Новое время и современность
Новое время и современность
Если иметь в виду современное обобщение достижений неклассической физики, то можно увидеть два основных этапа такого обобщения. На первом этапе оно касалось теории относительности и квантовой механики и как связанных между собой, но параллельных концепций с самостоятельными истоками. На втором этапе, начавшемся в середине столетия, выяснилась более фундаментальная связь этих концепций, что нашло свое выражение в квантово-релятивистских идеях, в теории ультрарелятивистских эффектов, трансмутаций, взаимодействий частицы с вакуумом, в попытках создания единой теории элементарных частиц и различных (гравитационных, слабых, электромагнитных, сильных) взаимодействий. То обстоятельство, что здесь перед нами во многом еще пунктирные, прогностические линии развития науки, только увеличивает эвристическую эффективность философского обобщения.
В начале нашего столетия наибольшее воздействие на стиль мышления о мире оказывала, если говорить о неклассической науке, теория относительности. Ее первые утверждения исключили из картины мира абсолютное пространство и абсолютное время и покончили с раздельным пространственным и временным бытием. Здесь можно видеть некоторое сближение с кинетическим мировоззрением Галилея, Декарта, Гассенди и Спинозы, с идеей непрерывного движения как основы космической гармонии. Эта идея вошла в классическую науку из науки Возрождения, и поэтому философия XVII века явилась прямым продолжением, реализацией того, что было высказано мыслителями Возрождения в беспорядочной и полуинтуитивной форме. Достаточно сравнить идею относительности у Бруно и у Декарта, чтобы увидеть их преемственность и различие.
Что же касается XVIII-XIX веков, то здесь теория относительности позволяет заново оценить эволюцию представлений о пространстве, времени, математического и физического постижения мира. Такая ретроспекция помогает яснее увидеть последовательное развитие динамического понимания бытия в философии XVIII-XIX веков. Для французского материализма XVIII века бытие – это пространственное, трехмерное бытие. Гольбах, Ламетри и их последователи знали о повторении циклов во времени, но они не знали о необратимости времени как компоненте бытия. В лице Канта философия выступила против фигурировавшего в «Началах» Ньютона первого толчка, т. е. против внепространственной акции во времени, и против действия на расстоянии – вневременной акции в пространстве. У Гегеля пространство неотделимо от времени, но их связь – внешняя, время персонифицировано в непространственной эволюции абсолютного духа, пространство – статическое инобытие духа.
Теперь, когда мы знаем, что время и пространство неразделимы, нам легче увидеть и необратимую эволюцию познания пространственно-временного мира, и противоречащую ей абсолютизацию ее элементов – субъективизацию пространства и времени у Канта и разделение пространства и времени между природой и абсолютным духом у Гегеля.
Квантовая механика позволила проследить развитие понятия гетерогенности в философии XVIII-XIX веков. В первой половине XX века квантовая механика, как уже отмечалось, оказалась объектом философского обобщения по преимуществу в своей первоначальной, нерелятивистской форме. Акцент ставился на констатации связи между квантовыми объектами микромира и классическими, макроскопическими объектами. Философское обобщение достижений квантовой механики, связей между классическими и квантовыми понятиями («классический прибор», принцип соответствия) позволило увидеть в новом свете и эволюцию некоторых представлений, в частности идей гетерогенности бытия.
Вселенная, какой она представлялась Гольбаху и другим французским материалистам XVIII века, была гетерогенной в самом простом, механическом смысле. Она казалась иерархией систем, элементы которых связаны силами различной интенсивности. Переход от частицы к макроскопическому телу и дальше, к планетам, звездным системам и галактикам, не означал модификации фундаментальных законов бытия. Познание такой иерархии было делом рассудка, регистрирующего подчинение все новых явлений неизменным законам, а не разума, радикально преобразующего сами законы.
Уже Кант столкнулся с парадоксами перехода от подчиненных одним и тем же законам явлений к иным законам; с парадоксами бесконечности как симптомом такого перехода; с парадоксами разума. Анализ антиномий привел Канта к заключению: источник антиномий – уход разума от исследования своих собственных возможностей, обращение его к объективному миру. Гегель показал, что противоречия, парадоксы, антиномии, апории сохраняются и при уходе в трансцендентное. Более того, именно противоречия и служат движущей силой развития абсолютной идеи, которая является основой мирового процесса. Если Кант освобождает разум от противоречий и антиномий, приписывая их выходу разума за свои пределы, то Гегель сохраняет за разумом противоречия и антиномии.
Концепция Гегеля вводит в философию мысль о диалектическом разуме, развивающемся в противоречиях, черпающем в них свою гетерогенность и динамику и сообщающем эти свойства бытию. Она завершает переход от картины мира, в которой царят неизменные законы, распространенные на все формы бытия, к картине мира, которым управляет гетерогенная система нетождественных, переходящих один в другой законов. Но пока еще над законами природы стоят логические понятия. Завершением перехода от панлогизма Гегеля к логике, отображающей гетерогенную природу, философская мысль обязана марксизму.
Начавшееся во второй половине XX века обобщение достижений науки названо выше квантово-релятивистским. Исходные физические представления о мире, получающие более общую форму при таком обобщении, – это уже не релятивистская схема «мировых линий» при игнорировании их микроструктуры и не схема неопределенных по своим динамическим переменным процессов, которые приобретают ту или иную определенность в актах взаимодействия микрообъектов с макрообъектами при игнорировании микроструктуры последних. Теперь исходным является охватывающее весь мир взаимодействие квантованных полей, вся природа, включая все ее модусы и разграничения, включая микромир и мегамир, как арена неклассических законов.
Современная квантово-релятивистская картина природы (вернее, те тенденции, которые ведут к такой картине) противоположна гегелевскому панлогизму. Не логика управляет природой, а, напротив, природа управляет логикой, которая дифференцируется по мере приближения ко все более точному и общему представлению о мире.
В связи с этим возрастает необходимость решения философских проблем и близких к ним проблем фундаментальной науки для разработки вопросов, которые казались или действительно были частными или прикладными. Когда Гейзепберг анализирует философию Платона в связи с изложением квантовой механики, то дело здесь не только в личных интересах ученого. В тех областях, которые получили название философии науки, обобщение современных знаний неизбежно приводит к ретроспективным переоценкам, к историко-философскому, историко-научному анализу. В указанных областях в возрастающей мере поднимаются вопросы, которые нельзя рассматривать без оглядки на весь исторический путь познания.
Подобная тенденция имела место и раньше, но сейчас она стала более интенсивной и явной. Заметим попутно, что тяга к общефилософским проблемам – это не отдельные прорывы в философию, а длительная культурная традиция. Достаточно напомнить имена Ньютона, Лобачевского, а в искусстве – имена Гете, Достоевского. Но сейчас это требует систематического анализа философии в собственном смысле. Экскурсы в философию становятся обязательными для физиков, причем не только для теоретиков, но и для экспериментаторов и проектировщиков, а также для всех, кто связан в своих поисках с фундаментальной наукой. Они обязательны и для культурного творчества в целом, в частности для теории искусства – ведь интеллектуальные коллизии становятся все более существенным содержанием художественного отображения действительности в самых различных жанрах.
Конечно, научное и философское мышление не идентичны, но тенденция к их сближению лежит в самой основе необратимого движения и того, и другого.
Стремление перейти от частных эмпирических утверждений к мировоззрению рождается вместе с наукой, само появление которой связано с переходом от эмпирических утверждений к каузальным обобщениям. Но и для философии основой ее возникновения и развития явилось стремление положить в основу картины мира принципиально наблюдаемые начала. При обобщении эмпирические начала модифицируются: огонь Гераклита – не просто огонь, а эмпирически представленная трансформация всего и вся, апейрон еще дальше от эмпирии, но принципиальная связь с ней сохраняется, как и у многих других претендентов на роль общей субстанции мира. Философия идет навстречу науке, развивая и усложняя общие определения бытия и познания, выявляя их гетерогенность и демонстрируя их принципиальное единство. О познании в целом можно сказать то же, что выше было сказано о физической теории: последняя должна обладать внутренним совершенством, т. е. логически вытекать из наиболее общих принципов, и внешним оправданием, т. е. эмпирической доказательностью. И для философии, и для науки необходимы оба эти критерия, но философия идет к науке от первого в поисках второго, а наука идет к философии, исходя из внешнего оправдания, в поисках внутреннего совершенства.
В рамках античной культуры подобные встречные потоки были мало различимы по той простой причине, что в сущности они и не были потоками: интеграция эмпирических данных, как и дифференциация общих идей, происходила крайне медленно. Сама природа казалась неподвижной или движущейся циклически; соответственно и познание ее развивалось очень медленно. В средние века канонизация представлений о мире еще более затормозила основную тенденцию их развития, но не прекратила его. Воплощение в пространственно-временные образы абстрактных схем и обобщение эмпирических данных – весь этот двуединый необратимый процесс продолжался, принимая форму комментирования старых текстов, антидогматических ересей и подчас не выявлявших свою внутреннюю тенденцию эмпирических описаний.
Освобождение познания от статических и априорных абсолютов и генезис динамического представления о мире первоначально происходили в форме натурфилософского, по существу априорного, выведения научных представлений из абстрактных конструкций, а с другой стороны – в форме воинствующего сциентизма, который начался еще до Ф. Бэкона и не кончился О. Контом. Но и здесь под поверхностными течениями, уводившими философию от экспериментальной пауки, а претендующую на индуктивную достоверность науку – от философии, под декларациями априорной натурфилософии и близорукого индуктивизма шел глубинный двуединый ток. Индуктивистские тенденции «Начал» Ньютона не помешали классической механике стать одним из истоков французского материализма, а априоризм картезианской натурфилософии не помешал ей стать истоком физических открытий XVIII-XIX веков.
Что нового внесла неклассическая наука XX века в проблему границ философии и ее отношения к науке? Мы уже не раз говорили о некоем «всё» как о предмете философского и научного познания. Все, или Вселенная как целое, имеет в современной науке определенный и притом совершенно специфический смысл. Это совсем не логическая конструкция, фигурировавшая в философии уже много веков, не нечто выходящее за пределы познания. В неклассической науке это Метагалактика, определенная как известная нам часть Вселенной, т. е. нечто, зависящее от уровня наблюдений, как реальность, обладающая радиусом, конечным или бесконечным, растущим или стабильным, а быть может, пульсирующая. Причем эти определения зависят от эксперимента и расчета, от наблюдаемых астрофизических констант и астрофизических явлений. В ряде современных физических и астрофизических гипотез структура Метагалактики объясняет и свойства частиц.
Если «всё» входит в мир модусов, то тем самым натурфилософия окончательно становится не ко двору. Она была не ко двору уже в классической науке, с тех пор как механика и математика XVII-XVIII веков и физика XIX века сделали бесконечность постижимой. Поэтому уже в XIX веке она ушла в прошлое, и попытки возрождения априорно-логического стиля исследования встречали скорее насмешку, чем успех. В XX веке вторжение науки в пределы «всего» и трансформация этого понятия окончательно исключили возможность традиционного натурфилософского подхода к природе.
Лишилось почвы и другое традиционное направление – индуктивистский сциентизм. Индуктивизм в чистом виде вообще не имеет смысла, и претензии на исключение неиндуктивных гипотез из научного мышления выражали в лучшем случае лишь естественную реакцию против априоризма, законную в узких рамках отдельных областей и периодов развития науки. Наука, эксперимент не могут постичь Метагалактику без высокого взлета обобщающей мысли, не только следующей за экспериментом, но и опережающей его.
Образ «всего», как он существует в неклассической науке, отнюдь не закрытое понятие. Если с самой полной достоверностью будет установлен радиус исследуемой нами Вселенной, закон его изменения во времени, структура Вселенной окажется, насколько можно сейчас судить, зависящей от неисчерпаемого по сложности комплекса локальных процессов, и «всё» отойдет дальше, маня за собой исследователя. Столь же незакрытым представляется другой полюс картины мира – элементарная пространственно-временная ячейка. Даже если будет непререкаемым образом установлено существование минимальных ячеек, дискретность пространства-времени, то ход и характер происходящих в этих ячейках процессов окажется, по-видимому, зависимым от бесконечного по сложности комплекса других процессов, в том числе космических, и в бесконечно малом исследователь не встретит предельного пункта своих поисков. Только поиски в обоих случаях пойдут не от малого к еще более малому (от макроскопического тела к клетке, молекуле, атому) и не от большого к большему (от планеты к системе, галактике и т. д.), как в классической науке, а от малого к большому и от большого к малому.
Отсюда следует, что процесс сближения философии и науки, процесс включения все новых наблюдений в трансформирующиеся общие представления, не может быть завершенным. Это сближение, в котором взаимодействие становится все большим. Необходимость дальнейшего внутреннего совершенствования научной теории становится импульсом для эксперимента, и этот процесс принимает все новые формы. Он обусловливает движение мысли к общим представлениям о бытии, движение, рисующее контуры теории, еще не получившей внешнего оправдания, и указывающее пути достижения такого оправдания. Отсюда – эвристическая роль философского и научного прогноза как реализации связи внутреннего совершенства и внешнего оправдания научной теории.