Появление, расцвет и поругание демократического идеала

К концу Первой мировой войны все громче звучал призыв «making the world safe for democracy» [«сделать мир надежным местом для демократии»] – слова, в которых прежде всего для американской стороны были выражены цель войны и чаяние мира. Тогда действительно можно было думать, что эти слова соответствуют идеалам наибольшей части Западного мира. Правда, в России уже начала свое наступление диктатура пролетариата, но этот термин понимали еще в том старом смысле, который придавал ему Маркс: как переходную стадию к демократии нового типа, к подлинной, социальной демократии. Такую диктатуру возвещал Маркс, так же понимал ее Ленин. Только под именем социал-демократии ранний социализм смог достичь внутренней зрелости и сделаться политической силой. Спустя всего несколько лет в разных местах возникли новые формы власти, которые уже более не апеллировали к демократическим идеалам. Слово фашизм^52*, воспринимаемое уже как отзвук прошлого, для новых антидемократических систем, собственно говоря, годилось гораздо больше как раз потому, что обозначало всего только символ, связку прутьев в руках мелкого представителя власти. Термин фашизм не пытался выразить этим словом смысл и стремление нового учения о государстве, и это было, безусловно, его преимуществом. Соперничающий с ним термин национал-социализм претендовал на то, чтобы этим наименованием передать также суть дела, и поэтому уступал фашизму. Кроме того, понятие национал-социализм представляет собой contradictio in terminis^53*, ибо как может стремление, которое прекращается на всегда лишь временных и во многих отношениях случайных границах определенной нации, иметь хоть какое-то право носить имя социализма, подразумевающего действенность для общности, универсальной по своей сути? Изобретатели национал-социализма, без сомнения, гораздо точнее выразили бы свою идею и свои устремления, если бы слова в наименовании своего движения расположили в обратном порядке – социал-национализм, ибо в наличии сильной социальной окраски ему нельзя отказать^54*. Горькая трагедия состоит в том, что победа национал-социализма была достигнута средствами демократии. Ведь именно следовавшие один за другим и все более решительные успехи на выборах позволили ему захватить власть.

Современные народные деспотии, как бы они себя ни именовали, называют верховного правителя Вождь, Дуче, Фюрер. Наименование Диктатор, насколько можно судить, самими сторонниками различных форм фашизма официально не применяется. Скорее противники этой системы употребляют этот термин, и именно в неодобрительном смысле. Термин диктатура имел свой единственный смысл до тех пор, пока на первом плане здесь стояла идея переходной стадии. Но как только итальянский фашизм пришел к власти, о временн?м ограничении уже не могло быть и речи: верховная власть фактически стала постоянной, и тем самым связь с первоначальным значением слова диктатор была нарушена. В сотнях случаев, когда Римское государство оказывалось в опасности, законная власть назначала диктатора и облекала его верховными полномочиями для спасения государства от непосредственной опасности, каковые полномочия он, по выполнении своей задачи, рассчитанной на ограниченный срок, вновь возвращал в руки законной власти. В современной форме так называемой диктатуры отсутствует как законное начало выполнения определенного поручения, так и окончание возложенной верховной властью ответственности. В качестве заказчиков теперь фигурируют неопределенные величины – народ, класс, Провидение. Вождь сам решает, на какое время они призвали его для выполнения своей особой задачи.

Тем самым был отвергнут идеал демократии. Но и не только отвергнут, а опорочен и осквернен. За поразительно короткое время громкоголосие различных видов фашизма добилось того, что слово демократия приобрело оттенок зловредной неполноценности и выхолощенного принципа в кругах, далеко выходящих за пределы убежденных фашистов. Слово демократия, вместе со словами либерализм и гуманизм, многими было выброшено на свалку; по крайней мере, так обстоит дело за пределами англосаксонского мира, – в нем же большинство людей все еще почитают эти слова и стоящие за ними понятия; и эта часть мира в значительной степени свободна.

Слово демократия

Пытаясь проследить историю слова, понятия, теории и практики демократии, мы придем к выводу, что это слово никогда не было счастливой находкой: уже потому, что d??o?, толпа, управлять никогда не может, – если под словом ??????, господство, правление, понимать нечто большее, чем просто господствовать, придавая этому понятию значение упорядоченной и хорошей государственной власти.

В греческом языке Античности слово ?a также всегда наделялось более или менее пренебрежительным или насмешливым смыслом. Когда Аристотель выстраивал схему различных форм правления по нисходящей, от хорошей – к плохой, упорядоченное народное правление, как его старались воплотить Афины, он обозначил не словом d?????????, но непосредственно polite?a. Этим все сказано: в слове d????????? слишком сильно слышался этот беспокойный, непредсказуемый и, по сути дела, презираемый эллинами d??o?, толпа. Следует все-таки сожалеть, что культуры, выросшие на древе Эллады, не позаимствовали вместо слова d????????? другое, которое не только пользовалось наибольшим уважением в Афинах, в силу ее истории, но очень точно выражало саму идею хорошей формы правления, а именно ????????, равнозаконность, равноправие перед законом, – слово, которое обрело бессмертное звучание, с тех пор как поэт пропел: «Ветвью мирта укрою я меч, как Гармодий и Аристогетон, когда, умертвив тирана, они дали Афинам равенство перед законом»^55*. В этом слове гораздо яснее, чем в слове демократия, был высказан непосредственно идеал свободы, и оно не несло в самом себе невыполнимость своего собственного тезиса, как это фактически свойственно слову демократия. В слове ???????? основной принцип правового государства был выражен ясно и убедительно.

Однако ни язык, ни история не позволяют нам вносить в них поправки, и нам остается придерживаться термина демократия для рассмотрения теории и практики этого типа правления во всем различии его форм на протяжении столетий. После краткого расцвета Афин мы едва ли найдем в Античности примеры успешного претворения демократических принципов. В Римской республике получили развитие многие элементы демократической государственной системы, которая вовсе не была демократией в современном смысле. Эллинистическим монархиям, Римской империи и мусульманским странам были совершенно чужды демократические принципы.

Идеал и практика демократии

Свидетельства или следы более или менее активного участия низших классов в государственном управлении – примеры демократии, если угодно, – во времена Средневековья встречаются в самых различных местах европейского Запада. Самые известные из них – фламандские города и Флоренция. Как правило, это были всего лишь некоторые черты демократического правления, и обычно народное влияние быстро сокращалось до незначительной степени. Власть в городах-государствах оставалась почти всегда по сути олигархической, тогда как в большинстве стран, после того как они прошли стадию сильного влияния сословий, правление оказалось в конце концов в той или иной степени абсолютистским, так или иначе смягчаемым собраниями сословий. Слово демократия в отношении этих средневековых элементов народного правления не употреблялось. Существовавшее кое-где частичное избирательное право было всего лишь формальностью – за исключением Англии, где на протяжении веков медленно развивалась парламентская монархия. Мы не можем здесь вдаваться в подробности чрезвычайно важной истории понятия и слова свобода за период от раннего Средневековья до конца XVII столетия.

Только в XVIII в. слово демократия освободилось от привкуса охлократии, который оно сохраняло со времен своего древнегреческого происхождения. Это слово, как бы заново возрожденное, заимствовано было из античной литературы и вскоре приобрело значение священного идеала. Прежде всего Франция и молодая Республика Соединенных Штатов были теми странами, где идея демократии получила значительное развитие. Пафос понятия демократии никогда не изливался столь обильно, как в поэзии Уолта Уитмена. В Америке сама идея государственности всегда была столь неразрывно связана с принципом демократии, что и серьезнейшие изъяны в осуществлении идеала не могли сколько-нибудь поколебать прочность этих устоев.

Мы уже говорили о том, что еще в 1918 г. демократия была главным лозунгом и в Европе. Если социализм возрос, назвав себя социал-демократией, то и наступившая тогда эра мироустройства также стремилась утвердиться в демократических формах. Все уважающие себя государства хотели считаться демократическими. Как же могло случиться, что уже вскоре значительная часть европейского континента не желала признавать демократию своим идеалом и при восторженном ликовании народных масс – не важно, вымуштрованных или нет – поносила и оскорбляла ее приверженцев? Причины здесь лежат гораздо глубже всеми осознаваемых, серьезных недостатков демократии как политической системы. Применение этой системы из-за самого ее характера должно было оставаться неудовлетворительным. Ибо она представляла собой идеал, то есть утопию. Эта система была неразрывно связана с двумя в высшей степени несовершенными, но в этом хитроумном мире, увы, неизбежными инструментами управления: принципом большинства и принципом представительства, – приводимыми в действие посредством той или иной формы выборов.

С помощью этих средств в Европе, и особенно в Англии, сформировалась система парламентского правления, которая в несколько измененной форме действует также в Америке. По мере того как период либерализма и свободной торговли подходил к концу, недостатки парламентской системы выявлялись с пугающей очевидностью. Россия, едва испробовав эту систему, в 1917–1918 гг. с ней покончила полностью. Но даже тогда невозможно было представить, что за несколько лет значительная часть европейского континента станет жертвой странной потребности подчиниться воле абсолютно безответственных правителей, в которых со времен Античности и вплоть до недавнего прошлого видели только деспотов и тиранов. Чтобы понять этот духовный сдвиг, нужно симптомы культурного упадка, которые начали сказываться уже в середине XIX столетия, попытаться рассмотреть в определенной исторической последовательности.