1.5. Исторический материализм в борьбе с историческим идеализмом

Исторический материализм должен вести непримиримую борьбу со всеми проявлениями механицизма в нашей общественно-исторической науке как с главной опасностью на советском теоретическом фронте на современном этапе. Но это вовсе не означает, что нами хоть на минуту может быть оставлен без внимания и забыт другой фронт — фронт идеалистической ревизии исторического материализма.

Идеализм в истории — основной, вековечный враг, в борьбе с которым выковалось и сложилось материалистическое понимание истории. В буржуазной исторической и экономической науке Запада идеализм до сих пор продолжает занимать господствующее положение. Он лежит в основе учений теоретиков современного социал-фашизма. Это влияние идеализма не преодолено и в советской теоретической литературе — в философии, в политической экономии, в исторической науке и т. д., как мы убедимся дальше, оно находит одно из своих проявлений в методологии меньшевиствующего идеализма. Видное место занимает идеализм и в исторических воззрениях контрреволюционного троцкизма и «левого» оппортунизма. Огромную роль в развитии большевизма сыграла борьба с махизмом, в частности с воззрениями А. Богданова и с его извращениями исторической и экономической теории марксизма. Ленин выявил весь идеализм исторических взглядов Богданова. Однако, влияние богдановщины в области политэкономии, теории культуры, искусства, религии проявлялось и в советских условиях и полностью ещё не преодолено. Мы остановимся на двух основных идеалистических течениях, на разоблачение которых должно быть направлено особое внимание исторического материализма: на неокантианстве и новогегельянстве в общественно-исторической науке. Проникая к нам и проявляясь у нас как две разновидности идеалистической ревизии марксизма, эти течения, как мы убедимся, в условиях диктатуры пролетариата принимают очень тонко завуалированную форму.

Современные неокантианцы и неогегельянцы в своей социальной методологии стремятся опереться на философию своих великих предшественников, Канта и Гегеля. Однако, различие между старым и новым кантианством и гегельянством, быть может, ещё более разительное, чем между старым и новым механицизмом. Это две совершенно различные ступени в развитии идеологии буржуазного общества.

Историко-философские работы Канта и философия истории Гегеля отразили сложный, извилистый путь развития буржуазной революции в Германии конца XVIII и начала XIX вв. Учение Канта об обществе и его взгляды на мировую историю, как и вообще всё его учение в целом, Маркс и Энгельс называли «немецкой теорией французской революции»[15]. В историческом идеализме Канта получила своё выражение идеология народившейся немецкой буржуазии в условиях полуфеодальной Германии, где буржуазия колебалась между симпатиями к идеям буржуазной революции и страхом перед революционным насилием. Учение Канта о нравственности отразило эту двойственность, печать которой лежит на всей его философии: Кант отрывает мир «свободы» от мира «необходимости», общество — от остальной природы. Сознание нравственного долга, отличающее человека от животных, по мнению Канта, представляет собой нечто априорное, врождённое человеку. Нравственный идеал возвышается над действительностью, независим от каких бы то ни было общественных условий. Развитие мировой истории мыслится Кантом как выход человека из первобытного естественного состояния, в котором человек следовал своим страстям и инстинктам, и последующее развитие правового общества и государства. Общественно-историческая теория Канта — это не развитие исторической «необходимости», но разумный прогресс человечества в сознании им своей «свободы», развитие нравственных свойств, изначала прирождённых человечеству, это — мирный путь реформ, отрицающий всякое насилие, всякое право угнетённых на революцию!

Философия истории Гегеля явилась отражением следующего, более зрелого этапа в развитии немецкой буржуазии и буржуазной революции в Германии. Через посредство идеалистической диалектики Гегель стремится преодолеть кантианский разрыв между природой и историей. Но Гегель преодолевает этот разрыв на идеалистической основе. Он объявляет и природу и историю ступенями развития абсолютного духа: целью мировой истории и внутренней связью исторических событий им провозглашается осуществление абсолютной идеи; исторический «разум» проявляется, например, в истории Греции как выработка «прекрасной индивидуальности» и т. п. Семья, гражданское общество, государство — таковы три главные ступени, которые необходимо проходит мировая история по Гегелю. Государство — высшее воплощение мирового разума и свободы: оно стоит у Гегеля над обществом и предопределяет развитие гражданского общества, т. е. экономических отношений. Этот высокий идеал государства нашёл себе в философской системе Гегеля довольно странное историческое воплощение в прусской полуфеодальной монархии!

Здесь ярко сказался дух политического компромисса, господствовавший в философии истории Гегеля, его колебания между буржуазной революцией и феодальной реакцией.

Но нужно отметить, что философия истории Гегеля, наряду с этими идеалистическими и реакционными моментами и вопреки им, содержала немало глубоких положений, способствовавших в известной мере подготовке материалистического понимания истории. Гегель подчёркивает значение экономики для исторического развития, роль в нём практики и техники, значение орудий труда, он выдвигает на первый план «географическую основу всемирной истории». Особенно важна самая его глубоко диалектическая постановка вопроса об истории как целостном и закономерном процессе, в котором напряжение множества «мелких сил» порождает независимые от воли отдельных людей исторические события. Знаменитое положение Гегеля «всё действительное — разумно, всё разумное — действительно» также отнюдь не имело того реакционного смысла, какой ему приписывали многие современники Гегеля, видя в этом положении только философское освящение монархического деспотизма. С точки зрения Гегеля исторически «действительным» является лишь исторически необходимое: в таком смысле лозунг Гегеля приобретал совершенно иное, революционное значение. Это был вовсе не призыв к сохранению существующего строя, но, напротив того, требование изменения современного Гегелю «неразумного» общественного порядка, как не «действительного», во имя нового, исторически необходимого строя.

Материалистическое понимание истории выросло и закалилось в борьбе с гегелевским историческим идеализмом. Оно преодолело старую философию истории, которая заменяла действительную связь исторических явлений их вымышленной связью — всё равно, в форме ли разумного и нравственного «прогресса», или в форме развития «абсолютной идеи». Но марксизм никогда не забывал положительной исторической роли, которую в своё время сыграла старая философия истории. Совершенно иное отношение марксизма к современному кантианству и гегельянству в общественной науке. Современное неокантианство, отличающееся особенно ярко выраженным идеализмом в познании общества, играет глубоко реакционную и классово враждебную пролетариату роль. Оно отражает упадок и загнивание теоретического мышления буржуазии в период империализма, оно выражает стремление буржуазии отказаться от всякого признания наличия исторических закономерностей, поскольку такое признание может привести и ведёт к признанию неизбежной гибели буржуазного общества.

Прежде всего, для неокантианства характерен последовательно проводимый им отрыв логических форм познания от конкретной исторической действительности. Буржуазные формы общежития — буржуазная собственность, буржуазное право, буржуазное государство — возводятся неокантианцами на степень некоторых вечных, априорных, логических «категорий». Например буржуазное право, согласно взглядам Р. Штаммлера, — это вечная необходимая форма «регулирования» всякой хозяйственной «материи», всякой экономической деятельности. В буржуазной политической экономии современное «социологическое» направление (Штольцман, Петри и др.) отрывает социальную форму от её материального содержания, оно выводит законы экономического развития капитализма лишь из одной социальной формы, понимая под этой «формой» юридические сделки между собственниками товаров на рынке. Согласно исторической теории виднейших неокантианцев — Виндельбанда, Риккерта, Макса Вебера, у нас Петрушевского — изучение истории должно в корне отличаться от изучения природы. Явления природы могут быть исследуемы с помощью «генерализирующего» метода, т. е. метода обобщений; они исследуются с точки зрения вызывающих эти явления причин, путём выявления законов развития природы. В истории же, по мнению неокантианцев, применим лишь «индивидуализирующий» метод. Исторические события якобы настолько отличны одно от другого, что здесь нельзя установить какие-либо повторения и выводить исторические законы. Эти исторические события могут поэтому только описываться, притом каждое в своей индивидуальности, в особых чертах, делающих его непохожим на другие исторические события. Явления общественной жизни рассматриваются неокантианцами лишь под углом зрения тех высших нравственных ценностей и целей, тех идей культуры, которые якобы находят своё воплощение в этих исторических явлениях. Таким образом, неокантианство вовсе отрицает исторические законы и предлагает нам довольствоваться эмпирическим «описанием» разрозненных, обособленных друг от друга исторических событий. Причинное изучение истории и общества заменяется их этической оценкой.

Разрыв между логикой и историей, между социальной формой и материальным содержанием, между природой и обществом, между общим исторически-закономерным и исторически-особенным, индивидуальным — все эти черты, характерные для социальной и исторической методологии современного неокантианства, прямо противоположны марксистскому пониманию истории. Неудивительно, что неокантианство издавна служит основным методологически оружием всех буржуазных критиков марксизма, в частности теоретиков социал-фашизма. Если Каутский пытается доказать «априорный» характер чувства собственности, то «левый» социал-оппортунист Макс Адлер объявляет вечной априорной логической категорией самую общественную форму бытия человека — его «социальность». Своеобразие общественной жизни толкуется у него в кантианском смысле, как некая форма, прирождённая человеку и резко противоположная всей остальной природе. Ревизионист К. Фордлендер считает необходимым дать научному социализму «этическое» обоснование и т. д. Особое внимание теоретиками ревизионизма было устремлено на то, чтобы опровергнуть марксистское учение о непримиримости и необходимом обострении классовых противоречий. Над этими опровержениями, в частности, немало потрудились, опираясь на ту же кантианскую гносеологию и историческую теорию, идеологи российской буржуазии (П. Струве и др.), которые пытались сводить общественные противоречия к противоречию хозяйства и права и т. п.

Неокантианство заводит, однако, теоретическую мысль буржуазии в такой безвыходный тупик, что в целях более успешной борьбы с революционным марксизмом идеологи буржуазии сейчас вынуждены прибегнуть к новому воскрешению мёртвых — на сей раз в лице обновлённого гегельянства. У Гегеля современная буржуазная теория берёт явно реакционную сторону его философии, его идеализм — его взгляд на историю как на духовный процесс, представление о буржуазном государстве как «разумном» организме и т. п. В этих взглядах Гегеля современный фашизм стремится найти созвучие своим идеям откровенной диктатуры буржуазии, идеологии национального шовинизма и т. д.

В центре социологических построений неогегельянства стоит идея нации. Нация — это социальное целое. Эта мысль противопоставляется механическим представлениям о нации как сумме людей. Нация — это целое, в котором «снимаются» классы. Нация — это, по мнению современных неогегельянских фашистских идеологов, всеобщее, поглощающее особенное. Национализм утверждается как вечная необходимая категория вне времени и пространства. Характерной чертой неогегельянского национализма является его, так сказать, «государственный» характер (Геллер, Джентиле, Шпанн, Биндер и др.). В центре идей фашистского национализма стоит государство. Государство — это высшая нравственность, оно стоит выше культуры, религии и т. д. Очень симптоматичен этот переход идеологов капитализма к «государственной» идеологии. Буржуазная культура и цивилизация уже не могут претендовать на роль сущности нации, когда дело идёт к откровенной фашистской диктатуре. Прославление «национального государства» современным неогегельянством является не чем иным, как философским обоснованием фашистского государства.

Нужно заметить, что подобного рода «использование» Гегеля буржуазной общественной исторической наукой в своих классовых целях началось уже довольно давно — ещё в середине прошлого века, в так называемом правом гегельянстве. Русская буржуазная историческая наука (Чичерин, Соловьёв и др.) также восприняла историческую теорию Гегеля, в особенности его учение о трёх ступенях развития — семье, обществе и государстве, о главенствующей роли государства в историческом развитии. Наши буржуазные историки пытались, с помощью Гегеля, обосновать своё собственное учение о надклассовой роли, которую исторически будто бы играло в развитии России русское самодержавие. «Роль» самодержавия обосновывалась географическими особенностями развития России и якобы заключалась в охране русских степных границ от нападений внешних врагов — кочевников. Названные историки полагали, что таким способом можно «обосновать» отсутствие классовых противоречий в прошлом России и доказать необходимость классового сотрудничества и в настоящем. Эта дворянская историческая теория, как мы увидим дальше, оказала сильное влияние и на воззрения Плеханова. Исходя из географических особенностей развития России, Плеханов обосновывал свою теорию оборончества и сотрудничества классов, на которой нам дальше придётся ещё останавливаться. Те же взгляды характерны и для понимания исторического развития России Троцким.

Влияние гегельянства на ревизионизм проявилось уже в работах Лассаля, который, как известно, был правоверным гегельянцем и чисто идеалистически подходил к вопросам развития истории, права и государства, в то же время являясь как бы идейным предтечей всех будущих соглашателей. Современные социал-фашисты, правда, с некоторым запозданием, но также начинают уже искать теоретическую опору в гегелевском идеализме. Каутский например сам признаёт, что его понимание диалектики, как духовного процесса гораздо ближе к Гегелю, чем к Марксу. Кунов противопоставляет марксизму взгляды Гегеля на государство как на «высший организм», почему, по мнению Кунова, нельзя и говорить об «отмирании» государства. «Левый» оппортунист K. Корш и некоторые другие ограничивают диалектику только общественной жизнью, поскольку только обществу присуще сознание, а диалектическое развитие имеет место лишь там, где в наличии имеется сознание.

В условиях советской действительности исторический идеализм получил своё выражение в контрреволюционном меньшевистском кантианстве Рубина, в меньшевиствующем идеализме группы Деборина, являющемся в основном гегельянской ревизией марксизма, а также в исторических воззрениях контрреволюционного троцкизма, к рассмотрению которых нам ещё придётся неоднократно возвращаться.

1.5.1. Плеханов и исторический материализм

Революционная и партийная сущность материалистического понимания истории, как мы уже могли убедиться, претерпела коренное извращение в писаниях теоретиков II Интернационала. Они совершенно не усвоили истинного учения Маркса о развитии общественно-экономических формаций, его неразрывной связи с теорией классовой борьбы и учением о пролетарской революции. Они превратили исторический материализм в исторический объективизм, в механистическую теорию общественного развития, в исторический фатализм.

Особую популярность получила пресловутая меньшевистская теория «производительных сил»; развитие производительных сил изображается теоретиками социал-фашизма, как некоторый автоматический стихийный рост мёртвых средств производства, в фатальной зависимости от которого — лишь как его пассивное следствие — выступают и политическая борьба рабочего класса и его идеология. Активное участие революционных классов в определении хода исторического развития социал-фашисты таким путём подменяют проповедью необходимости для пролетариата покорно «выжидать», покуда «не созреют» производительные силы. В то же время эти теоретики доказывают, что капитализм способен предоставить ещё огромный простор развитию производительных сил! Какой же уровень производительных сил необходим для успеха пролетарской революции? Об этом Сухановы и Каутские предоставляют только догадываться. Такое созерцательное абстрактное понимание международным меньшевизмом исторического материализма и исторических законов в дальнейшем приводит теоретиков социал-фашизма к чисто идеалистическому их толкованию: Каутский, как это мы подробно выясним дальше, кончает тем, что превращает развитие материальных производительных сил в духовный процесс, в процесс развития человеческого познания. В то же время он всячески суживает исторические пределы действия подлинных законов исторического развития, установленных Марксом, — закона классовой борьбы и революции, — особенно оберегая от действия этого закона эпоху империализма и пролетарских революций.

Особое место среди теоретиков II Интернационала занимает Г. В. Плеханов. Плеханову принадлежат известные заслуги в деле обоснования и защиты исторического материализма от «критических» поползновений субъективной социологии, струвизма и т. д. Такие его работы‚ как «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю», его статьи против Струве и некоторые другие — в этом смысле имели серьёзнейшее историческое значение.

Основная заслуга Плеханова в области исторического материализма состоит в том, что он показал в своих работах и притом в достаточно развёрнутом виде закономерное развитие марксизма из всего предшествующего исторического развития философии и социальной теории. Уже в своих «Очерках по истории материализма» Плеханов поставил вопрос об исторических предшественниках марксизма, о подготовке его во французском материализме, в немецкой идеалистической философии, в утопическом социализме. Те же вопросы ставит и подробно развивает Плеханов в своём «монистическом взгляде». Одновременно Плеханов выявил тесную связь исторической теории Маркса с его философией, с философским материализмом и с революционной диалектикой. Это обстоятельство в своё время имело весьма важное значение для дела пропаганды диалектико-материалистической философии. Здесь Плеханов на много голов возвышается над другими теоретиками II Интернационала, над буржуазными и мелкобуржуазными интерпретаторами исторической теории Маркса, которые давали вульгарное истолкование этой исторической теории, понимая её как «экономический материализм».

Плеханов показал, что «экономический материализм», который ставит все прочие «факторы» общественной жизни в зависимость от «экономического» фактора и в то же время развитие самой экономики объясняет развитием человеческих идей или общественных потребностей, представляет собой разновидность того же исторического идеализма. В противоположность вульгаризаторам, Плеханов стремился в этих лучших своих работах подчеркнуть диалектическое единство общественного бытия и общественного сознания, диалектическую взаимозависимость между необходимостью и свободой в историческом процессе, — подвести здесь линию борьбы как c историческим фатализмом, обрекающим общество на бездеятельность, так и с субъективизмом народников типа Михайловского. Следуя известным положениям Маркса, Плеханов стремился показать, что основную причину всякого экономического развития нужно искать в росте производительных сил общества. Однако по всем перечисленным вопросам мы имеем у Плеханова существенные отступления от марксизма. И мы находим только у Ленина действительные ортодоксально марксистские установки и дальнейшую разработку их применительно к эпохе империализма и пролетарской революции. Тем не менее исторические заслуги Плеханова, подчеркнувшего философское значение исторической теории Маркса, не подлежат никакому сомнению.

В этих ранних своих работах Плеханов обнаруживает известное понимание связи между материалистическим пониманием истории и политической борьбой рабочего класса. В своей ранней брошюре, сыгравшей определённую роль в развитии русского марксизма, — «Социализм и политическая борьба», а затем в своих известных статьях, направленных против Струве, Плеханов показал значение теории классовой борьбы для материалистического понимания истории. Он показал, что классовые противоречия вовсе не притупляются, как хотели бы Струве и К°, но обостряются в процессе исторического развития общества. Однако уже в 1894 г., как отмечает Ленин в «Государстве и революции», в его брошюре против анархизма в вопросе о государстве сказывается оппортунизм и филистерство. Критика Плехановым — в целом ряде его статей — кантианства, махизма и т. д., несмотря на все её существенные недостатки, имела для своего времени немаловажное значение. Наконец, несомненный интерес представляют исследования Плеханова в области теории и истории искусства, истории религиозных верований и т. д., где целый ряд положений, выдвинутых Плехановым в той или иной мере до сих пор ещё сохраняет своё значение, хотя и по отношению к этим областям ни в какой мере не приходится говорить о последовательной марксистской трактовке вопросов.

К пониманию исторического материализма Плехановым с нашей стороны необходим критический подход. Неправильно было бы полагать, как это делают представители меньшевиствующего идеализма в лице Карева, что если у Плеханова и имеются ошибки по линии философии, то зато он безукоризнен в области материалистического понимания истории. Следуя такому взгляду, мы должны были бы стать на путь разрыва между историческим материализмом и философией, между историческим материализмом и политикой. Философские ошибки Плеханова и его политический оппортунизм не могли не получить и действительно получили своё сильное отражение в его теоретических воззрениях на общество и историю.

У Плеханова мы прежде всего не находим понимания общественного развития в его конкретном целом, как некоторой живой картины истории. Исторический материализм воспринимается Плехановым как социология «вообще», которая не связана с непосредственным историческим рассмотрением общественной жизни, а потому излагается Плехановым без того, чтобы рассматривать конкретные этапы в развитии общества, — общества каждый раз на определённой исторической ступени. Отсюда — чрезмерное разграничение, которое Плеханов проводит между социологией и историей, — или, как он выражается, между «алгеброй» общественного развития и его «арифметикой»[16]. Между «общим», «особенным» и «единичным» в историческом развитии мы не находим у Плеханова понимания их диалектического перехода и взаимной связи, при условии наличия которых только и можно преодолеть кантианский разрыв между «социологией» вообще и конкретной историей. В понимании общества у Плеханова мы не находим учения Маркса об общественно-экономических формациях, o социально-производственных организмах, которые имеют особые законы своего возникновения и развития. Поэтому у Плеханова нет и достаточно правильного понимания той роли, которую играют в развитии общества его внутренние закономерности, и того, в каком отношении эти последние находятся к внешним условиям географической среды, в которых протекает общественная жизнь.

Этот «оттенок», эта линия воззрений Плеханова на исторический материализм получили своё выражение уже в его ранних работах, которые были написаны ещё в тот период, когда Плеханов в основном занимал последовательно революционные позиции. Достаточно сравнить статью Плеханова «К 60-летней годовщине смерти Гегеля» с теми высказываниями, которые мы находим у Ленина о философии истории Гегеля, чтобы стало ясно всё существенное различие между этими двумя «оттенками марксизма», — как выражался сам Плеханов. Ленин видит у Гегеля самое важное в его «постановке вопроса» о подходе к изучению общества, в его стремлении схватить историческое развитие как «живую картину истории», вскрыть внутреннюю диалектику исторической формы, выяснить роль практики в историческом развитии. Плеханов же ограничивается тем, что ищет отдельные примеры материалистического понимания Гегелем исторических событий, попытки дать им экономическое объяснение; всё своё основное внимание Плеханов посвящает гегелевской «географической основе всемирной истории»[17].

Внешней, географической среде и её влиянию на общественную жизнь Плеханов придаёт чрезмерно большое значение и в своей лучшей работе, в «Монистическом взгляде». Так, по словам Плеханова, наши человекоподобные предки, благодаря некоторым особенным свойствам географической среды, могли подняться на высоту умственного развития и начали «делать орудия». И в дальнейшем историческом развитии общества «только некоторые особенности той же среды» могли дать простор для усовершенствования способности человека делать орудия. «В историческом процессе развития производительных сил, — замечает по этому поводу Плеханов, — способность человека к «деланию орудий» приходится рассматривать прежде всего как величину постоянную, а окружающие внешние условия употребления в дело этой способности — как величину постоянно изменяющуюся». Правда, в своём дальнейшем изложении Плеханов стремится отгородиться от натуралистических, механистических взглядов «географических» материалистов типа Монтескье. Он показывает, что хотя «в последнем счёте строй общества определяется свойствами географической среды», но раз возникли известные общественные отношения, дальнейшее их развитие совершается «по своим собственным внутренним законам», что зависимость человека от географической среды из непосредственной зависимости «превращается в посредственную». Тем не менее общий вывод Плеханова таков: «географическая среда обеспечивает людям бо́льшую или меньшую возможность развития их производительных сил и тем более или менее энергично толкает их по пути исторического движения»[18].

Совершенно очевидно, что Плеханов допускает здесь коренную ошибку: мы можем говорить о «географическом уклоне» у Плеханова. Он забывает, что если способность человека «делать орудия» и можно рассматривать как величину постоянную в том смысле, что эта способность имеет место на разных ступенях исторического развития, то наряду с этим способность «делать орудия» есть величина, изменяющаяся вместе с развитием производительных сил. В то же время внешние условия географической среды для известной страны могут остаться относительно более постоянными и неизменными.

Преувеличенные представления Плеханова о роли внешних географических условий как исходной причины исторического развития получают своё дальнейшее, ещё более определённое выражение в его «Основных вопросах марксизма»: на них нам придётся ещё останавливаться. Эти взгляды находятся в полной гармонии с элементами социального дарвинизма, которые мы находим в исторических воззрениях Плеханова. Плеханов например определяет марксизм как «социальный дарвинизм», т. е. он понимает марксизм как применённое к обществу учение Дарвина о борьбе биологических видов за своё существование и об их приспособлении к внешним условиям существования. Тем самым Плеханов игнорирует качественное своеобразие общественного развития и вносит в свои взгляды натурализм и биологизм.

Между учением Дарвина о развитии естественных органов животных и учением Маркса о развитии искусственных органов общественного человека, его орудий труда, разумеется, можно проводить известные аналогии, и на это указывали сами Маркс и Энгельс. Но вместе с тем нельзя механически переносить дарвинизм в общественные науки, нельзя забывать о качественном своеобразии общественной жизни. Нужно помнить также, что в учении Дарвина, и в особенности его некоторых последователей, в теории «борьбы за существование» мы имеем отражение воззрений буржуазного общества. Буржуазная социология понимает «социальный дарвинизм» как признание неизбежности конкуренции и борьбы во всяком человеческом обществе, — борьбы, в которой побеждают наиболее «приспособленные» к внешним условиям, наиболее сильные общественные группы. Тем самым буржуазная социология увековечивает капиталистическую конкуренцию и эксплоатацию пролетариата буржуазией — как более сильной и «приспособленной». Между тем, развитие общества мы должны представлять себе не как пассивное приспособление его к условиям географической среды, но как активный процесс преобразования природы, как процесс внутреннего развития общества, которое в условиях классового общества проявляется как закономерность классовой борьбы.

Абстрактный характер плехановской социологии не даёт Плеханову возможности понять качественное своеобразие отдельных этапов исторического развития. Понимание же Плехановым исторического развития, как процесса приспособления общества к внешним, географическим условиям, приводит к тому, что у Плеханова исчезает внутренняя закономерность в развитии общества, что им игнорируются роль классов и значение классовой борьбы в истории. Созерцательный «фейербаховский» характер исторических воззрений Плеханова обусловливает то, что им выхолащивается революционное содержание исторического материализма.

Особенно заметной становится неправильная трактовка Плехановым всего хода исторического процесса, если взять её в органической связи с его политическим оппортунизмом, меньшевизмом. Эти ошибки Плеханова получили своё выражение в его известной пятичленной формуле в «Основных вопросах марксизма», где он даёт краткое изложение своего понимания истории и отношения между базисом и надстройками в историческом процессе. «Если бы, — говорит Плеханов, — мы захотели кратко выразить взгляд Маркса — Энгельса на отношение знаменитого теперь „основания“ к не менее знаменитой „надстройке“, то у нас получилось бы следующее:

1) состояние производительных сил,

2) обусловленные им экономические отношения,

3) социально-политический строй, выросший на данной экономической „основе“,

4) определяемая частью непосредственно экономикой, а частью всем выросшим на ней социально-политическим строем, психика общественного человека,

5) различные идеологии, отражающие в себе свойства этой психики»[19].

Вся схема Плеханова — хотя кое-что в ней может быть объяснено популярностью изложения — носит явно механистический характер: отдельные категории исторического материализма — производительные силы, производственные отношения, социально-политический строй и т. д. — выступают здесь как какие-то «этажи», надстраиваемые один над другим, без учёта их единства и взаимодействия между ними в конкретной исторической действительности. Так например здесь нет правильного понимания взаимозависимости, существующей между производительными силами и производственными отношениями, нет понимания роли, которую играет социальное качество производственных отношений в развитии производительных сил. В конечном счёте этот схематизм ведёт к меньшевистской теории производительных сил как какого-то независимого, развивающегося автоматически, под влиянием географической среды, фактора. B формуле Плеханова ничего не говорится о классах и классовой борьбе и их роли в экономическом развитии. В ней осталось затушёванным основное положение марксизма о государстве как орудии классовой эксплоатации и об его воздействии на экономику. Здесь нет теории классовой борьбы как руководящей нити всего социального исследования, нет учения о социальной революции и нет, конечно, доведения признания классовой борьбы до признания диктатуры пролетариата, до уничтожения классов. В таком изложении плехановское материалистическое понимание истории вполне приемлемо для буржуазии. И недаром к этой формуле Плеханова так часто обращаются буржуазные профессора, начинающие «знакомиться» с марксизмом в наши дни.

В формуле Плеханова нет также диалектического понимания активной роли, которую играет общественное сознание, классовая идеология для исторического развития. Идеология, по Плеханову, определяется свойствами общественной психики и возникает как пассивный продукт последней. Тот же взгляд Плеханов развил — в его ещё более отчётливо выраженном, политическом применении — в своей статье «Рабочий класс и с.-д. интеллигенция», которая была направлена против ленинский брошюры «Что делать?». Здесь Плеханов не только крайне упрощённо толкует мысль Ленина о том, что в России теоретическое учение социал-демократии возникло независимо от стихийного рабочего движения, но он обнаруживает неправильное понимание зависимости, существующей между сознательностью и стихийностью в развитии рабочего движения, и явную недооценку роли революционной теории. Так, Плеханов полагает, что рабочие сами «на известной ступени общественного развития» (?) пришли бы к социализму, несмотря на влияние на них буржуазной идеологии!

Ошибки Плеханова в вопросе об общественной формации получили своё политическое выражение также и в оценке Плехановым революции 1905 г. в России. Абстрактный схематизм помешал Плеханову понять всё качественное своеобразие революции в России и отличие её от других, более ранних буржуазных революций. Развивая меньшевистские формально-логические «истины» о буржуазном характере революции 1905 г., о необходимости поддержки пролетариатом буржуазии, Плеханов даже не поставил вопроса о движущих силах этой революции — о гегемонии в ней пролетариата и роли крестьянства, о двух возможных путях крестьянской революции, о перерастании буржуазно-демократической революции в социалистическую. Затушёвывание Плехановым классовой борьбы привело Плеханова в конечном счёте к его учению о необходимости солидарности, сотрудничества классов для защиты страны от нападения внешних врагов. Оно получило теоретическое выражение в надклассовой теории русского самодержавия, развитой Плехановым в «Истории русской общественной мысли». В период империалистической войны это игнорирование классовой борьбы привело Плеханова к кантианской теории нравственности, к его взглядам, развитым совместно с Л. Аксельрод, — о существовании «простых законов права и нравственности».

Ко всему этому необходимо добавить, что и критика ревизионистов по линии материалистического понимания истории зачастую велась Плехановым не только с ошибочных позиций, но что в этой критике Плеханов порой делает существенные уступки ревизионистам. Так например Плеханов даже не решился начать критику исторического объективизма Струве и не сумел вскрыть его кантианские корни.

Абстрактно-академический характер материалистического понимания истории у Плеханова значительно приближает его в ряде важнейших вопросов к буржуазной «позитивистской» социологии. В этих положениях Плеханова мы имеем зародыши тех ошибок, которые получили своё дальнейшее развитие, с одной стороны, в механистической социологии правого оппортунизма, с другой — в исторической теории контрреволюционного троцкизма и в меньшевиствующем идеализме.

1.5.2. Ленин и исторический материализм

В связи с извращением марксизма, которое мы наблюдаем даже у лучших теоретиков II Интернационала, особенное значение приобретает роль Ленина в обосновании и развитии исторического материализма. Ленинское понимание исторического материализма развивалось и выковывалось им в партийных боях, которые Ленин вёл с идеализмом народников, с историческими воззрениями кантианцев-струвистов, с исторической теорией и практикой международного и российского меньшевизма, с махизмом Богданова, с оппортунизмом Плеханова, с каутскианским центризмом, с историческим субъективизмом Троцкого, с идеализмом и механицизмом Р. Люксембург и др. «левых» с.-д., с социологической схоластикой Бухарина. Отсюда его исключительное значение для теории и практики не только российского, но и международного большевизма.

Ленин поднимает материалистическое понимание истории на новую, более высокую ступень. Углубляя, развивая и уточняя основные положения, выдвинутые Марксом и Энгельсом, применяя их к эпохе империализма и пролетарских революций‚ Ленин дополнительно вскрывает их огромное философское содержание и их непосредственное значение для политической борьбы рабочего класса. Исторический материализм для Ленина — дальнейшее «углубление и развитие» философского материализма, «доведение его до конца», «последовательное продолжение, распространение материализма на область общественных явлений». Это — материалистическая теория отражения, распространённая на историю. «Точно так же, — говорит Ленин, — как познание человека отражает независимо от него существующую природу, т. е. развивающуюся материю, так общественное познание человека, т. е. разные взгляды и учения философские, религиозные, политические и т. п., отражают экономический строй общества»[20]. В то же время Ленин видит в исторической теории марксизма отражение внутренней диалектики самих исторических форм, естественно-исторический процесс развития общественно-экономических формаций. Это — «путь к научному изучению истории, как единого, закономерного во всей своей громадной разносторонности и противоречивости процесса».

Однако для Ленина было важно не ограничиться изучением истории, но сделать отсюда и продолжить последовательно тот вывод, которому учит всемирная история. Этот вывод есть учение о классовой борьбе. Всё огромное политическое значение исторического материализма вытекает из того, что, по словам Ленина, «исторический материализм впервые дал возможность с естественно-исторической точностью исследовать общественные условия жизни масс и изменения этих условий. Таким образом, из исторического материализма непосредственно вытекает тактика классовой борьбы пролетариата: «На каждой ступени развития, в каждый момент тактика пролетариата должна учитывать эту объективно неизбежную диалектику человеческой истории»[21]. Исторический материализм не является у Ленина абстрактной социологией «вообще», он становится теоретической и методологической основой тактики пролетарской борьбы.

Выступив одновременно с Плехановым и даже несколько ранее его на борьбу с народнической социологией, — ленинские «Друзья народа» вышли в свет ранее «Монистического взгляда», — Ленин, в противоположность Плеханову, сразу занимает позицию борьбы на два фронта за исторический материализм. Он ведёт борьбу не только с историческим субъективизмом (идеализмом) народников‚ но и с историческим объективизмом, со струвизмом, с «легальным» марксизмом, вскрывая буржуазный характер последнего и его кантианские методологические корни. В противоположность абстрактно академическому рассмотрению вопросов исторического развития у Плеханова, Ленин делает упор на на классово-партийный характер исторического материализма, на политическое содержание всех его основных положений. Он устанавливает коренное отличие материалиста от исторического объективиста типа Струве.

Уже в ранней своей работе «Что такое друзья народа», Ленин ставит в центре внимания и тесно связывает между собой все основные понятия исторического материализма — понятие общественно-экономической формации, теорию классовой борьбы и учение о коммунистической революции. Ленин даёт наиболее полное диалектическое освещение учения марксизма об общественно-экономических формациях, об особых законах зарождения, функционирования и развития социально-производственных «организмов». Понятие общественно-экономической формации немедленно обнаруживает в работах Ленина всё своё политическое, революционное значение. Оно становится отправным пунктом для правильного понимания ленинизмом законов и особых путей развития капитализма в России, особенностей нашей буржуазной революции, для определения Лениным коренного различия между буржуазной и пролетарской революцией, для ленинского учения о неравномерности развития капитализма, для учения Ленина об империализме, для его учения o перерастании буржуазно-демократической революции в социалистическую, а также при выяснении Лениным характера экономики переходного периода.

Если развитое Лениным понятие общественно-экономических формаций даёт нам возможность охватить объективную логику исторического развития и закономерность этого развития, то ленинская теория классовой борьбы помогает нам выявить роль передового класса в историческом развитии, в определении этим революционным классом характера складывающихся общественных отношений. Ленин вскрывает классовое содержание каждой исторической закономерности в классовом обществе, выясняет, какой класс «заведует» этой закономерностью, неуклонно проводя теорию классовой борьбы в качестве руководящей нити социального исследования.

Ленинское определение классов имеет исключительно важное методологическое значение, позволяя нам связать в единое целое все категории классового общества. В своей критике Струве, Плеханова, Троцкого, Богданова, Бухарина Ленин неустанно подчёркивает классовое содержание всех основных категорий исторического материализма — производительных сил, производственных отношений, государства, идеологической надстройки. Ленин вскрывает классовое содержание производительных сил и роль в них революционного рабочего класса, классовый антагонизм «в пределах уже производственных отношений» классового общества, классовый характер всякой идеологии в этом классовом обществе. Учение Ленина о стихийности и сознательности в развитии рабочего движения, о роли революционной теории для развития классового сознания пролетариата — обосновывает всё значение идеологической борьбы как особой формы классовой борьбы. Ленинский анализ отдельных общественных классов и общественных групп — пролетариата, крестьянства, интеллигенции и т. д. — представляет собой точно так же новый вклад в теоретическую сокровищницу марксизма. Не меньшее значение для исторического материализма имеют и работы Ленина по аграрному вопросу, а также глубокое освещение Лениным национального вопроса и критика ошибок Р. Люксембург и др.

Научно-классовый анализ развития русского капитализма и изучение Лениным эпохи империализма представляют исключительную важность для исторической теории. Ленин выясняет огромную роль, которую может сыграть революционная партия пролетариата в определении путей пролетарской революции. Учение о партии, об её организации и её связи с рабочим классом, учение о тактике партийной борьбы является, согласно Ленину, необходимой стороной исторического материализма, без которой, по словам Ленина, последний был бы «половинчатым‚ односторонним, мертвенным»[22]. Учение Ленина о революции, об её объективных и субъективных факторах подтверждает правильность ленинской борьбы на два фронта в вопросах исторического материализма. Разработка Лениным вопросов теории революции, её предпосылок, её движущих сил и этапов её развития больно бьёт и по всякому историческому субъективизму, например в воззрениях Троцкого, и по всякой объективистской теории мирной исторической «эволюции». Учение о революции бросает яркий свет на все решительно проблемы исторического материализма, выясняя таким путём подлинное значение этой партийной боевой теории.

Исторический материализм, боевое оружие Маркса и Энгельса, вновь воскресает в работах Ленина: он облекается в плоть и кровь живой конкретной политической действенности. Ленинская диалектика в понимании истории даёт нам наиболее глубокое понимание объективной логики исторических процессов и в то же время она даёт возможность определить на каждом историческом этапе роль и задачи пролетариата и его партии. Ленин всецело идёт здесь по пути, проложенному Марксом и Энгельсом. Но, как мы уже выяснили, он не довольствуется простым повторением основных положений их исторического мировоззрения. Он уточняет, дополняет и развивает далее материалистическое понимание истории Маркса и Энгельса, давая его основным вопросам наиболее глубокое и всестороннее, соответствующее новой исторической эпохе, освещение. Это новое, которое Ленин вносит в исторический материализм, можно проследить и на учении Ленина об общественных формациях, и на анализе им форм классовой борьбы, и в его теории государства, в его учении о стихийности и сознательности, о роли партии, о национальном вопросе, в его взглядах на развитие пролетарской культуры и на культурную революцию и т. д. Это новое вносится Лениным в исторический материализм в процессе изучения им эпохи империализма, путей пролетарской революции, условий переходного периода. Ленинское учение о неравномерности капиталистического развития, о перерастании буржуазно-демократической революции в социалистическую, учение Ленина с диктатуре пролетариата, о взаимоотношении пролетариата и крестьянства и обоснование возможности построения социализма в одной стране — являются в этом смысле особенно важными моментами, характеризующими ленинизм как новую ступень в развитии исторического материализма.

Разумеется, было бы неправильно отождествлять философские предпосылки и все составные части марксизма-ленинизма — философский материализм, диалектику, его экономическую теорию и т. д. — с одной его, хотя и весьма важной составной частью — с материалистическим пониманием истории. Но несомненно, что и собственно исторический материализм, диалектика исторических процессов — учение об общественной формации, о классовой борьбе и пр. — играет в разрешении всех названных проблем самую непосредственную роль.

Особенное значение имеет исторический материализм в его ленинском понимании, как методологическая основа теории и тактики пролетарской диктатуры, как обоснование возможности построения социализма в одной стране. Всё учение о переходном периоде непосредственно вытекает из марксистско-ленинского понимания общественно-экономических формаций, особых законов их возникновения и развития. В своём «Государстве и революции» Ленин вскрывает всю строгую естественно-научную точность анализа Маркса, изучающего условия зарождения и развития коммунистического общества, которое через революцию и диктатуру пролетариата приходит на смену капитализму. Такой же строгий «естественно-научный» анализ положен Лениным в основу изучения экономики и политики в эпоху диктатуры пролетариата, где Ленин исследует взаимоотношение экономических укладов и общественных классов, представляющих эти экономические уклады в переходный период, изменения названных экономических укладов, изменения классов и взаимоотношений между ними. На основе того же материалистического понимания истории, с его учётом диалектической взаимозависимости между экономикой и политикой, Ленин строит всё своё учение о новом типе государства, соответствующем переходному периоду, и о роли пролетарского государства в развитии новой экономики.

Исключительно важное значение для изучения исторического материализма имеет критика Лениным субъективистской теории перманентной революции Троцкого и его критика «сухановщины» в вопросе о зрелости предпосылок пролетарской революции. Обосновывая свой взгляд на возможность построения социализма в одной стране и выводя его из закона неравномерности капиталистического развития, Ленин — в противовес авантюризму и волюнтаризму Троцкого и мёртвым меньшевистским схемам Суханова, который требовал «сперва» определённого (?) уровня производительных сил, — развёртывает перед нами подлинную диалектику исторического процесса. Ленин доказывает Сухановым, что единство и общая закономерность всемирной истории нисколько не обозначают неизбежности развития всех стран по некоторому единому шаблону, что это единство и общая закономерность исторического процесса вполне совместимы с его разносторонностью и противоречивостью. Ленин показывает, что историческое развитие отдельных стран вносит в общую линию развития мировой истории своё качественное своеобразие либо в отношении формы, либо в отношении порядка этого развития.

Оппортунисты II Интернационала, указывает Ленин, не поняли решающего в марксизме — его революционной диалектики. «Им совершенно чужда всякая мысль о том, что при общей закономерности развития во всей всемирной истории нисколько не исключаются, а, напротив, предполагаются отдельные полосы развития, представляющие своеобразие либо формы, либо порядка этого развития». Россия, по словам Ленина, «могла и должна была явить некоторое своеобразие, лежащее, конечно, по общей линии мирового развития, но отличающее её революцию от всех предыдущих революций западноевропейских стран и вносящее некоторые частичные новшества при переходе к странам восточным». Ленин критикует учёность этих оппортунистов, утверждающих, что у нас нет «объективных экономических предпосылок для социализма». «Что, — спрашивает Ленин, — если полная безвыходность положения, удесятеряя тем силы рабочих и крестьян, открывала нам возможность иного перехода к созданию основных посылок цивилизации, чем во всех остальных западно-европейских государствах. Изменилась ли от этого общая линия развития мировой истории? Изменились ли от этого основные соотношения основных классов в каждом государстве, второе втягивается и втянуто в общий ход мировой истории?»

И Ленин делает вывод, в известном смысле завершающий материалистическое понимание истории марксизма-ленинизма:

«Если для создания социализма требуется определённый уровень культуры (хотя никто не может сказать — каков этот определённый „уровень культуры“), то почему нам нельзя начать сначала с завоевании революционным путём предпосылок для этого определённого уровня, а потом уже, на основе рабоче-крестьянской власти и советского строя, двинуться догонять другие народы»[23].

1.5.3. Современные задачи исторического материализма в борьбе на два фронта

Задача нашей партии и всего Коминтерна заключается в том, чтобы на основе ленинской исторической методологии и в связи с новыми, ставшими перед нами актуальными проблемами социалистического строительства и мировой революции продолжить ленинское дело дальнейшей разработки исторического материализма.

И эта важнейшая задача успешно выполняется партией, под руководством лучшего ученика Ленина и вождя нашей партии и Коминтерна т. Сталина. На анализе противоречий современного капитализма и закономерностей строящегося социализма, на проблеме перехода возможности в историческую действительность, на вопросах обоснования ленинской теории построения социализма в одной стране, в беспощадной борьбе с контрреволюционным троцкизмом, с правым оппортунизмом, на вопросах социалистического переустройства деревни, сплошной коллективизации и ликвидации кулачества как класса, на вопросах об условиях развития производительных сил (6 исторических условий т. Сталина), о роли техники в современный исторический период, о вступлении в период социализма и т. д. — т. Сталин дал блестящие образцы материалистической диалектики и её дальнейшего развития. «Кто не понял этой диалектики исторических процессов, тот погиб для марксизма», — сказал т. Сталин на XVI партсъезде, формулируя задачи борьбы на два фронта — с правым и «левым» оппортунизмом.

В области исторической теории эти два фронта обозначались как ревизионистский объективизм и механистическая социология, с одной стороны, как идеалистический субъективизм Троцкого и меньшевиствующий идеализм — с другой.

Исторический объективизм, отрывающий марксизм от задач классовой борьбы пролетариата, выхолащивающий его революционное партийное содержание и превращающий марксизм в схоластическую «догму», получил своё яркое выражение в исторических работах Д. Рязанова, дошедшего до измены нашей партии.

Дискуссии, прошедшие на различных участках теоретического фронта, — в истории, политэкономии, литературоведении, праве и т. д. — показали, что оба вида ревизии исторического материализма находят себе теоретическое проявление в целом ряде специальных вопросов. Правильное понимание империализма, понимание революции 1905 г., вопрос об азиатском способе производства, о крепостничестве, понимание изменяющихся взаимоотношений между классами в переходный период, вопрос об экономических категориях в переходный период, проблема идеологии, идеологической борьбы в искусстве, вопросы развития пролетарской культуры и наконец важнейший вопрос об исторической роли большевизма, как авангарда международного рабочего движения на всех этапах его развития, вопрос о борьбе большевизма с оппортунизмом, центризмом с «левыми» в германской социал-демократии и т. д. — все эти вопросы имеют первостепенное политическое практическое значение. В этих условиях борьба на два фронта за марксистско-ленинское понимание исторического материализма становится важным участком общей борьбы за теоретические основы генеральной линии партии в осуществлении ею задач пролетарской революции и строительства социализма.

Общая механистическая концепция т. Бухарина привела его в области исторического материализма к целому ряду положений, которые мы уже отметили, как характерные для буржуазной социологии. Прежде всего, т. Бухарин явно некритически злоупотребляет самим термином «социология» в приложении к историческому материализму, точно забывая об его связи с позитивизмом, с буржуазным «объективизмом», о его современной классовой роли. Но ещё важнее то обстоятельство, что он вкладывает в понятие своей социологии то же буржуазно-социологическое содержание. Ленин недаром писал о «социологической» схоластике т. Бухарина, o том, что приходится ставить понятие «социология» в иронические кавычки[24]. Глубокое философское и политическое содержание исторического материализма грубо искажается бухаринской социологией, явно механистической и содержащей элементы агностицизма.

Как уже отмечалось, т. Бухарин стоит на точке зрения абстрактного понимания общества и его законов, общества «вообще»: понятие общественно-экономической формации и марксистский историзм остаются чуждыми его механистической концепции, в которой смазывается качественное своеобразие отдельных общественных форм. Социология как абстрактная наука об обществе отрывается им от истории и выступает в виде некоей схоластической, надуманной «схемы», согласно которой должно строиться всякое общество и его развитие. C этим вполне гармонирует отсутствие у т. Бухарина понимания специфических особенностей общественных отношений, в отличие от природы. Тов. Бухарин подходит к обществу натуралистически, как к «совокупности элементов» «in natura». Он чисто механистически представляет себе отношения людей к производству — как их механистическую «расстановку» в пространстве, среди орудий производства. А отсюда вытекает и «техническое» понимание т. Бухариным общественных классов, недооценка им роли политики, значения классовой борьбы и вся совокупность его правооппортунистических воззрений.

Основная идея, проводимая т. Бухариным во всех его работах — замена материалистической диалектики механистической теорией равновесия, — в применении к обществу, представляет собой новый образец старого буржуазного перенесения на общество физических, механических, энергетических и т .д. закономерностей. Историческое развитие мыслится т. Бухариным как переход от одного устойчивого равновесия общества к устойчивому его равновесию на новой основе. Внешние условия равновесия — равновесие между природой и обществом — обусловливают собой внутреннее равновесие общества. Изменения внешней среды — такова причина хода исторического развития. Подобно буржуазным социологам т. Бухарин исходит из пропорций и из известной тенденции к равновесию, характерных для развития капиталистического производства, неправильно понимая весь относительный характер этой тенденции к равновесию и неправильно распространяя её на все общества, в том числе на переходную экономику. У Бухарина нет отчётливого представления о внутренних законах общественного воспроизводства, об его качественном своеобразии у нас, о значении плана, значении ускоренных темпов социалистического строительства.

Стремление во что бы то ни стало сохранить «равновесие» между различными отраслями нашей промышленности, между городской промышленностью и сельским хозяйством, между социалистическими и капиталистическими секторами нашей экономики — вот что приводит т. Бухарина к знаменитому лозунгу «равнения на узкие места», к политике «самотёка» в сельском хозяйстве, к оппортунистско-потребительскому пониманию «смычки» и т. д. С аналогичными проявлениями механистического материализма мы сталкиваемся и в политэкономии (работы Кона, Бессонова, Айхенвальда) и в истории (Слепков, Дубровский) и т. д. Правый оппортунизм находит себе в механистической «социологии» свою важнейшую методологическую основу, хотя нужно заметить, что в известной мере механицизм питает и «левый» оппортунизм. Неудивительно, что «социологический» механицизм встречает сочувствие в явно враждебных пролетариату чисто вредительских концепциях (у Кондратьева, Базарова, Громана и т. д.). Механическое перенесение законов капиталистического развития и капиталистических пропорций на нашу экономику и пресловутая теория «равновесия» по понятным причинам крайне близки их сердцу!

Как мы упоминали в ряде случаев, механистическая методология тесно переплетается с историческим идеализмом и скатывается к этому последнему. Мы могли уже это проследить на примере народнической субъективной социологии. Механистическая социология т. Бухарина не только сама содержит элементы кантианского идеализма, но помимо этого она очень близка к «организационной теории» общественного развития, выдвинутой А. А. Богдановым. Махизм Богданова, как уже отмечалось, находит своё яркое проявление и в его исторических воззрениях. Богданов отождествляет общественное бытие и общественное сознание: он рассматривает поэтому историческое развитие как «организационный процесс», в котором сознание «организаторских» классов играет важнейшую роль. И в то же время исторический идеализм Богданова опирается на его теорию механического равновесия: Богдановым и выдвигаются необходимость «энергетического баланса» между природой и обществом, взгляд на историческое развитие как на «социальный подбор» и т. п. Это соединение идеализма и механицизма нашло своё отражение в богдановской теории «пролетарской культуры», развивавшейся также и т. Бухариным, а также в его взглядах на экономическое развитие, на теорию стоимости, на искусство, историю, религию, язык и др. специальные области теории, где влияние Богданова нередко сказывается и по сей день. Своеобразное сочетание механистической методологии и идеализма в исторических воззрениях мы встречаем также в работах механистов — у Л. Аксельрод (особенно в вопросах этики и теории искусства), Сарабьянова, Варьяша и др.

Но активная борьба с идеализмом в советской общественной науке имеет и сама по себе чрезвычайно важное значение для исторического материализма наших дней.

Если в условиях буржуазного Запада марксизму приходится бороться с неприкрытыми проявлениями идеализма в буржуазной и социал-фашистской исторической теории, то в условиях диктатуры пролетариата идеализм вынужден выступать в гораздо более завуалированной форме, часто под прикрытием «стопроцентного марксизма». Разоблачение идеалистических течений и борьба с ними поэтому гораздо более трудны. Так неокантианство нашло себе искусного выразителя в экономических работах меньшевика-вредителя Рубина: отрыв социальной формы стоимости от её материального содержания, разрыв между производительными силами и производственными отношениями, выведение экономических закономерностей из форм обмена — все эти особенности, характерные для буржуазной «социологической» школы‚ нашли себе приют в рубинской методологии и сравнительно поздно получили надлежащий отпор.

Гегельянская абстрактно-идеалистическая точка зрения нашла своё отражение в воззрениях представителей меньшевиствующего идеализма на общество и историю, о которых уже упоминалось. Исторический материализм игнорируется ими как целостная теория, отражающая процесс развития общественных формаций и сводится к абстрактной «методологии». Логическая форма исторического материализма господствует у них над его материальным, конкретно-историческим содержанием. В то же время ими оставляются без всякого внимания действительно конкретные проблемы материалистического понимания истории. Всё это приводит меньшевиствующий идеализм к кантианскому отрыву социальной формы от материального содержания, к пониманию «специфичности» общественных формаций и их особых законов в духе кантианца Риккерта, к активной защите и протаскиванию кантианских взглядов Рубина на «имманентное» развитие социальных форм.

Разоблачение контрреволюционного троцкизма, рубинщины, рязановщины, деборинщины и т. д. в вопросах понимания истории и общества является поэтому одной из наиболее актуальных задач, выдвигающихся сейчас в борьбе за марксистско-ленинское понимание исторического материализма.

Исторические взгляды контрреволюционного троцкизма, как и вся троцкистская методология в целом, представляют собой плохо замаскированное «марксистской» фразой эклектическое соединение идеализма и механицизма. При этом основную роль в троцкистском извращении исторического материализма играет идеализм — субъективизм и волюнтаризм, т. е. недооценка объективных условий и непонимание конкретных этапов исторического развития, абстрактные схемы и субъективистские «прыжки» через отдельные исторические этапы, стремление опереться на административно-бюрократический произвол, переоценка роли «вождей» в противовес массам в историческом развитии. Весь ход развития исторической необходимости Троцкий рассматривает как «подбор случайностей»; история пролетарской революции сводится им к действиям «вождей» и к возвеличению своей собственной персоны; в центре внимания Троцкого не рабочий класс и партия, не масса, а один лишь «руководящий слой». Идеализмом проникнута и надклассовая теория русского самодержавия Троцкого, где в основном он приводит плехановскую схему исторического развития России, и его абстракция «рабочего государства», выдвигая которую Троцкий — и в 1905 и в 1921 гг. в профсоюзной дискуссии — явно игнорирует вопрос о крестьянстве и о взаимоотношениях с ним пролетарской диктатуры. Тот же идеализм проявился и в троцкистских планах «сверхиндустриализации» и в абстрактном противопоставлении коммунистической и буржуазной культуры, причём отрицается историческая боевая роль пролетарской культуры. Наряду с этим мы находим в исторических и экономических воззрениях троцкизма и яркие проявления вульгарного механицизма: непонимание связи между философией и исторической теорией марксизма, отождествление последней с «социальным дарвинизмом»; фаталистически-меньшевистскую теорию развития производительных сил и сведение производительных сил к технике; механическое перенесение понятий, связанных с классовыми противоречиями и классовой эксплоатацией, из условий капитализма во взаимоотношение пролетариата и крестьянства в переходный период; представление о внутренних силах социалистического развития, как всецело зависимых от внешних условий, от хода мировой революции, вытекающее отсюда неверие в возможность построения социализма в нашей стране; учение об ослаблении действия неравномерности капиталистического развития при империализме и т. д.[25]

Исторический субъективизм и идеализм, в соединении с механицизмом, характерны и для социальной методологии «левых» с.-д. в довоенный период (Р. Люксембург, Парвус), и для современных «левых» с.-д. и троцкистов на Западе (К. Корш и др.), для «левых» оппортунистов на современном этапе социалистического строительства.

Наше вступление в период социализма, отмеченное т. Сталиным в докладе на XVI партсъезде, завершение построения фундамента социалистической экономики и исторические решения XVII партконференции о построении бесклассового социалистического общества ставят перед нами огромной теоретической важности задачи в области исторического материализма, подымая наше понимание всех вопросов исторической теории марксизма-ленинизма на новую высоту. Развитие социалистической общественно-экономической формации, задача уничтожения классов во 2-й пятилетке, дальнейшие задачи пролетарского государства, историческая роль партии пролетариата, проблема уничтожения противоположности между городом и деревней, задача технической реконструкции, создание предпосылок для уничтожения противоположности между умственным и физическим трудом и т. д., — под углом зрения перечисленных проблем должны освещаться все вопросы исторического материализма, должна проводиться борьба со всякого рода оппортунизмом в вопросах исторической теории.