§ 1. Современность и постсовременность

§ 1. Современность и постсовременность

Рассматривая перспективы современного социального мира, мы вдруг обнаруживаем, что понятие «современность» оказывается проблематичным. Возникают сомнения относительно его способности прояснить наличную социальность.

Отчетливый сдвиг в отношении к этому понятию со стороны критически настроенной публики демонстрируют дискуссии о постсовременности и постмодернизме, развернувшиеся на Западе с конца 60-х годов и освоившиеся на российской почве в конце 80-х.

Сложность вопроса о современности усугубляется, когда мы пытаемся трактовать его применительно к России наших дней, к той стране, которую – как предполагается – мы знаем.

Если под реальностью страны подразумевать более или менее отчетливое ее расположение не только в пространстве, но и во времени, если реальность видеть в достаточно определенных экономических связях и в юридических формах, в общепонятных социальных значениях и культурных ориентирах, то социальная картина (или карта) России оказывается довольно условной и неконкретной, чем-то вроде контурной карты из школьной географии. Причем сохранность (и условность) этой картины оказывается в значительной степени зависимой от идеологических представлений и психологических стереотипов, традиционно используемых людьми в их обыденном поведении и мышлении. Кажущаяся естественность этих представлений лишь скрывает отсутствие практически освоенных людьми и ясно ими осмысленных форм, обеспечивающих внутреннюю связность и воспроизводимость общества. В этой ситуации общество естественно предрасположено к болезненной тоске по силовым средствам («рычагам») управления, склонно опираться на мифы искать их или создавать заново.

Разрушение привычных философско-исторических схем, опирающихся, например, на догматическое изображение истории как «лестницы» формаций, также затрудняет описание и трактовку российской современности: шкала измерений оказалась «стертой», и объект, в данном случае целая страна, стал как бы неизмеримым, ненаблюдаемым, нефиксируемым. Возникла, как принято говорить в науке XX столетия, неклассическая ситуация: чтобы зафиксировать объект или вступить с ним в контакт, необходимо создать специальный инструментарий, изменить позицию исследования, скорректировать или сформировать специальный язык описания. Если перевести это на язык повседневности, можно сказать так: люди, пытающиеся понять реальность российского общества, сталкиваются с жесткой необходимостью пересмотра своих духовно-теоретических и жизненно-практических отношений, привычек, ориентации…

Заметим: в этой неустойчивой ситуации остается одна постоянная величина или форма – форма ориентации человека в социальном мире. Другой вопрос – для всех ли?.. Во всяком случае для тех, кто хочет как-то самоопределиться в динамичной, меняющейся социальной реальности, выявить ее современные структуры.

Но тут-то и оказывается, что понятие современности находится под вопросом, под подозрением, а по некоторым версиям – современность уже кончилась, и мы живем в эпоху постсовременности и соответствующей философии, ее описывающей, т.е. постмодернизма.

Конечно, к такой позиции можно было бы отнестись иронически или, учитывая напряженность сегодняшней нашей жизни, ее вообще не замечать. Однако дело обстоит так, что эта позиция свидетельствует (или намекает): в структурах социального бытия происходят какие-то странные мутации, трансформирующие не только его связи, но и способы их описания, а стало быть, и сопряженные с ними категории, методы, установки. И хотя эти намеки и сигналы исходят от философских, культурологических и эстетических концепций, возросших отнюдь не на российской почве, они странным образом соответствуют той кризисной динамике, что свойственна нынче и нашей повседневности, и нашим идеологическим, культурным, политическим спорам и столкновениям.

Поговорим немного о природе соответствия между российской социально-культурной ситуацией и постмодернистским философствованием, мироощущением, описанием жизни.

Постмодернизм как широкое культурное движение живет критикой модернизма, присущих ему стандартов и ориентиров, ценностей осовременивания, новизны, усовершенствования, изобретения, преобразования и т.п. Методологической критике и ироническому отстранению подлежат: архитектурный и социальный функционализм, научная и техническая рациональность, нормы визуальной симметрии и межиндивидуального взаимодействия. Под вопросом оказываются идеи развития и эволюции, логики, выстраивающие иерархические системы, и логики, построенные на противопоставлениях. Постмодернизм в этом смысле есть завершение модернизма, его разоблачение и демонтаж. «Антипозитивный» знак постмодернизма указывает на его связь с модернизмом, с эпохой модерна, с ориентирами и стандартами ново– европейской культуры.

В более узком философском смысле постмодернизм может быть охарактеризован как методология деконструкции, методология особого рода, отрекающаяся от рационалистических и метафизических норм организации исследования, описания феноменов человеческого бытия, прочтения и интерпретации культурных текстов. Деконструктивизм содержательно и терминологически оформился прежде всего в работах Ж. Дерриды: возможности и «работа» этого метода были продемонстрированы на материале философских и литературно-художественных произведений, в ходе анализа идеологических концепций и понятий обыденного языка. Деконструкция способствует «расшатыванию» и «разборке» аксиоматически воспринимаемых человеческим сознанием структур деятельности, социальности, языка, логики. Она показывает, что в самих порядках классической рациональности скрывается огрубление (репрессия) природной и человеческой действительности, различных – поведенческих, языковых, мыслительных – проявлений личностной самореализации. Внимание привлечено к технике мышления, оперирующей бинарными оппозициями, выстраивающей свои объяснения через подчинение одного термина другому: природы – культуре, индивидуального – социальному, субъективного – объективному и т.п. Поскольку эти оппозиции утрачивают значение неких аксиоматических конструкций, сфера их применения значительно сужается, по сути, попадает в зависимость от конкретного описания исследовательской ситуации, литературного текста, поведенческого акта.

Широкой публике постмодернизм представлен как художественно-эстетическое движение. Этому способствовали и отдельные события в литературе и искусстве (скажем, публикация романа У. Эко «Имя розы»), и оживленные эстетические дискуссии, по агрессивности порой не уступавшие столкновениям и провокациям эпохи авангарда. Философская тема разоблачения социальных стандартов и стереотипов получила в этих обсуждениях своеобразную трактовку. Трактовались мотивы исчезновения автора-творца, децентрации авторской позиции, стирания границ между художественным объектом и субъектом, полистилистики текста, цитирования как способа роста произведения. Тема «расколдовывания» реальности транспонировалась в описания иронического, игрового, карнавального ее растворения или действенного переиначивания.

На российской почве постмодернизм стал прививаться именно в этой критически-эстетической версии. Соответственно, некоторые вопросы, выходящие за рамки эстетической критики – например, вопрос о социальной реальности, оказывались тем не менее погруженными в атмосферу литературных дискуссий, трактовались по правилам игры, присущим этим спорам. Игра оборачивания художественных позиций и эстетических форм стала распространяться и на сферы политики, права, морали, обыденного поведения людей. Это, естественно, порождало новые вопросы… Россия, внесшая заметный вклад в развитие модерна литературно-художественного, в области повседневной культуры модерна так и не наработала, т.е. не сформировала четких стандартов правового, экономического, обыденно-практического взаимодействия людей. Стало быть, возникает следующий вопрос: если в области художественно-эстетической постмодерн имеет смысл, поскольку был развитый модерн, то в какой мере можно говорить о постмодерне применительно к структурам социального бытия, где модерн как культура самореализации и взаимодействия людей не был выработан и испытан?..

В кризисные эпохи, переживаемые обществом, сближение литературно-эстетической деятельности и собственно социальных процессов объяснимо: когда распадаются жесткие структуры социальности и последняя предстает как неопределенное соотношение сил, борьба разных тенденций и вероятностей, естественным для художественно-эстетического сознания оказывается обращение к образам игры, к приемам оборачивания привычных форм, к перетасовке социальных ролей и масок. Таким образом, эстетизи-рованная социальность переживается как отсутствие стандартов и ориентиров, а современность дает о себе знать прежде всего как проблема, поскольку неясны контуры социального времени и пространства. Но, участвуя в деконструкции и без того разрушающихся структур социальности, эстетизированная критика современности дискредитирует заодно и социально-философские, рационально-метафизические попытки выйти в понимании складывающейся в обществе ситуации за ее рамки, включить в описание современности представления о структурах прошлого и возможных (потребных или необходимых) формах будущего. Такой шаг вполне логичен для постмодернистского подхода. Но ведь возможен и другой, при котором постмодернистская установка (ее происхождение и культивирование) рассматриваются как одна из тем современности, когда сама современность трактуется как специфическая форма социальной эволюции, несводимая к сложившимся уже формам, но сопоставимая с ними.