» — НЛО, стержни, инопланетяне, снежные люди, — всё это приходит в постмодерне и становится нашей реальностью. Это не выдумка, это не воображение. Что такое снежный человек, Yeti? Если премодернистические драконы, гномы, эльфы, нимфы и фавны соотносились с очень серьезными, фундаментальными аспектами онтологии, то снежный человек — это как раз элемент предельно идиотской имажинерии представителей постмодерна. Это некое существо, которое ни к чему не ведет, ни о чем не сообщает нам, оно, в принципе, на нас очень похоже, но немножко отличается. И размышление о снежном человеке, ловля снежного человека, вырезание из газет заметок про снежного человека представляет собой одно из чудесных хобби постмодерна.

Совсем недавно я видел совершенно замечательную передачу про стержней. Это некие летающие молодцы, которых иногда видно, иногда нет. Есть симпозиум, посвященный стержням, люди собираются, изучают их, один летчик даже снял этот стержень. Фактически создается некая культура снежных людей, стержней, инопланетян, которая дает нам реестр черных чудес.

Теперь вопрос: почему мы скептически к этому относимся? Да потому что в нас сильны пережитки модерна. Если бы мы были полноценными людьми постмодерна (а мы скоро ими станем, не волнуйтесь), то мы бы рассматривали все эти явления точно так же, как мы слушаем какой-то клип или воспринимаем информацию по телевидению. По большому счету, черные чудеса постмодерна сосуществуют с черными не-чудесами постмодерна, то есть они уравновешены между собой. Например, выступление какого-нибудь российского политика — это тоже черное чудо. Вы повнимательнее послушайте, что они говорят. Если мы постмодернистически к нему отнесемся, то поймем что всё его выступление — это нелепость, на самом деле, не меньшая, чем выступление Джонни Мяу-Мяу или Кати Лель.

Но пока еще грань между чудесами и не-чудесами постмодерна существует. Мы говорим себе: вот это передача ложная, а здесь нас «грузят», это «Очевидное-невероятное», в 15.00 нам расскажут про экстрасенсов и НЛО, а вот эта передача «про политику». В постмодерне чудеса и не-чудеса перемешиваются между собой. Постмодерн — это пролиферация черных чудес в том смысле, что передачу про снежного человека и репортаж из Госдумы мы должны схватывать на одном дыхании, это, в принципе, одно и то же. Не то, что это плохо или безумно, не то, что это хорошо или осмысленно, но всё это принадлежит пространству черных чудес. Жириновский в этом смысле как раз принадлежит к переходной стадии: это (еще) полу-политик, но (уже) полу-снежный человек.

Тот спектр реальности, который в модерне был исключен (еще не придуман или просто отсутствовал), сейчас приходит к нам, поэтому если через некоторое время к вам в квартиру позвонит Yeti, то в этом не будет ничего удивительного, он так же принадлежит к нашему миру, как сборщик подписей или рекламный агент «Кока-колы», он имеет всё те же онтологические основания в нашей постреальности, в реальности постмодерна.

Могут спросить: где можно увидеть этих снежных людей? Кто видел инопланетян? Однако точно также было и в древности, когда люди видели фавнов, — не каждый ведь их видел, но все понимали, что они есть и без них никуда, — и в эпоху модерна, когда все, казалось бы, видели молекулы и атомы, а, на самом деле, их тоже никто не видел, но все опять-таки понимали, что без них никуда, а теперь точно также вот эти гады существуют в нашем пространстве, поскольку чт? на самом деле есть — это вопрос онтологической парадигмы, а не вопрос опыта. Онтология же предопределяется распределением субъектно-объектных ролей, а также их коммуникационными или гносеологическими соответствиями, проистекающими из парадигмы.

Интересен не снежный человек, интересно, что в парадигме постмодерна он есть или «пост-есть»... Черные чудеса — это абсолютная реальность постмодерна. Но только надо сделать скидку на то, что сам постмодерн определенным образом «пост-есть»...