П.М. Бицилли и Г.В. Флоровский: диалог о формах исторического истолкования Инна Голубович

Позволю себе предварить непосредственное изложение темы двумя небольшими посвящениями. Для меня и для научно-просветительского общества имени Г.В. Флоровского, созданного на философском факультете Одесского национального университета [14, 15], особенно интересен диалог двух выдающихся ученых, представлявших традицию историко-филологического факультета Императорского Новороссийского университета (ИНУ) в Одессе. 2015 год – год юбилея университета. И это выступление – скромное юбилейное подношение альма-матер наших главных героев.

И еще одно посвящение – дань памяти трагически погибшего зимой 2014 года американского теолога Мэтью Бейкера, одного из вдохновителей и организаторов «Православного богословского общества имени Георгия Флоровского» в Принстонском университете (Georges Florovsky Orthodox Theological Society) [37]. Он был одним из самых глубоких исследователей творчества о. Георгия [33, 34, 35]. Именно М. Бейкеру перешла большая часть архива Флоровского, которая долгие годы хранилась у друга и биографа Георгия Васильевича Эндрю Блейна. Э. Блейн, профессор истории и один из лидеров правозащитной организации Amnesty International, известен как составитель «Жизнеописания о. Георгия» [8]. Это единственная более менее полная биография Флоровского, составленная на основании аудиозаписей устных бесед последних лет жизни выдающегося богослова. Мэтью Бейкер вместе с богословом Павлом Гаврилюком, одним из самых глубоких знатоков творчества Г. В. Флоровского [9, 10, 36], публикует материалы перешедшего к нему архива Флоровского[142]. Я познакомилась с Мэтью Бейкером в США, во время работы над проектом изучения интеллектуальной биографии Георгия Флоровского в рамках «Программы Фулбрайт». Он любезно представил мне аудиозапись лекции Флоровского, дал редчайшую возможность услышать его живой голос – ведь аудиозаписей и тем более видеозаписей с о. Георгием фактически не сохранилось. Историческая герменевтика – та часть теоретического наследия Флоровского, которая была наиболее близка Мэтью Бейкеру. В ноябре 2013 года он выступал с докладом на юбилейной конференции, посвященной Г.Флоровскому, которая прошла в Доме русского зарубежья имени Александра Солженицына. Положения этого доклада, «Флоровский: историзм и герменевтика»[143], могут стать теоретико-концептуальной основой для более глубокого философского осмысления того эпистолярного источника, который представляется нами. В мае 2015 года в Греции прошла международная конференция «Онтология и история: диалог теологии и философии», посвященная памяти М. Бейкера.

Теперь переходим непосредственно к теме нашего исследования, в центре которого – письмо Петра Михайловича Бицилли к Георгию Васильевичу Флоровскому от 17 ноября 1922 г., направленное из Скопье в Прагу.

Небольшая экспозиция. П.М. Бицилли и Г.В. Флоровский покидают Одессу в 1920 году. Петр Бицилли как экстраординарный профессор Новороссийского университета (с сентября 1919 г.), в апреле 1918 г. Советом Саратовского университета он был избран ординарным профессором, но занять эту должность ему не довелось[144].

Г.В. Флоровский, как он сам указывает в официальных документах времен эмиграции, накануне отъезда из Одессы стал приват-доцентом. В личном университетском деле Флоровского последняя сделанная запись – стипендиат-преподаватель философии Высшей школы Одессы (август 1919 г.) [19]. В 1922 году 43-х летний историк-медиевист П. М. Бицилли преподает в филиале философского факультета Белградского университета в Скопье в качестве доцента кафедры всемирной истории. В то же время 29-летний Флоровский с декабря 1921 г. переезжает из Софии в Прагу, где он получает стипендию учебной коллегии правительства Т. Масарика в рамках «Русской программы». Он готовится к защите магистерской работы по философии по теме «Историческая философия Герцена». Кроме того, он приступает к преподаванию в Высшем коммерческом институте и на Русском юридическом факультете.

Письмо, о котором пойдет речь, было недавно обнаружено нами в личном архиве Г.В. Флоровского, хранящемся в библиотеке Свято-Владимирской духовной семинарии (Крествуд, Нью-Йорк)[145].

Письмо находилось в папке неидентифицированных документов, в коробке, с которой очень активно работали исследователи[146]. То, что никому не был известен почерк Петра Михайловича Бицилли, показывает то, что фигура Бицилли остается мало известной для западных исследователей. (Я и сама прошла бы мимо документа, если бы не знакомство с Таней Галчевой, благодаря которой почерк историка мне был известен.)

В целом интерес к судьбе и творчеству Бицилли носит пока у американских славистов эпизодический характер. П.М. Бицилли упомянут у Эндрю Блейна как молодой преподаватель ИНУ, о котором с теплотой вспоминает в поздние годы о. Георгий: «Наиболее способными преподавателями он считал П. М. Бицилли (русская история) и В. Е. Круссмана, который вел семинары. Они “еще были молоды, лет по тридцать пять или около того, они еще только становились на ноги как самостоятельные ученые…Мы подружились, беседовали на самые разные темы, и от них я узнал об истории много, хотя это было скорее неформальное общение”» [8, 22]. О Бицилли упоминает еще один американский ученик Флоровского и один из переводчиков «Путей русского богословия» Ричард Николс: Флоровский вспоминал в беседах с ним Бицилли как одного из любимых преподавателей[147]. Упоминал о нем и американский славист, также один из учеников о. Георгия, Алекс Климов. Наконец, Павел Гаврилюк в своей книге «Георгий Флоровский и русский религиозный Ренессанс» в главе «Философия истории» рассматривает роль Бицилли в формировании философско-исторического подхода Флоровского. Автор приходит к выводу, что именно под влиянием своего университетского преподавателя, ставшего в первые годы другом и соратником, молодой ученый резко выступает против органицизма, панлогизма и космизма с позиций персонализма и исторического сингуляризма [36, 93].

Чем же интересно обнаруженное письмо для исследователей истории российской эмиграции первой волны?

Во-первых, перед нами хронологически первое свидетельство переписки двух представителей историко-филологического факультета ИНУ, оказавшихся в изгнании. Еще в Одессе одаренного студента Георгия Флоровского и талантливого преподавателя истории Петра Михайловича Бицилли связывали дружеские отношения, которые, как видно из публикуемого документа, не прервались и в первые годы эмиграции.

Во-вторых, письмо является первым серьезным отзывом на текст магистерской диссертации Г. В. Флоровского «Историческая философия Герцена» – которая сама, в свою очередь, была первой магистерской диссертацией по философии, защищенной в рамках русских академических организаций за границей, воссоздавших в общих чертах соответствующие университетские структуры Российской империи (См. об этом: [17].). Драматическая история этой защиты, ставшей интеллектуальным событием в эмигрантской среде, привлекает сегодня пристальное внимание многих исследователей (Э. Блейн, В. Яйце и, П. Гаврилюк, М. Бейкер, М. Колеров, М. Каназирска, А. Черняев и др.) [3, 8, 16, 18, 36]. Для того, чтобы стал яснее контекст публикуемого письма, кратко остановимся на ней.

Известно, что защита состоялась 3 июня 1923 года в Праге и имела значительный резонанс. На защиту даже специально приехал П. Милюков, в том числе, чтобы выразить протест против образа А. Герцена, представленного соискателем. Менее известно, что первоначально защита должна была состояться осенью 1922 года. Предварительный вариант диссертации Флоровским был подготовлен еще в Софии, где он жил с января 1920-го по декабрь 1921 года после отъезда из Одессы. Не получив подходящей работы, занимаясь лишь техническим редактированием в Русско-болгарском издательстве и давая уроки русского языка детям дипломатического представителя России в Болгарии, молодой ученый большую часть времени посвящал написанию магистерской диссертации. И уже до отъезда в Прагу Флоровский представил редактору серии «Славянская библиотека» Николе Бобчеву «Краткий предварительный очерк» своего исследования (см.: [16, 330]. В следующем году, уже в Праге текст дорабатывался и расширялся, чтобы быть представленным в качестве магистерской диссертации в Учебную Коллегию. Защита предварительно планировалась на Русском Академическом съезде осенью 1922 года[148]. В начале сентября 1922 г., предположительно, диссертация была отправлена П. М. Бицилли.

Первоначально оппонентами на запланированной в ноябре 1922 года защите были определены философ, педагог, психолог И.И. Малинин и выдающийся мыслитель В.В. Зеньковский, служивший в 1920–1923 гг. профессором философского и богословского факультета Белградского университета. На состоявшейся 3-го июня 1923 г. защите магистерской диссертации Г.В. Флоровского Зеньковский выступил в качестве одного из оппонентов, вместе с П.Б. Струве и Н.О. Лосским.

Интересна фигура Ивана Михаловича Малинина (1883–1961), одесского коллеги Бицилли по историко-филологическому факультету ИНУ, у которого Флоровский прослушал в студенческие годы несколько учебных курсов – «Введение в философию», «Общая эстетика», «Галилей и его философия» (см.: [19]). Находясь с 1920 г. в эмиграции, Малинин был референтом по учебным делам Всероссийского Союза Городов, в 1922 г. назначен членом Совета по русским школам при Министерстве Просвещения. С 1925 г. – директор Русско-сербской гимназии в Белграде. (см: [1]). Обратим внимание еще на то, что назначенный оппонент не являлся вполне историком и философом. С одной стороны, это свидетельствует о кадровой проблеме в эмиграции – не хватало специалистов, занимающихся той или иной конкретной темой. С другой стороны, участие Малинина говорит о том, что диссертация Флоровского выходила за рамки узко-цеховой специализации. Что касается темы «психеи» в историческом истолковании, ключевой для нашего сюжета, то И. М. Малинин впоследствии писал работы именно в этом ключе («Комплекс Эдипа и судьба Михаила Бакунина: к вопросу о психологии бунта (психоналитический опыт)», 1934) [21]. Бицилли в том же году пишет рецензию на эту книгу [4]). Так что Малинин был идеальным оппонентом магистерской диссертации своего бывшего студента.

Именно об этой запланированной, но несостоявшейся защите, где собирался выступить Бицилли, и идет речь в письме. Документ дает возможность реконструировать некоторые этапы подготовки защиты диссертации. По содержанию публикуемый документ можно охарактеризовать как несостоявшееся выступление Петра Михайловича на диспуте, на который он собирался «непременно» поехать, но где он так и не смог присутствовать.

Наконец, в письме-отзыве на диссертацию поднимаются в сжатой конспективной форме важные для обоих корреспондентов проблемы философии истории, теории и методологии исторического познания, исторического истолкования. Именно этот аспект является наиболее существенным для нашего выступления.

Бицилли в это время готовит собственную работу «Очерки теории исторической науки» (опубликована в Праге в 1925 г. [5; переиздание: 6]). Текст книги должен был стать основой докторской диссертации «Проблемы истории», которую планировал защитить историк. Однако от этой идеи он затем отказался, может быть, что под впечатлением тех процедурных трудностей, которые пришлось претерпеть его младшему коллеге Флоровскому.

Одна из важных общих тем, которая объединяла двух мыслителей, была проблематика философии истории. Бицилли с явным одобрением оценивает принципиальный теоретический результат работы своего корреспондента: «Вы показали, как можно взорвать извнутри (так! – И.Г) философию истории романтизма, если перерасти романтику, но, “исторически” говоря, Вы, как мне кажется, ошиблись, утверждая, что такой взрыв был произведен, и именно Герценом» (подчеркнуто в оригинале – И.Г) [11, 170]. Беремся предположить, что сам Бицилли попытался в своей собственной работе, которую он как раз в это время пишет, «взорвать изнутри» философию истории как таковую, в том понимании, который он вкладывает в данный термин.

Действительно, в самом начале письма историк очень высоко оценивает магистерскую диссертацию своего бывшего студента. Она, по его словам, произвела на него «превосходное впечатление»; он нашел в этой работе «ряд почти буквальных совпадений с текстом» своей книги. [11, 169]. «Совпадения», пишет Бицилли, не касаются «общей концепции Герцена». Он признается, что Герцена знает мало, не все его произведения прочел, и вообще сам по себе этот исторический персонаж ему мало интересен. Речь, прежде всего, идет об общем «подходе». Именно это слово употреблено автором письма сразу после упоминания о совпадениях.

Наличие это общего подхода можно реконструировать, сравнивая «Очерки теории исторической науки» с опубликованными в 1920-е годы статьями Флоровского «Смысл истории и смысл жизни» (1921) [30], «О типах исторического истолкования» (1925) [28], тезисами доклада «О типах исторического истолкования», прочитанного 30 апреля и 27 мая 1925 года на заседании Русского исторического общества в Праге [29].

О своих планах на предполагаемой защите магистерской диссертации Бицилли пишет: «Я, может быть…. воспользуюсь случаем не для “дискуссии”, а для прославления Вашего (NB и моего собственного]) метода интерпретации “текстов” при помощи “перемещения себя внутрь” их автора, и поговорю о том, насколько это правильно и удобно не только для “философа”, но и для историка» [11,172].

Общее проблемное поле для двух авторов – новая трактовка исторического понимания; определение современных задач исторической герменевтики; критика философии истории гегелевского типа, гипостазирующей абстрактные и умозрительные сущности; противопоставление ей философии жизни (история versus жизнь)…

Насколько действительно общими не тематически, а сущностно, были мировоззренческие установки и теоретические подходы и Бищилли, и Флоровского?

П. Гаврилюк, к примеру, подчеркивая близость двух мыслителей, указывает на то, что базовые философско-исторические установки молодого Флоровского (персонализм, исторический сингуляризм versus органицистские модели культурно-исторического развития) сформировались не без влияния его университетского преподавателя. П. Гаврилюк также выстраивает ряд «фигур влияния», с чьими версиями персонализма солидаризировался Г. Флоровский: Шестов, Герцен, Бицилли, Ренувье [36, 93].

М. Каназирска, напротив, склонна говорить о несогласиях, «вызове» и «провокации» (последнее – употребляет сам Флоровский): «По-видимому, на его (Флоровского. -И.Г) письменном столе постоянно лежали в той или иной степени незаконченные рукописи или накопленные материалы для будущих научных сочинений. Иногда ему нужен был какой-то «вызов», чтобы вернуться к ним для окончательного завершения» [16, 340]. Исследовательница далее цитирует отрывок из письма Флоровского виднейшему болгарскому историку Василию Златарскому от 19 декабря 1924 года: «Только к празднику освободился, но тут поддался провокации – новая книга И. М. Бицилли[149] вызывает меня на возражения и занялся этюдом “О типах исторического истолкования”, для которого давно накопился материал» (19.XII.24)[150].

Не будем категорично противопоставлять две точки зрения, примем позицию несогласного согласия, провоцирующего, вызывающего возражения, инициирующего. Не случайно именно книга Бицилли «Очерки теории исторической науки» подтолкнула Флоровского к написанию, возможно, самой теоретически глубокой в его творчестве работы о методологии исторического познания. Однако, вернемся на несколько лет назад, к письму Бицилли и тезисно выделим конкретные темы, которые там затрагиваются:

1. Проблема индивидуальности (личности) в истории и метод индивиду ации в историческом познании. Бицилли подчеркивает общность их с Флоровским в защите идеи «первоисторичности личности» и метода индивидуации. Однако он видит серьезные расхождения в «степени» индивидуации: «Вы не пошли до конца на избранном Вами пути: Вы не “доиндивидуализировали” Герц[ена]» [11, 170]. Он предлагает больше принимать в расчет «эмпирическую», биографическую составляющую, а не прятаться за такими концептами, как «индивидуализм романтики вообще». «Если бы Вы больше приняли в расчет “эмпирическую”, в узком смысле личную его сторону, Вы может быть заметили бы, что его философия, его религиозность, его скепсис, – во многом коренятся в особенностях его личных свойств – человека с легко раздражимой эпидермой, большой способностью возбуждаться, очень хорошо резонирующего на все тона, но с очень небольшой глубины душевным тайником. Недаром он – словесная кокетка» [11,170].

Возражения Флоровскому воспроизводят основные контраргументы Бицилли в адрес трактовки Л.П. Карсавиным индивидуальности, «среднего человека», «общего культурного (религиозного) фонда эпохи». Тут можно вспомнить магистерскую работу самого Бицилли, изданную в 1916 году в Одессе – «Салимбене. Очерки итальянской жизни 13 в.» [7]. Нельзя в угоду концепту «средний человек эпохи» смешивать обычного монаха Салимбене и мистика Бонавентуру – одна из важных мыслей этой новаторской во многом работы.

2. Метод исторического истолкования и интерпретации «текстов» при помощи «перемещения себя внутрь» их автора. Бицилли оценил диссертацию Флоровского как «чрезвычайно удачную и глубокую попытку воссоздания Герценовской psyche. Саму герменевтическую стратегию исторического истолкования через погружение в чужую «психею» и перемещение себя внутрь автора Бицилли считал наиболее перспективной и правильной. Разумеется, при этом исследователь неизбежно вкладывает в исторического персонажа «собственное духовное содержание»[151]. Но для Бицилли это вполне допустимо, и даже неизбежно. Между тем, оппоненты и критики ставили в укор автору магистерской диссертации именно его субъективность: представлен «не действительный Герцен, а вымышленный» (Н.О. Лосский); «Герцен по-евразийски, сусально-православный» (М.В. Вишняк). Для Бицилли же одним из достоинств этой, пусть и весьма субъективной, трактовки столь значимой для российской духовной истории персоны стало «абсолютно-правильное» и «блестяще выполненное» Флоровским разрушение «интеллигентско-общественной» легенды о Герцене. Бицилли поддерживает развенчание этого мифа, однако тут же он пишет: «Мне бы не хотелось устраивать на чужбине процедуру пересмотра мощей наших святых. В конце концов – может быть я и вполне неправ: все это очень иррационально (т[о] е[есть] наши симпатии и антипатии)» [11,172].

Нашим главным аргументом в пользу предположения о том, что сам выдающийся специалист по средневековой истории собирался «взорвать изнутри» философию истории, служит ряд ключевых идей его книги «Очерки теории исторической науки». Бицилли крайне негативно относится к философии истории, считая ее на современном ему этапе «умершей дисциплиной». Для него философия истории является порождением определнной культурной эпохи, продуктом христианства, христианской философии вообще. Философии истории в интерпретации ученого присущи идея провиденциального водительства космической и исторической жизни, сочетание христианского телеологизма и механического детерминизма. С крушением этого базиса философия истории перестраивается. Однако для Бицилли такая трансформация «умершей дисциплины» непродуктивна. Он предлагает вообще заменить философию истории философией культуры. Сама же философия культуры трактуется в духе философии жизни, как и у Г. В. Флоровского, безусловно, с различающимися нюансами, которые с годами все больше и больше будут отдалять их друг от друга. Речь, прежде всего, о глубокой религиозности Флоровского, постепенно все глубже погружающегося в богословие. Сам же Бицилли никак открыто не выражал свое отношение к личной вере, рассматривая в своих публикациях все религиозные феномены преимущественно с научной, беспристрастной (насколько это возможно) точки зрения. В публикуемом нами письме это расхождение пока что выглядит как нюанс: Бицилли вскользь затрагивает тему «романтической религии» Герцена, решения им «проблемы Я и Всеединого» (естественно, так, как это решение было истолковано Флоровским). И далее он обрывает себя – «я этого не касаюсь». Бицилли отказывается обсуждать богословские вопросы – этого я не касаюсь. Для Флоровского чем дальше, тем больше такой путь становится невозможным. Некоторые исследователи употребляют в отношении мыслителя термин «богословие истории» (П.Б. Михайлов, Ю.А. Тюменцев) [21, 27]. А.В. Голубицкая специально ставит вопрос о концептуально-терминологическом самоопределении Флоровского относительно понятий «философия истории», «историческая философия», «историософия» [13, 100–102]. По ее мнению, для мыслителя термин «богословие истории» чужероден ввиду его тавтологичное™, ибо для него всякое подлинное богословие базируется на проблематике истории и не может никоим образом ее миновать. История без Христа невозможна, само христианство – историческая религия.

П.Б. Михайлов предлагает рассматривать как единый комплекс три работы Флоровского по проблематике исторического познания: «Смысл истории и смысл жизни» (1921), «О типах исторического истолкования» (1925), «Затруднения историка-христианина» (1957). Особое внимание он уделяет «О типах исторического истолкования», подчеркивая, что если бы эта работа, вышедшая в малотиражном издании, была бы вовремя введена в широкий научный оборот, Флоровский вошел бы в когорту крупнейших представителей исторической и философской герменевтики XX столетия (См.: [38]).

И еще один путь радикального отказа от философии истории обозначен Бицилли в «Очерках»: тема культурно-исторического синтеза, реально осуществляющегося лишь в историческом познании, а не в самой исторической действительности или с позиций некоей «метафизики истории». Бицилли, таким образом, ставит на первое место гносеологическую проблематику. В современной литературе принято различать субстанциональную философию истории (философию истории как таковую, историософию, телеологию истории и т. д.) и эпистемологию истории (эпистемологическую философию истории). Такое значимое и необходимое различение также должно было стать результатом «взрыва философии истории изнутри», в частности, и в той ее форме, которую осуществили в 1920-е годы Бицилли и Флоровский.

Таков набросок диалога об историческом истолковании двух выдающихся ученых. Я предлагаю для будущего рассмотрения одну весьма неожиданную траекторию, связанную с интересной находкой из архива Флоровского в Свято-Владимирской семинарии. Это тетрадка, подписанная «София 1921», которую можно назвать логико-философской тетрадью. Она содержит развернутый план будущего, возможно – диссертационного, исследования по логике. Еще в Одессе Флоровский заявил себя как ученик известного логика и психолога Николая Ланге. Даже беглый взгляд на софийскую «логико-философскую тетрадь» выявляет общую с идеями очерков об историческом истолковании проблематику эпистемологии истории и логики исторического познания. А более глубокий анализ этой и еще нескольких «философских тетрадок» молодого Флоровского, серьезно готовившего себя в 1920-е годы именно к академической философской карьере, позволит расширить контекст обозначенного нами диалога.