Глава VIII ВОСПИТАНИЕ И СЕКСУАЛЬНОСТЬ МУЖЧИНЫ, ЖЕНЩИНЫ И РЕБЕНКА

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава VIII

ВОСПИТАНИЕ И СЕКСУАЛЬНОСТЬ

МУЖЧИНЫ, ЖЕНЩИНЫ И РЕБЕНКА

Но даже в том случае, если мы решим оставить весь старый процесс воспитания без изменений, то и тогда мы должны отказаться хотя бы от одной его стороны — от развития у ребенка так называемой «способности самовыражения». Поостережемся искусственно стимулировать его самосознание и воображение. Ибо тем самым мы искусственно принуждаем его рисоваться перед нами просто потому, что нам это нравится. В тот самый момент, когда в ребенке обнаруживается хоть какой-то признак самосознания, он становится обреченным на сплошную фальшь и искусственность.

Лучше ограничиться азбукой, арифметикой и т. д. Спору нет, современные методы обучения делают детей умными и раскованными, но от этого берет свое начало и большое зло. А конец этого зла — непрекращающиеся «волнения» нервного, истеричного пролетариата. Начните учить «пониманию» пятилетнего ребенка. Научите его понимать солнце и луну, тайну маргаритки и тайну продолжения рода — да чего уж там, понимать все сущее на Земле. И тогда годам к двенадцати к этому ребенку придет истеричное понимание обиды и тоски, которые он сам же и выдумает, высосав буквально из пальца, и тогда ему конец как личности. Понимание — это несомненное зло.

Ребенок не должен понимать мир — он должен им обладать. Его видение мира не похоже на наше. Когда восьмилетний мальчик смотрит на лошадь, в его глазах она предстает вовсе не тем биологическим объектом, видение которого нам хотелось бы ему навязать. Он просто ощущает присутствие чего-то живого, большого, бесформенного — свисающую с шеи длинную гриву и четыре ноги. Если ему кажется, что в профиль видны оба глаза, то он абсолютно прав. Потому что его видение — не оптическое и не фотографическое. Образ на его сетчатке — не образ, рожденный его сознанием. Образ на его сетчатке попросту не проникает в его сознание. Его бессознательное просто наполняется сильным, темным, непонятным ощущением мощного присутствия, двуглазого, четвероногого, длинногривого, грозно нависшего над ним присутствия.

И заставлять ребенка видеть правильный конский профиль с одним глазом — все равно что подменять живую лошадь учебным плакатом. Это просто убивает его внутреннее зрение. Ну, скажите, почему нам так важно, чтобы ребенок видел «правильную» лошадь? Ребенок ведь — не фотоаппарат. Он маленький живой организм, у которого установлена прямая динамическая связь с объектами внешнего мира. Посредством груди и брюшной полости, с «впитывающим» в себя окружающий мир реализмом, он воспринимает элементарные свойства творения. Это тот самый реализм, благодаря которому дерево гофер[56], из коего Ной некогда сделал свой ковчег, до сих пор более реально, чем дерево Коро[57] или дерево Констебля[58]; а жирная корова, некогда ступившая в Ноев ковчег, обладает более глубокой жизненной реальностью, чем даже корова Куипа[59].

Нет такой вещи на свете, как единственно правильное восприятие. А для ребенка, как, впрочем, и для восприимчивого взрослого, оптический образ — не более чем дрожащее пятно. И в этом дрожащем пятне душа видит истинное отражение чего-то заключенного в ней самой. В корове она видит рога, прямоугольное туловище и длинный хвост. В лошади — длинную гриву, вытянутую морду и четыре ноги. Но в обоих случаях — темное присутствие живого. Итак, рога, прямоугольное туловище и длинный коровий хвост — прекрасные и в то же время несколько пугающие компоненты коровьей формы, воспринимаемые динамической душой в полном соответствии с реальностью. «Идеальное» же изображение коровы есть нечто неестественное и, для ребенка, фальшивое. От картинки ребенок требует элементарной узнаваемости, а вовсе не правильности или художественной выразительности, и уж менее всего — того, что мы называем пониманием. «Искажения» в детском восприятии неизбежны и динамичны. Но динамическая абстракция — нечто большее, чем умственная абстракция. Если на детском рисунке гигантский глаз расположен на середине щеки, это означает, что глубокое динамическое сознание глаза, его относительная преувеличенность и есть правда жизни, пусть и научно не подтвержденная.

С другой стороны, какой смысл, скажите на милость, сообщать ребенку, что Земля «круглая, как апельсин»? Да это попросту вредно! Уж лучше говорите ему, что Земля — яйцо, сваренное вкрутую в кипящей кастрюле. Это имело бы хоть какое-то динамическое значение. Что касается апельсина, вы добьетесь лишь того, что ребенок живо представит себе оранжевый апельсин, парящий в голубом небесном просторе, но и не подумает связать этот апельсин с землей, по которой он сам ступает. Да и для широких масс человечества было бы намного лучше, если бы они никогда не слышали, что Земля — это шар. Не следовало им знать, что Земля круглая. Это сделало для них нереальным буквально все на свете. Они разочаровались в нашей старой доброй земле, казавшейся им такой устойчивой и надежной, и теперь они никак не могут уйти от этого непонятного образа шара, живут в тумане абстракции и чувствуют себя неуютно. Но если забыть об абстракциях, то окажется, что Земля — вовсе и не шар, а огромная плоскость с горами и равнинами. К чему же без всякой нужды вдалбливать в сознание масс абстракцию и убивать реальность?

Что до детей, то неужели мы не возьмем себе в толк, что их абстракции никогда не основываются на наблюдениях, а только на преувеличениях? Если на лице есть глаз, то в глаз может превратиться и все лицо. Душа ребенка не может иначе абстрагироваться от тайны глаза. Если пейзаж включает в себя дерево, то деревом становится весь пейзаж. И всегда в фокусе восприятия — часть, а не целое. Любая попытка изменить фокус детского восприятия в сторону целого, то есть попытка научить ребенка взрослому обобщению, взрослым абстракциям, обречена на провал. И тем не менее мы требуем от ребенка сделать рельефную карту местности, где он живет (например из глины). Какая несусветная глупость! У него нет ни малейшего представления даже о том пригорке, на котором стоит его дом. Тропинка, взбегающая на пригорок, калитка, ведущая в сад перед домом, ну, может быть, еще окна — вот и все, что он знает. И то в лучшем случае.

Словом, учить ребенка чему бы то ни было, учить его школьной премудрости — это настоящее преступление. Собирать детей в кучу и обучать их, обращаясь к уму и сознанию, — настоящее злодеяние. Это вызывает абсолютное голодание динамических центров, а взамен выдает стерильный суррогат «умственного», абстрактного знания. Дети средних социальных слоев настолько психически истощены, что остается лишь удивляться, почему они вообще еще живы. Несколько лучше обстоит дело с детьми низших социальных слоев, ибо многим из них удается избежать школы и остаться на улице. Но в наше время это неотвратимое зло — «всеобщее обучение» — настигает и пролетарских детей.

При этом несомненно и то — и на это указывают мои оппоненты, — что, несмотря на всю обработку школами и газетами, человек сегодня остается диким, как каннибал, но только еще опасней. Его живое динамическое «я», вместо того чтобы быть воспитано, оказалось попросту выдворено из него.

Мы говорим о воспитании, о доведении природного ума ребенка до полноты его развития. Но при этом доводим до полноты нечто прямо противоположное. Мы засоряем ему голову массой ненужных фактов и тем самым искажаем, удушаем, лишаем питания первичные центры его сознания. Очень скоро наступит тот далеко не прекрасный день, когда нас настигнет расплата за все, что мы сделали с нашими детьми.

Да, мы должны развивать ребенка и «доводить его до ума». Но это вовсе не означает, что целью развития и воспитания мы должны считать некое «умственное» знание. Тем более мы не должны делать из него некий порочный круг и водить по этому кругу несчастный ум ребенка, как корову по ярмарке. Нам не следует путем воспитания добиваться понимания у ребенка. У большинства людей так называемое понимание — это не что иное, как ложь и порок. Я не хочу, чтобы мой ребенок обладал какими-то знаниями, а тем более пониманием. Я не хочу, чтоб мой ребенок знал. Если ему так хочется знать, сколько будет пятью пять, то пусть лучше он это не запоминает, а сосчитает на пальцах. Его маленький ум нужно оставить в покое, дабы бодрствовало его динамическое «я». Он еще много раз спросит «сколько», «как» да «почему». Однако по большей части он интересуется тем, почему солнце светит, или почему у дяди усы, или почему трава зеленая, а вовсе не чем-то рациональным. На большинство детских вопросов вы просто не сможете ответить, да, собственно, и не должны. Это даже не вопросы в полном смысле слова. Это скорее возгласы удивления или скептические замечания. Ребенок спрашивает: — А почему трава зеленая?

На самом же деле он имеет в виду нечто другое: «Она действительно зеленая — или это мне просто кажется?» А мы, напустив на себя важный вид, начинаем нести какую-то чушь о хлорофилле и тому подобных заумных вещах. Какие же мы идиоты!

Целостное развитие ребенка исходит из больших динамических центров, оно неинтеллектуальное по определению. Искусственно стимулировать умственную деятельность — значит стопорить динамическую деятельность и сводить на нет истинное, динамическое развитие ребенка. К двадцати одному году[60] наше юношество представляет собой скопище беспомощных, эгоистичных существ, барахтающихся в пустоте своей «умственности». У них впереди нет ничего хорошего, ибо в течение всей жизни их систематически лишали естественного корневого психического питания, а кормили, если можно так выразиться, «через мозги». Все свое возбуждение, всю свою сексуальность, как и многое другое, они получали через одни лишь мозги, а как дошло до настоящего дела — полное фиаско. В своем юном возрасте они оказались bas?[61]. Аффективные центры у них истощены напряженной работой мозга.

До четырнадцати лет детей нужно учить лишь двигаться, действовать, делать. Но даже этому их следует учить по возможности меньше. Взрослые попросту не знают и не могут знать, в чем состоит развитие детского ума. Взрослые всегда им мешают. Они всегда навязывают им свое взрослое, умственное развитие. Вот почему необходимо оберегать детей от того, чтобы их обучали взрослые.

Заставить ребенка поработать — это другое дело. Пусть он работает совсем немного, это неважно. Главное — показать ему, как даже эту маленькую работу можно сделать красиво и с толком. Ненавязчиво направляйте его, подсказывайте ему, как даже эту пустяковую работу выполнить с таким совершенством, какого позволяет ему достигнуть его природа. Пусть он чувствует и шлифует каждое свое движение и гордится им.

Всегда давайте ему понять, что он не может и не должен посягать на чужую собственность или чужое терпение. Учите его песенкам, рассказывайте сказки. Но никогда не втолковывайте ему школьной премудрости. И пусть он как можно больше будет предоставлен самому себе. Прогоняйте его от себя, отправляйте к другим детям. Пусть учится на собственных ошибках, как избегать ошибок, и на собственных опасностях, как избегать опасностей. Вообще старайтесь забыть о нем, насколько это возможно.

Весь этот, нелегкий, напряженный, родительский труд нельзя перекладывать на чужие плечи. Только родители сумеют умом забыть, а своим динамическим «я» никогда не покидать и не забывать своих детей.

Трудно ожидать от родителей, что они поймут, зачем нужно закрывать начальные школы и почему на них, родителей, следует возложить ответственность за воспитание своих детей на протяжении первых десяти лет их жизни. Если не все родители могут понять, скажем, теорию относительности, то уж тем более редко кто из них сумеет постичь закономерности развития динамического сознания. Да и к чему им это понимать? Понимать — дело немногих, дело же масс — верить этим немногим и ни о чем не заботиться, чтобы с честью и достоинством исполнять свой человеческий долг. Вверив вождям свое активное послушание, они могут сохранить в своих душах присущую им от природы гордость.

Некоторым родителям трудно будет понять, почему их ребенку нельзя давать «умственного» воспитания. А другим достаточно будет и намека, чтобы уразуметь, в чем именно должно состоять развитие сознания их чада на протяжении первых четырнадцати лет жизни. Найдутся и такие, у кого хватит воображения представить себе, что может чувствовать ребенок, глядящий на лошадь, и кто знает, как отвечать на вопрос: «Почему трава зеленая?» Кстати, запомните — отвечать нужно так: «Потому что зеленая».

Взаимодействие четырех динамических центров не определяется каким-либо умопостигаемым законом. Умственная же деятельность совершается согласно закону корреляции[62]. Но внутри динамического сознания не существует никакой логической или рациональной корреляции. Оно пульсирует вне всякого согласования и не терпит никакой согласованности. Собственно, из этой несогласованности динамического сознания и происходит индивидуальность. Динамические абстракции детского восприятия не следуют никаким рациональным законам или хотя бы таким законам, которые подлежат познанию разумом. Вот почему так вредно заставлять ребенка делать глиняную карту рельефа местности, где он живет, или просить его «сделать выводы» из каких-либо наблюдений. Динамическое сознание ребенка выводов не делает. Динамически все и всегда возможно. «Сделанный вывод» — это смертный приговор индивидуальности юного развивающегося существа. Ради бога, пусть ребенок лепит глиняные равнины и холмы или рисует их, если ему это нравится, — но исходя лишь из собственной своей фантазии, и, уж конечно, без всяких выводов. И делать это он должен с полной самоотдачей, добросовестно, с увлечением. А вы поощряйте его вопросами:

— Ну и где же здесь у тебя фабричные трубы?

Или слегка поддразнивайте его:

— И вот эту размазню ты называешь церковью?

Если он проявит живое внимание к деталям, то рисунок у него получится более или менее похожим на оригинал. То есть душа у него должна быть внимательной, ничего более.

В таком активном обучении ребенок развивается первые десять лет. Мы не должны бояться обнажать перед детьми свои истинные взрослые чувства и проявлять свои естественные взрослые реакции. Но только не нужно выжимать из ребенка сочувствие, сострадание и жалость. Не нужно навязывать ему ложных понятий добра и зла. На их месте должно быть спонтанное приятие или неприятие. И уж совсем не годятся изречения вроде такого:

— Мальчик мой, ты еще не все понимаешь. Вот когда вырастешь большой…

Ему и незачем понимать. Своей детской мудростью он далеко превосходит родителей.

Но самое последнее дело — вести с ребенком разговоры о сексе или посвящать его во взрослые взаимоотношения подобного рода. Ребенок обладает стабильным сексуальным сознанием, и на вопросах секса никогда не «зацикливается». Он может чуть ли не инстинктивно написать на заборе «нецензурное» слово, но это не вполне осознанное действие. Он действует при этом как во сне, то есть неосознанно и естественно. Любопытное, смутное, непристойное сексуальное сознание ребенка тоже вполне естественно и никому не приносит вреда. Взрослым следует как можно меньше обращать на это внимание. А что если ребенок ненароком увидит спаривающихся петуха и курицу или совокупляющихся собак? Ничего страшного в этом нет. Он должен это видеть. Но только без ваших ханжеских комментариев. Не нужно ничего искусственно скрывать от него. Если ребенок случайно увидит голым одного из родителей в ванной, не беда. Чрезмерная скрытность гораздо хуже. Но так же плохо нескромно выставлять себя напоказ. Однако хуже всего заталкивать все эти смутные динамические впечатления в область рационального сознания.

Недопустимо обсуждать с ребенком поведение взрослых. Пусть взрослые оставят при себе свои взрослые чувства и отношения или, по крайней мере, обсуждают их с ровесниками. Однако ничего страшного, если ребенок станет случайным свидетелем ссоры между родителями. Ему необходимо иногда видеть бури. Динамическое понимание ребенка гораздо глубже и проницательнее, чем наше рациональное объяснение. Но никогда не вовлекайте ребенка в свои взрослые ссоры. И не принимайте его сочувствий по этому поводу. Всегда подчеркивайте, что это не его дело и что он не должен был ничего слышать, даже если он при этом присутствовал и не мог не слышать. И действительно, не его это ума дело, — я подчеркиваю, ума. А динамическая душа ребенка все сама может взвесить и во всем сама разобраться, если только при этом не будет никакого вмешательства взрослых, никаких взрослых комментариев, никакого взрослого требования сочувствия. Ничего, кроме презрения, не вызовет у ребенка тот из родителей, кто ищет его сочувствия в ссоре с супругом. Тот, кто принимает сочувствие, всегда более виноват, чем его противник по ссоре.

Конечно, в наши дни многие дети чуть ли не с самого рождения настолько «интеллектуальны» и их настолько интересуют дела родителей, что тем не остается никакого другого выхода, как все им выкладывать без обиняков. А еще лучше в столь же бесцеремонной форме заявить своему слишком любопытному отпрыску:

— А ну-ка, убирайся отсюда, ты и так слишком много знаешь. Господи, как я от тебя устал!

Но вернемся к вопросам сексуальности. Ребенок рождается, относясь к мужскому или женскому полу, и вся его душа, вся его психика является, соответственно, мужской или женской. Каждая живая клеточка организма является мужской или женской и остается таковой в течение всей жизни индивида. Иначе говоря, каждая живая клеточка в мальчике — мужская, и каждая живая клеточка в девочке — женская. Говорить о существовании какого-то третьего пола или неопределенного пола — глупо и наивно.

С биологической точки зрения, можно утверждать, что в каждого индивида заложены рудиментарные формации обоих полов. Но это вовсе не означает, что каждый индивид является в какой-то мере двуполым или что он может себя отнести к тому либо иному полу ad libitum[63]. Идеализм так долго господствовал над нашими умами, что мужчины стали безнадежно зависящими от своего рационального сознания. То есть наши большие аффективные центры больше не действуют спонтанно, а всегда подчиняются контролю головы. От этого и сумятица в нашей душе, от этого бедный «сознательный» индивид не может не жеманничать и не кокетничать, подобно женщине. Идеальное сознание научило мужчин быть по-женски сентиментальными, слишком чувствительными и уступчивыми, в том числе и в любви. Более того, многим юношам кажется, что в эмоциональном отношении они больше похожи на девушек, и на этом основании делают вывод о своей двуполости. Глубокое заблуждение!

На поверку оказывается, что эти «женственные» мужчины вполне «мужественны». Почему же, в таком случае, они ощущают себя женщинами и даже стараются выглядеть по-женски? Ответ в какой-то мере касается направленности поляризованного потока. Наши идеалы научили нас быть такими любящими, такими уступчивыми, такими томными и тоскующими по любви, что этот тип поведения для многих мужчин стал чуть ли не автоматическим. Но для типа поведения, который мы назвали бы «естественным», характерно то, что мужчина свой позитивный полюс обретает в волевых центрах, а женщина — в симпатических. Следование идеалам христианской любви изменило и мужчин и женщин. Мужчина усвоил себе роль мягкого, любящего существа, а женщина, напротив, стала играть активную роль, стараясь прибрать всю власть к своим рукам. Мужская натура стала чувствительной и симпатической в своей основе, а женская — активной, деятельной и властной. Поэтому мужчина в человеческих взаимоотношениях все чаще выступает в качестве пассивного, воспринимающего полюса притяжения, а женщина — в качестве активного, позитивного полюса напряжения. А это является искажением их изначальной природы. Инициатива принадлежит теперь женщине, мужчина лишь на нее отвечает. Они как бы поменялись ролями. Но мужчина, даже играя роль женщины, каждой своей клеточкой остается мужчиной, а женщина, какой бы мужеподобной она ни казалась, каждой своей клеточкой остается женщиной. Пропасть между Гелиогабалом[64], самым женственным мужчиной на земле, и самой мужеподобной женщиной все равно остается прежней — все той же древней пропастью между мужским и женским полами. Мужчина всегда мужествен, а женщина всегда женственна. И поменялись ролями они на время, как это уже случалось и в прошлые времена. Динамический поток нынче поменял направление.

Присмотревшись повнимательнее, мы можем точнее разобраться в этих вопросах позитивности-негативности. Фактически позитивность-негативность и, соответственно, активность-пассивность распространяются в обоих направлениях. Если мужчина как мыслитель и «делатель» позитивен (то есть активен), то женщина негативна. С другой стороны, если женщина как инициатор чувств и симпатического понимания позитивна (то есть активна), то мужчина негативен. Мужчина может быть инициатором действий, а женщина инициатором эмоций. Мужская инициативность простирается до пределов волевой деятельности, женская — до пределов симпатической. В любви женщине естественно любить, мужчине — быть любимым. В любви женщина позитивна, мужчина негативен. В любви женщина просит, мужчина отвечает на ее просьбу. В жизни же все наоборот. В знании и «делании» мужчина позитивен, а женщина негативна: мужчина — инициатор, женщина живет по инерции.

Но этот естественно установившийся порядок так же естественно может быть и нарушен. Действие и высказывание, являющиеся прерогативой мужчины, полярно противопоставлены чувству, а эмоции, являющиеся прерогативой женщины, противопоставлены действию. Что тут положительно, а что отрицательно? Был ли мужчина, вечный протагонист, рожден от женщины, от ее утробы бездонного чувства? Или женщина, эта утроба бездонного чувства, была рождена из ребра деятельного мужчины, сотворенного первым? Мужчина, делатель, деятель и мыслитель, инициатор бытия, — является ли он господином жизни? Или женщина, эта великая Мать, родившая нас из утробы любви, и есть верховная Богиня?

Этот вопрос будет актуальным до скончания века. И пока существуют мужчина и женщина, ответ на него периодически будет меняться: сегодня он будет один, а завтра другой и так далее. Поскольку высказывание считается прерогативой мужчины, то он всегда заявляет, что Ева была сотворена из его лишнего ребра, то есть из области его творческого, высшего динамического сознания. Но всякий раз, когда женщине удается вставить слово, она указывает на то, что каждый мужчина, кем бы он ни был, рожден своей матерью. Извечный спор на вечную тему!

Однако некоторые мужчины всегда соглашаются с женщинами, всегда уступают им творческую позитивность. А бывают периоды, один из которых мы ныне и переживаем, когда мужчины не уставая твердят о женщине как о великом источнике жизни и начале творения, женщине-матери, родоначальнице бытия.

И тогда полюса как бы вновь меняются местами, хотя мужчина по-прежнему остается и делателем и мыслителем. Но существует он единственно ради женщины, чувственной и дарующей жизнь. Отныне кульминацией его бытия является тот сладостный миг, когда он полностью отдает себя женщине, когда он дает самозабвенный ответ на ее огромную чувственную просьбу. Все его мысли и все его действия в этом мире служат лишь подготовкой к этому великому мгновению, мгновению, когда он растворяется в чувственной страсти женщины, словно заново появившись на свет. Обретя самовыражение в чувственной страсти женщины, мужчина и в самом деле становится «снова рожденным»[65], как это удачно сказал Уитмен.

И в этом главная суть мужского начала. Жизнь, мысль и деятельность — все это на самом деле устремлено к великому завершению в Женщине, жене и матери.

Мужчина ныне вступил в свою негативную стадию. Ныне он обретает самовыражение в чувстве, а не в действии. Ныне вся его деятельность — «домашнего» порядка, а все его мысли сводятся к доказательству одного: ничто не имеет значения, кроме того, чтобы это «новое рождение» повторялось бесконечное число раз и чтобы женщина покрепче угнездилась в дупле Древа жизни, как птица, несущая яйца в высоте его кроны. Мужчина готов на все ради женщины и рождается в ней снова и снова.

Подобное бытие мужчины определяет полное изменение направленности его натуры. Прежде напористый и непоколебимый, он стал нерешительным и ранимым. В нем появилось столько же чувства, как в женщине, а может быть, даже больше. Весь его героизм переместился в область стоического терпения. Он культивирует жалость, нежность и слабость — в том числе и к себе самому. Он во многом перенял на себя роль женщины. И в то же время женщина стала бесстрашной, внутренне твердой: ей не остается ничего другого, как взять на себя «позитивную» роль. Взять на себя ответственность. Рука, качающая колыбель, правит миром. Более того, женщина заставила мужчину сделать одно «открытие»: оказывается, колыбель можно и не качать, чтобы руки женщины всегда оставались свободны. Теперь она королева на всей земле, тиран и бесстрашный воин. Нежность и жалость по-прежнему начертаны на ее знаменах — но Боже избави нас от этой жалости. Эта беспощадная жалость рвет нас на клочья.

Таким образом, мы видим, что прежние полюса полностью поменялись местами. Мужчина взял на себя эмоциональную роль, женщина — деятельную и позитивную. В мужчине стали проявляться признаки сильного и странно пассивного сексуального желания, желания быть взятым, которое до сих пор считалось чисто женской особенностью. У мужчины все больше проявляются чувства женщины — или, точнее, те чувства, которые он приписывал женщине. Он стал таким женственным, какой женщина на самом деле никогда не была, и стал поклоняться своей же собственной женственности, называя ее вечной и высшей. Одним словом, он стал обнаруживать все признаки двуполости. Он вообразил, что он полуженщина. А женщина рядом с ним, разумеется, кажется слишком мужественной. Ложь о гермафродите рождается вновь.

Впрочем, ложь — это все вместе взятое. Мужчина в личине напускной женственности все равно полностью остается мужчиной. А женщина, произнося речи в парламенте или патрулируя улицы с каской на голове, все равно полностью остается женщиной. Они лишь играют роли друг друга, и им кажется, что качается стрелка компаса между полюсами. Но это вовсе не так: просто сам компас перевернулся на сто восемьдесят градусов. От этого северный полюс не стал южным или оба — полусеверными, полуюжными.

Разумеется, женщина должна твердо придерживаться свойственной ей естественной эмоциональной позитивности. Но тогда и мужчина должен твердо придерживаться своей собственной позитивности бытия, и действия его должны быть не «домашними», а мужскими, не посвященными целиком и полностью благу женщины. Он должен сохранять свое состояние искренней, страстной позитивности бескорыстного бытия, исполнять свой высший долг — долг воплощения своих собственных глубочайших импульсов, в чем он должен давать отчет одному лишь Богу или своей собственной душе, вовсе не беря в расчет женщину. Это его первичный, изначальный долг перед своей же собственной глубинной душой. И когда он раскинет свой стан — стан своей подлинной, а не фальшивой божественности, — туда войдет женщина, поднимет дирижерскую палочку, и в исполнении бравого джаз-банда[66] дружно грянет музыка прежде расстроенных чувств.

Мужчина останется мужчиной, сколько ни напяливай он на себя нижних юбок томности и нежности, сколько ни украшай он себя жемчугами чувствительности. Ваш большеглазый, чувствительный мальчик, гораздо более нежный и любящий, нежели его черствая сестра, все равно остается мужчиной, уверяю вас. Хотя, может быть, мужчиной «испорченным», так что мать с ним хлебнет еще лиха, а жена — уж тем более.

Разумеется, самое важное — это гармония полов. Мужчина должен следовать импульсам своей души, должен всего себя отдавать делу своей жизни, порой рискуя ради него и самой жизнью, а женщина не должна претендовать на то, чтобы быть высшей целью мужчины.

Следуя религиозным импульсам своей души, мужчина в своей жизненной деятельности возносится ввысь, выше женщины. В этой своей высшей жизненной деятельности он подотчетен одному только Богу. Он не должен останавливаться, не должен думать о том, что ему есть что терять: жизнь, жену, детей. Он должен нести вперед свое знамя, не думая о том, что он может потерять весь мир и еще шесть миров, со всеми женами, матерями и детьми в придачу. Отсюда Иисусово: «Что Мне и Тебе, женщина?» Каждый мужчина должен иметь мужество сказать это своей жене или матери, коль скоро его ожидает работа или миссия, исходящая из его души.

Но, опять-таки, мужчина не настолько глуп, чтобы свершать свои подвиги по двадцать четыре часа в сутки. Иисус, Наполеон или любой другой великий мужчина — все они обязаны приходить домой к вечернему чаю и, переобувшись в домашние тапочки, сидеть за столом и глядеть, как зачарованные, на собственных жен. Ибо у женщины есть свой собственный мир, своя позитивность: мир любви, нежности и других глубоких и нежных чувств.

И каждому мужчине приличествует по временам надевать домашние туфли, расслабляться и полностью отдаваться своей женщине и ее миру. Нет, не предавать ради нее своей высшей цели. Но отдавать самого себя — всего лишь на время — своей женщине, своей верной подруге.

Вот откуда то недоумение, которое вызывает у нас Кант[67], всю жизнь бесконечно разглагольствовавший и неутомимо писавший, словно машина, и мещански-расчетливый Наполеон[68], который развелся со своей Жозефиной, чтоб породниться с Габсбургами, — или даже Иисус со Своим: «Что Мне и Тебе, женщина?» Он обязан был бы добавить: «… сейчас, в это время суток». Все они — в той или иной мере — были неудачниками.