Сорок два

Сорок два

Когда мы раздевались в этот вечер в номере гостиницы, я рассказал ей о калитке и о том, как ее легчайшее прикосновение потрясло мою жизнь много лет назад. Она слушала, аккуратно разглаживая свою блузку на вешалке.

— Почему ты мне не рассказал этого раньше? — спросила она. — Чего ты боялся?

Я положил на время свою рубашку на стул, чуть не забыв о том, чтобы быть таким же аккуратным, как она, и потянулся за вешалкой.

— Я боялся измениться, конечно. Я защищал свое привычное, почти безупречное положение.

— Это твои доспехи? — спросила она.

— Да, конечно, эта защита.

— Защита. Почти каждый мужчина, которого я знала, погребен под защитным слоем, — сказала она. — Вот почему даже самые красивые из них так чертовски непривлекательны!

— Они отталкивали тебя от себя. И я когда-то отталкивал тоже.

— Ты нет, — сказала она, а когда я напомнил ей факты, она заметила:

— Ты почти оттолкнул меня. Но я знала, что то холодное существо, которое я вижу, это не ты.

Я увлек ее за собой в постель, дышал ее золотыми волосами.

— Какое прелестное тело! Ты так: невероятно прекрасна; и ты — моя жена! Как это может быть одновременно?

Я очень нежно поцеловал уголок ее рта.

— Прощай, моя гипотеза!

— Прощай?

— У меня была в ходу гипотеза, почти теория, до того как ты прекратила поиски. Вот она: красивые женщины почти равнодушны к сексу.

Она засмеялась от удивления.

— О, Ричард, ты шутишь! Правда?

— Правда. — Меня охватили противоположные желания. Я собрался рассказать ей, но в то же время я хотел продолжать ощущать ее прикосновение. Всему свое время, думал я, всему свое время.

— Знаешь, что неверно в твоей гипотезе? — спросила она.

— Думаю, что в ней все верно. Но есть исключения, и ты — спасибо Творцу — одно из них. А в общем случае дело обстоит так: красивые женщины устают от того, что их рассматривают в качестве сексуальных объектов. В то же время они знают, что их достоинства этим исчерпываются, поэтому их переключатели срабатывают на выключение.

— Занятно, но неправильно, — сказала она.

— Почему?

— Детская наивность. Переверни наоборот. Согласно моей теории, Ричард, привлекательные мужчины почти равнодушны к сексу.

— Чепуха! Что ты хочешь этим сказать?

— Слушай: «Я защищена от привлекательных мужчин как крепость, я холодна к ним, я не подпускаю их к себе ближе, чем на расстояние вытянутой руки, не отвожу им никакой роли в моей жизни, и после этого всего начинает почему-то казаться, что они не получают такого удовольствия от секса, как мне бы хотелось…».

— Неудивительно, — сказал я и при виде разлетающихся обломков моего разгромленного предположения понял, что она имеет в виду. — Неудивительно! Если бы ты не была так холодна к ним, вукнесс, если бы ты чуть-чуть открылась, дала им понять, как ты себя чувствуешь, что ты думаешь, — ведь в конце концов ни один из нас, по-настоящему привлекательных мужчин, не хочет, чтобы к нему относились как к секс-машине! Вот и получается, что если женщина дает нам почувствовать чуть-чуть человеческого тепла, выходит совсем другая история!

Она переместила свое тело очень близко к моему.

— Класс? — сказала она. — И какова мораль этой басни, Ричард?

— Там, где отсутствует душевная близость, идеального секса быть не может, — сказал я. — Такова мораль, учитель?

— Каким мудрым философом ты становишься!

— И если кто-то постигает это, и если он находит того, кем восторгается, кого любит, уважает и искал всю свою жизнь, разве не может оказаться, что он находит тем самым самую уютную постель для себя? И даже если тот, кого он нашел, оказывается прекрасной женщиной, не может ли оказаться, что она будет уделять очень много внимания сексуальному общению с ним и будет наслаждаться радостями физической близости в той же мере, что и он сам?

— Вполне возможно, что в той же мере, — засмеялась она. — А может быть, даже больше!

— Учитель! — воскликнул я — Не может быть!

— Если бы ты мог побыть женщиной, ты бы многому удивился.

Мы — молодожены — касались друг друга и разговаривали в течение всей ночи, так что разрушающиеся стены, закаты империй, столкновения с правительством и банкротство — все это просто утратило всякий смысл. Это была одна ночь из многих, поднимающаяся из прошлого, возвышающаяся над настоящим и устремляющаяся в мерцающее будущее.

«Что самое важное в любой выбранной нами жизни? — думал я. — Может ли все быть таким простым и сводиться к близости с тем, кого мы любим?»

За исключением тех часов, когда мы ссорились друг с другом в пустыне или умирали от усталости, сидя за компьютерами, все, что мы делали, было окружено слабо сияющей аурой эротичности. Короткий быстрый взгляд, едва заметная улыбка, легкое прикосновение — все это доставляло нам радость на протяжении всего дня.

Одной из причин, по которой я годами раньше стремился завязать новые отношения, была моя нелюбовь к продолжению встреч, когда утонченная эротическая аура развеивалась. Я восхищался, что в отношениях с этой женщиной электризующий эффект не прекращался. Постепенно моя жена становилась все более прекрасной, выглядела все более привлекательной и нежной.

— Все это субъективно, не так ли? — спросил я, теряясь в плавных очертаниях и золотистом сиянии.

— Да, это так, — ответила она, зная, о чем я думаю. Наша телепатия не была основана на методах, она случалась спонтанно, и каждый из нас нередко знал, что на уме у другого.

— Кто-то другой посмотрел бы на нас и отметил, что мы не изменились, — сказала она, — что мы те же самые, что и раньше. Но в тебе есть что-то, что кажется мне все более и более привлекательным!

Так и есть, думал я. Если бы мы друг для друга не менялись, нам с вами давно стало скучно!

— Мы уже закончили наше вступление? — спросил я. — Или так будет продолжаться всегда?

— Помнишь, что в твоей книге сказала чайка? Может быть, ты сейчас находишься как раз там же: «Теперь ты готов к тому, чтобы лететь вверх и начать познавать смысл добра и любви».

— Он не говорил этого. Это было сказано ему.

Она улыбнулась.

— А сейчас это было сказано тебе.