Сущность и признаки складывающегося государства

Сущность и признаки складывающегося государства

Для Энгельса, в отличие от Моргана, классовые антагонизмы не были неким социально-патологическим «творением ума», своего рода издержками его прогрессирующей эволюции, а выступали объективным результатом исторического процесса. Поэтому он дал последовательное диалектико-материалистическое истолкование открытию рода. Если Морган явно склонялся к рассмотрению институтов управления эксплуататорского общества сквозь призму рода, то Энгельс именно в объективных противоречиях процесса разложения последнего различал элементы будущего государства. Морган акцентировал главным образом момент преемственности рода и государства. Энгельс рассмотрел государство как конструктивное отрицание рода, диалектически преодолевая известную идеализацию последнего автором «Древнего общества». По Энгельсу, «вырастание» государственной власти из институтов рода – только одна сторона проблемы, сторона, так сказать, эволюционная. Не менее, если не более важным является анализ того, как род становился все более делокализованным, благодаря чему облегчалось его «размывание» и расшатывание новыми внеродовыми социальными связями.

Кровнородственные узы населения ослабевали с возрастанием масштабов хозяйственной деятельности и социальных объединений, ее осуществляющих, а также по мере складывания профессиональных связей, более интенсивных в городах. От поколения к поколению, отмечал Энгельс, все больше перемешивались между собой члены различных родов и фратрий. «…Население разделялось теперь по своим занятиям на довольно устойчивые группы; каждая из них имела ряд новых общих интересов, для которых не было места внутри рода или фратрии и для обслуживания которых появилась, следовательно, потребность в новых должностях»[812].

С изменением социальных связей в общих чертах совпадает развитие форм и методов регулирования общественных отношений и производственных процессов. Распадается характерная для эпохи дикости естественно выросшая структура, основанная на кровнородственных связях, в рамках которой не было места социальным конфликтам. Объективные потребности экономического развития обусловили тенденцию все более широкой интеграции производителей, тем более, что повышение эффективности производства достигалось на этой ступени главным образом увеличением его масштабов, а не развитием орудий труда.

Объединение общин и родов увеличивало потребность в координации усилий по управлению поведением все больших масс народа (главным образом вне родовых структур, на почве слияния верхушки различных общин) особым слоем людей, выключившихся из непосредственного участия в производстве и лишь «сверху» регулирующих его. Знатные и богатые семьи, подчеркивает Энгельс, «начали складываться вне своих родов в особый привилегированный класс»[813], выполнявший пока общественные дела, но уже объективно имеющий и свои специфические, отличные от общественных (а позднее – приходящие с ними в противоречие), экономические интересы. По мере углубления социальной дифференциации возникает публичная власть, которая затем и развивалась в собственно государство, такую форму организации классового общества, в рамках которой экономические интересы господствующего класса обеспечиваются специальными политическими институтами. Соответственно на первый план выдвигались средства и методы вооруженного насилия и идеологического манипулирования.

В контексте проблемы генезиса государства Энгельс продолжил разработку основ марксистского учения о войне и армии. В этом труде он глубоко исследовал вопрос о происхождении и сущности войн, вскрыл причины, их порождающие.

Большую роль в работах Энгельса по военному вопросу в начале 80-х годов сыграл составленный Марксом конспект книги Моргана «Древнее общество». Эта рукопись Маркса содержала большой фактический материал о военных столкновениях и военной организации в первобытной истории.

Разделение труда между скотоводством и земледелием, имущественное расслоение, появление родовой знати, жаждущей обогащения, – все это на основе роста материального производства и обмена и, как их следствия, роста потребности в рабочей силе, доставляемой в виде рабов при вооруженных столкновениях, привело к вырождению «древней войны племени против племени в систематический разбой на суше и на море в целях захвата скота, рабов и сокровищ, превращение этой войны в регулярный промысел»[814]. Война в современном смысле слова возникла, отмечал Энгельс, при разложении родового строя на рубеже варварства и цивилизации, являясь следствием и результатом появления частной собственности и классов.

Вместе с войнами, которые велись теперь в интересах социальной верхушки, возникла и организованная вооруженная сила, способная отстаивать интересы господствующего класса. Важнейшей чертой общественной жизни людей становится не только война, но и организация для войны – армия. Эта организация, возникшая первоначально как общенародное ополчение, постепенно обособлялась от народа, превращалась в орудие эксплуататоров. С самого своего появления, показал Энгельс, вооруженные силы носили на себе отпечаток экономической жизни того или иного государства. Например, у занимавшихся морской торговлей Древних Афин первым родом войск был флот.

Разъяснение действительных причин возникновения войны и армии, их классовой сущности имело не только научное, но и важное политическое значение. Энгельс тем самым фактически опровергал распространенные в то время утверждения буржуазных военных теоретиков, особенно немецких – Мольтке, фон дер Гольца и др., – о вечности и полезности войн, обусловленности их самой природой человека, а также о надклассовом и аполитичном характере вооруженных сил.

Энгельс сформулировал три основных признака государства, критерий его коренного отличия от системы общественного самоуправления первобытнообщинного строя и вместе с тем основные направления перерастания последней в политическую организацию общества, эпицентром которой выступает государство.

По Энгельсу, основанная на личном авторитете власть родоплеменных старейшин и «слепая» императивность обычая, отражавшие изначально интересы всего общества, еще не знающего сколь-нибудь развитого разделения труда и индивидов, в ходе вызревания классовых антагонизмов сменяется аппаратом власти, оторванной от основной массы населения и противопоставленной ей. Последнее обстоятельство обусловило такой принципиально новый компонент общественной жизни не известный родовому строю, как формирование специального слоя людей, занятых в этом аппарате и обеспечивающих его функционирование[815].

Вырастая из необходимости исполнения общих дел, вытекающих из природы всякого общества, и сохраняя ряд этих функций, публичная власть, отделенная от массы народа и все более отдаляемая от него, «воспаряющая ввысь», становится орудием, средством одной части населения (привилегированной верхушки, перерастающей в господствующий класс) для того, чтобы навязать свою волю, свои цели и определенные стереотипы социального поведения подавляющему большинству людей. Она превращается в машину подавления угнетенных и дискриминируемых социальных слоев и групп со стороны эксплуататорской верхушки общества. Именно в этом сущность государства как феномена, объективно присущего классово-антагонистическому обществу, выраставшему из него и вместе с ним.

Энгельсовское сравнение эксплуататорского государства с «орудием эксплуатации», с «машиной» подавления и принуждения эксплуатируемых, позднее многократно повторенное Лениным в книге «Государство и революция», метафорически ярко отражало и объективно возрастающую сложность его устройства и многократное увеличение с его помощью политической силы и идеологических возможностей того класса, который захватывал государственную власть в свои руки с целью охраны и реализации своих коренных экономических интересов.

Учреждение особой публичной власти, противопоставленной основной массе населения, оказалось необходимым потому, что «самодействующая вооруженная организация населения сделалась невозможной со времени раскола общества на классы»[816]. Что же конкретно стало ей заменой? Энгельс, имея в виду классический древнегреческий пример действия данной закономерности вне и без сколь-нибудь заметного влияния внешних сил и завоеваний, пишет по этому поводу следующее: «Народное войско афинской демократии было аристократической публичной властью, направленной против рабов, и держало их в повиновении; но для того, чтобы держать в повиновении также и граждан, оказалась необходимой… жандармерия. Эта публичная власть существует в каждом государстве. Она состоит не только из вооруженных людей, но и из вещественных придатков, тюрем и принудительных учреждений всякого рода, которые были не известны родовому устройству общества»[817].

Другим признаком, отличающим государство от органов самоуправления родового строя, стала, по Энгельсу, территориальная организация населения, в известной мере обусловленная спецификой размещения новых отраслей хозяйства и обмена, вызванных к жизни неолитической революцией и локализацией (в ходе дробления племен и родов) недвижимости, земли и построек как объективных предпосылок общественного производства. В течение веков складывающиеся в недрах кровнородственных связей противоположные им профессионально-корпоративные связи в конце концов взрывали родо-племенную оболочку. Потребности хозяйственного развития детерминируют формирование социального субъекта нового типа – общественного целого, далеко превосходящего по своим масштабам рамки родо-племенных институтов. Поскольку старые родовые объединения угасали и связь членов рода со «своей» землей по сути дела становилась формальной, интегрирующим население фактором стала выступать определенная производственная территория как предпосылка и место общественного труда, а основной формой дифференциации сделались не родо-племенные, а имущественные и социальные различия. То обстоятельство, что народ разделялся и объединялся для общественных целей не по родственным группам, а по проживанию на одной территории, вело к дальнейшему подрыву родового строя[818].

Третьим признаком государства Энгельс назвал взимание с населения налогов и феномен государственных долгов. Значение этой черты государства неправомерно игнорируется в научной литературе. Между тем, как показал Энгельс, налоги в антагонистическом обществе являются специфической и необходимой формой содержания государственной машины, а кроме того – дополнительным (к непосредственно производственным формам эксплуатации) внепроизводственным каналом изъятия прибавочного, а частью и необходимого продукта эксплуатируемых классов. Вырастающие во всепроникающую систему государственного фиска налоги, а также государственные долги (как у других государств, так и внутри данного государства) по существу означают создание автономной системы экономического жизнеобеспечения государства как социального субъекта, объективно усиливающей его обособление от массы населения. Для содержания публичной власти, вознесшейся над массой населения и противопоставленной ему, необходимы, пишет Энгельс, «взносы граждан – налоги. Последние были совершенно не известны родовому обществу… С развитием цивилизации даже и налогов недостаточно; государство выдает векселя на будущее, делает займы, государственные долги»[819]. В изменившихся социальных условиях род уже «не мог оказывать эксплуатируемому народу никакой помощи», и последнему «оставалось рассчитывать только на возникающее государство»[820]. Трудящиеся слои древнего мира оказались как бы между двух огней. Внутри рода, с одной стороны, традиционно-уравнительные формы бытия подрывали властный произвол оторвавшейся от общинников родо-племенной и служилой (чиновничьей) знати. Извне по родовым структурам била частнособственническая стихия стяжательства, ростовщичества, для которой их рамки становились все более тесными. Власть авторитета и власть богатства, родовая аристократия и нувориши – ростовщики – таково было русло, в котором протекало социальное развитие на заключительных этапах первобытнообщинной формации. В этой социальной ситуации государство становилось «связующей силой цивилизованного общества»[821], сменявшего родо-племенной строй. Связующей как в смысле замены разбитых кровнородственных связей (узколокальных по своей природе), так и в плане интеграции в рамках единой общественно-экономической системы собственников и несобственников средств производства, а также регулирования закономерной конкуренции в среде самих частных собственников.

Разработанная Энгельсом концепция государства как организации собственников против несобственников сохраняет свое методологическое значение и по отношению к современному буржуазному государству, несмотря на существенное изменение его функций по сравнению не только с добуржуазной эпохой, но и с домонополистическим периодом самого капитализма и даже «классическим» империализмом начала XX века. В частности, она важна для получившей в последнее время широкое распространение среди западных политологов тенденции рассматривать современное буржуазное государство лишь в качестве обязательного для каждой социальной системы «пульта управления», в равной степени необходимого для всех ее слоев. Очевидный порок этой односторонней тенденции состоит в игнорировании классовой сущности государства. Анализ, проведенный Энгельсом, доказывает несостоятельность попыток «развести» понятия политического общества и государства, приурочив генезис последнего лишь к эпохе формирования капитализма в XIV – XVI веках (такую точку зрения высказывал французский правовед Р. Пэнто и некоторые другие зарубежные ученые).

Единая в принципе сущность всех разновидностей эксплуататорского государства заключается, по Энгельсу, в том, что «оно по общему правилу является государством самого могущественного, экономически господствующего класса, который при помощи государства становится также политически господствующим классом и приобретает таким образом новые средства для подавления и эксплуатации угнетенного класса»[822]. Вместе с тем каждая новая ступень в развитии производительных сил и производственных отношений человечества, предполагая особый характер классовых антагонизмов, обусловливала соответствующий ему тип государства. «Так, античное государство было, прежде всего, государством рабовладельцев для подавления рабов, феодальное государство – органом дворянства для подавления крепостных и зависимых крестьян, а современное представительное государство есть орудие эксплуатации наемного труда капиталом»[823]. Нетрудно увидеть, что исторические типы эксплуататорского государства изоморфны выделенным Марксом и Энгельсом трем великим формам порабощения, характерным для трех великих эпох цивилизации[824].

Завершая свою книгу, Энгельс подчеркнул исторически преходящий характер государства уже не только в ретроспективном плане (как это следует из самого названия книги), но под углом зрения перспективы, открываемой грядущей эпохой революционного свержения капитализма и развития социалистического общества в направлении коммунизма: «С исчезновением классов исчезнет неизбежно государство. Общество, которое по-новому организует производство на основе свободной и равной ассоциации производителей, отправит всю государственную машину туда, где ей будет тогда настоящее место: в музей древностей, рядом с прялкой и с бронзовым топором»[825].

Разумеется, эти слова Энгельса нельзя вырвать из контекста: речь идет, разумеется, об очень решительном процессе, опосредствуемом самой государственной властью. В данной связи уместно напомнить законспектированное Лениным замечание Энгельса по проекту Эрфуртской программы о том, что «революционное использование государства» необходимо «для перехода к отмене классов, к коммунизму, ведущему к отмиранию государства»[826].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.