Б. В. Бирюков, Ф. В. Широков О «Сумме технологии», об эволюции, о человеке и роботах, о науке... Опыт оценки

Б. В. Бирюков, Ф. В. Широков

О «Сумме технологии», об эволюции, о человеке и роботах, о науке...

Опыт оценки

Пролог

Итак, читатель, ты перевернул последнюю страницу и хотел было отложить книгу. Но тут ты заметил послесловие. Не досадуй, мы ведь тоже были читателями, только несколько раньше тебя! Поговорим же о книге. Нам поневоле придется делать ссылки на текст, за что мы приносим тебе свои извинения.

Имя Станислава Лема, конечно, тебе известно. Это – польский писатель, фантаст, многие его романы и рассказы переведены на русский язык. Здесь и «Магелланово облако», и «Астронавты», и «Вторжение с Альдебарана» и многое другое. Однако думал ли ты, что в этих произведениях, помимо увлекательного сюжета, необычайных фантастических реалий, роботов с характерами людей, а подчас и людей с психикой роботов, помимо всех этих литературных «изобретений», есть еще и некая общая идея, некая концепция. Руководствуясь ею, Лем, как мастер-кукольник, расставляет по сцене своих марионеток. В этом – секрет успеха, в этом – секрет самого творчества.

Эта общая концепция в виде довольно пухлой книги лежит сейчас перед тобой, читатель!

Вскоре мы займемся ее разбором, а пока заметим, что у Лема есть еще и оформление сцены, так сказать бутафория, декорации. Как он не похож этими декорациями на многих других фантастов! У тех они просто «наполнитель», ведь нужно же дать герою какую-нибудь профессию, во что-то одеть его, посадить на какой-то корабль... У Лема, если уж профессия-то, значит, о ней говорят в научных кругах, ее ждут и предчувствуют; если одежда – то из таких загустевающих в воздухе хлопьев, в которые нас завтра оденет химия; если корабль, то, хотя, быть может, и не в точности такой, который завтра понесет экипаж к Марсу, но все же – один из «реальных» проектов, опубликованных в общенаучном журнале... Это именно корабль, а не фантастический «наполнитель»!

Творчество Лема глубоко уходит своими корнями в современную науку, в тот новый мир, в котором начинает жить человечество. Лем не пугается никакой науки; врач по образованию, он «не страшится» биологии, но задумывается и над астрономией, пытается проникнуть в физику и даже заглядывает в Храм Абстракции, у врат коего меч математики преграждает путь профану... Но оставим этот панегирик и перейдем к разбору самой книги.

О названии

Прежде всего – о названии: «Сумма технологии». Не передразнивает ли автор Фому Аквината? Его «Сумму теологии»? Фому, этого крупнейшего средневекового богослова, который был уверен, что в божественном откровении предначертано развитие Вселенной и человеческого рода, что в нем заключена вся истина о прошлом, все сведения о настоящем и все предвидение будущего.

Прогнозирование

Однако что же кроется за этим названием, что представляет собой книга Лема по существу?

Автор говорит, что когда он писал «Сумму», названия «футурология» – наука о будущем – не существовало. Сейчас этот термин установился и книгу Лема можно отнести к этой дисциплине. По-видимому, писателю-фантасту с философским складом ума вполне естественно взяться за книгу именно по футурологии. Впрочем «Сумму технологии» не так-то легко классифицировать, здесь на широком полотне Лем крупными мазками набросал картину возможного развития человечества. Книга его примыкает к тем исследованиям, которые получили ныне название науковедения.[137] Она примыкает и к другим направлениям, пока еще безымянным. Мы имеем в виду, скажем, книгу И. С. Шкловского «Вселенная, жизнь, разум» – книгу о жизни в космосе и о космических цивилизациях.

Итак, «Сумма технологии» посвящена прогнозированию. Опираясь на сегодняшнюю науку, автор бросает взгляд на развитие техники, науки и некоторых сторон общественной жизни в будущем.

Причины «Суммы»

Но почему же он это делает? Во все времена отыскивались пророки будущего, иногда удачливые, но чаще – неудавшиеся. Поражает обилие методов прорицания и простота утвари. В дело шли и дым благовоний, и внутренности животных, и знамения небес...

Люди мечтали и о предсказании будущего, но средства у них были не вполне пригодные, да и прогресс шел тогда медленно. Будущее было почти равно настоящему. Биологический процесс жизни протекал быстрее, чем процесс накопления знаний, и предсказание будущего при всей его заманчивости не стало еще общественной необходимостью.

Иначе обстоит дело сейчас. Быстрый бег современного общества, огромный рост энергии, информации и вещества, подвластных людям, стремительное усложнение всех общественных явлений – все это вызвало к жизни научное прогнозирование.

И теперь у «предсказателей» уже не старая «утварь», в их распоряжении – большие вычислительные машины, модели, математические методы...

Лем как «прорицатель»

Таким образом, Ст. Лем вовсе не прорицатель-одиночка, и все же его «прогностика» своеобразна. Ведь он – писатель-фантаст и, должно быть, поэтому относит свой анализ к весьма далекому будущему. К тому, которое прогнозу на вычислительной машине не поддается. Здесь простор для фантазий или полуфантазий, их ценность – научно-познавательная и мировоззренческая. Здесь можно дойти до пределов возможного, с точки зрения наших нынешних представлений. Такие пределы старались указать А. Кларк и Дж. Томсон.[138] В отличие от этих авторов Лема интересуют не конкретные научные открытия, а сам «генератор прогресса науки».

Типы прогнозов

Прогноз, особенно количественная оценка или конкретное предсказание, очень часто оказывается «ненадежным», даже если это прогноз на десятилетия. Артур Кларк в своей книге привел примеры таких прогнозов, прогнозов развития «по прямой линии», которые сейчас кажутся нам смешными. Будущее непокорно, его не уложишь в рамки столь простой «геометрии», оно поражает людей внезапными рывками, которых никто или почти никто не предвидел. И все же прогнозы возможны и необходимы; общество все чаще прибегает к сознательным решениям в противовес стихийному развитию. Прогнозы особенно нужны тому обществу, которое как единое целое владеет средствами производства и вносит плановое начало в хозяйство и культуру.

Можно выделить (Г. М. Добров, op. cit.) три «эшелона» прогнозов.

К первому «эшелону» относятся прогнозы на 15-20 лет. Собственно, это просто предплановые и притом количественные оценки. Во втором – идут более далекие прогнозы, скажем, прогнозы, на первое десятилетие будущего века. Они уже чисто качественные. Прогнозы на столетие вперед (третий «эшелон»), как правило, гипотетичны.

Четвертый «эшелон»

В какую же группу попадают прогнозы Лема? Ни в одну! Это – прогнозы «четвертого эшелона», попытка заглянуть вперед на сотни столетий. Здесь вместо количественных или качественных ограничений на сцену выходят иные – самые общие ограничения практики и познания.

Но ведь при такой общности прогнозов автора может подстерегать пустота! Поясним наши страхи. При близком прогнозе, например при попытке представить себе прогресс телевидения, будущее кажется нам почти «осязаемым». В те годы, когда идея иконоскопа лишь зародилась, А. Толстой уже написал «Аэлиту», и как реалию завтрашнего дня люди увидели мир, оплетенный сетью телевизионных каналов, большие экраны, по которым проносятся вспышки событий. Сегодня эта реалия стала реальностью, а завтра вновь родившееся поколение уже не сможет представить себе мир без Единой Телевизионной Сети. И «Аэлита» утратит какую-то частицу своей таинственной прелести. А через тысячу лет техническая фантазия писателя будет казаться наивной, столь же наивной, как «техническая» фантазия Лукиана, у которого шквал, подхватив суденышко, унес его на Луну.

Так вот, «осязаемы» ли виденья далекого будущего и есть ли здесь вообще о чем думать? Да, есть! Лем развертывает перед нами серию проблем, тематических проблем, по которым можно писать и футурологические работы вроде «Суммы», и увлекательные научно-фантастические романы, повести и рассказы. В этом – один из источников художественного творчества Лема. Здесь и сравнение био– и техноэволюции, и астроинженерное дело, и биотехническая деятельность цивилизаций, и автоэволюция человека; здесь же и вопросы морали...

Ко всем этим вопросам Лем подходит с единой позиции; он называет ее «позицией Конструктора». Он оптимист, и в отличие от многих писателей и ученых Запада говорит, что всего этого можно достигнуть. Он обсуждает возможные пути и следствия. Его основной тезис – «Догнать и перегнать Природу!».

При всяком далеком прогнозировании надо отвлекаться от «реалий» сегодняшней науки и техники, от каких-то характерных черт сегодняшнего общества. В сущности это значит – вводить некоторые упрощающие постулаты; при этом надо лишь четко представлять себе, от чего мы отвлеклись, что упростили и огрубили. После построения прогноза эта четкость позволит оценить его «силу», т.е. вероятность его реализации. Иначе прогнозист рискует попасть впросак – придать прогнозу большую значимость, чем он того заслуживает.

Три постулата

Каковы же постулаты Лема? Быть может, они противоречат современной науке? И все его построения – чистейшая фантазия? А если это не так, если построения автора согласуются с наукой, то какой период истории общества он стремится осветить?

Можно выделить три ключевых постулата.

Во-первых, Лем предполагает, что основные антагонизмы современности уже разрешены: человечество объединилось в масштабах всей планеты; войны и прочие конфликты – блокада на пути цивилизации – исключены, а «глобальное единство» создало необычайные условия для дальнейшего прогресса.

Общество, о котором пишет Ст. Лем, уже удовлетворило основные потребности: продовольствия, одежды и жилищ – достаточно. Созданы совершенные средства сообщения, достигнуто справедливое распределение благ, решена биологическая проблема здоровья... Короче говоря, Лем предполагает, что достигнуты предварительные условия, при которых цивилизация может поставить вопрос «что же дальше?» и перед нею откроется свобода в выборе дальнейших путей.

Мы видим в этой отправной точке Лема общество, которое «сможет написать на своем знамени: каждый по способностям, каждому по потребностям»[139], общество, возникновение которого будет означать «скачок человечества из царства необходимости в царство свободы».[140]

Во-вторых, Лем отвлекается – в общем и целом – от социальных аспектов будущего развития цивилизации.

Правомерна ли эта абстракция? Безусловно, да! И вот почему. Научное исследование общества началось недавно, гораздо позже, чем исследование природы. Между тем общественные отношения – один из наиболее сложных предметов познания. Точные методы, скажем математические, в социологии лишь зарождаются. А ведь необходимость в них осознана уже давно – о ней говорил еще К. Маркс. Чему ж удивляться, если социальные отношения в наше время едва поддаются количественному прогнозу, даже на короткий период. Эта трудность непомерно возрастает для отрезков времени, сравнимых по длительности хотя бы с историей человечества. Вот почему Лем решил отвлечься от социальных прогнозов в пользу технологии и науки. Его интересует отношение человека к природе, «космические перспективы» разума, связь естественного и искусственного в развитии цивилизации.

В-третьих, Лем предполагает, что современный тип человека – т.е. человек, обладающий логическим мышлением, – сохранится и в будущем. Лем исходит даже из предпосылки, что этот тип человека и творимой им культуры – «максимально рационалистический тип» – будет все более преобладать.

Попросту говоря, автор считает, что наши потомки будут по меньшей мере столь же разумны, как и мы. Мы не станем разъяснять читателю этот постулат, он вполне ясен.

Вместо этого мы разъясним некоторые понятия и принципы, используемые Лемом: «технологию», «цивилизацию» и «бритву Оккама».

Технология

«Сумма технологии», «технология», «технологические аспекты»... – эти слова часто встречаются на страницах книги. Автор рассуждает о путях, по которым пойдет «развитие технологии», и о влиянии, которое оно окажет на человеческую культуру. Технология – основа построений Лема, но что же следует понимать под самим этим словом?

Озадаченные, мы заглянули в «Словарь иностранных слов» и прочли в нем следующее:[141]

«Технология – совокупность знаний о способах и средствах проведения производственных процессов, напр. т. металлов, химическая т., т. строительных работ и т.д., а также самые процессы – технологические процессы, при которых происходит качественное изменение обрабатываемого объекта».

Увы, «технологии» польского писателя не становятся в один ряд со способами производства серной кислоты или выделки кирпича. Не годится и понимание «технологии» как синонима «техники» вообще, которое попадается в зарубежной литературе.

Лем понимает «технологию» в философском смысле как «обусловленные состоянием знаний и общественной эффективностью способы достижения целей, поставленных обществом». Это определение – достаточно емкое, оно позволяет охватить и биоконструирование, и автоэволюцию человека, и т.п. Конечно, «способы» могут меняться от цивилизации к цивилизации, от эпохи к эпохе и от одного обитаемого мира – к другому, и поэтому Лем говорит о различных «технологиях».

При всей диффузности лемовской «технологии» все же видно, что ее ядром служат орудия труда, средства производства в рамках общественных отношений. И вполне понятно, что Лем – в согласии с материалистическим пониманием истории – смотрит на технологию как на основу общественных систем и говорит, что источником изменений общественного строя служат изменения средств производства, т.е. технологии.

Цивилизация

Лем много говорит и о «цивилизациях»... В философском словаре Генриха Шмидта[142], к которому мы обратились теперь за справкой, нашли такую дефиницию:

«Цивилизация – следующая за варварством ступень культуры, которая постепенно приучает человека к плановым упорядоченным совместным действиям с себе подобными, что создает важнейшую предпосылку культуры».

Нам вспомнился почему-то circulus vitiosus[143] формальной логики, и этот призрак стал почти материальным, когда Шмидт меланхолически добавил, что «во французском и немецком языках слово “цивилизация” равнозначно слову “культура”». Это понимание, увы, также не годилось.

Лем понимает термин «цивилизация» в широком, «космическом» смысле. Для него это – бытие общества (не обязательно земного) в отличие от бытия биологического вида. Цивилизация возникает вместе с обществом и с появлением первых технологий. На Земле – с палеолитом.

Такое понимание вполне оправдано. Сейчас, когда человек выходит в космос, когда начат поиск космических цивилизаций, такое употребление этого термина, пожалуй, напрашивается само собой. Да и вряд ли можно «обвинить» автора в том, что он ввел это употребление. Он попросту им воспользовался, а до него термин «цивилизация» в том же смысле употребляли другие авторы, например И. С. Шкловский. Само же обсуждение вопроса о космических цивилизациях началось еще во времена святой инквизиции...

Но вернемся к нашей теме. Автор хочет рассмотреть различные аспекты будущей цивилизации: те, которые поддаются описанию уже сегодня. При этом он стремится следовать научной методологии и поэтому отрицает особое положение Земли и ее космического окружения. Отказ от иных гипотез о жизни в Космосе он мотивирует принципом, который в истории науки и философии получил название «бритвы Оккама». Что это за принцип?

Уильям Оккам

В XIV столетии начинается распад схоластической философии. В университетах Парижа, Оксфорда и Кембриджа зарождается новая мысль. И словно возгорающиеся факелы, в других городах Европы возникают университеты: 1303 г. – Рим, 1306 г. – Орлеан, 1308 г. – Коимбра, 1339 г. – Гренобль, 1347 г. – Прага, 1349 г. – Флоренция, 1357 г. – Сиена, 1364 г. – Краков, 1379 г. – Эрфурт, 1385 г. – Кельн, 1386 г. – Гейдельберг и т.д.

Перенесемся во вторую четверть XIV столетия. Мы видим, как в Париже и Оксфорде появляется группа блестящих мыслителей. Это течение мысли назовут номинализмом и концептуализмом, оно будет противостоять традиционной схоластике. Его свяжут в первую очередь с именем Уильяма Оккама. Оппозиция этих мыслителей традиционной схоластике приведет к тому, что лишь в XX веке медиевисты вскроют их оригинальные идеи и начнут издавать уцелевшие фрагменты их сочинений...

Уильям Оккам родился где-то между 1290 и 1300 гг. в деревне Оккам в графстве Сэррей. Он вступил в орден францисканцев, учился в Оксфорде (1312-1318 гг.) у Дунса Скота, а затем в течение двух лет комментировал там одно из наиболее известных сочинений средневековой схоластики – теологический сборник, составленный Петром Ломбардом.

Рамки чисто академической карьеры были тесны Оккаму и он вступил в борьбу с папой Бонифацием VIII, а затем и с Иоанном XXII, против которого он выпустил манифест. В 1324 г. этот папа вызвал его в Авиньон, где Оккаму предстояло ответить на выдвинутые против него обвинения. Следствие длилось четыре года. Опасаясь обвинительного приговора, Оккам бежал из Авиньона в Пизу искать убежища при дворе императора Людовика Баварского, который враждовал с папой. Папа отлучил Оккама от церкви (1328 г.), а затем та же участь постигла и его покровителя. В 1330 г., последовав за Людовиком, философ отправился в Мюнхен, где началась их совместная борьба с папой. «Tu me defendas gladio, ego te defendam calamo»[144], – говорил он Людовику.

Умер У. Оккам в Мюнхене около 1350 г., по-видимому, от чумы.

Спор номиналистов и реалистов

Мы поймем сущность философии У. Оккама и, в частности, уясним, как в ее рамках мог возникнуть принцип, именуемый «бритвой Оккама», если разберемся в споре между так называемыми реалистами и номиналистами – в споре об «онтологическом статусе универсалий».

Первая точка зрения – точка зрения реалистов – восходит еще к Платону. Ее удобно разъяснить на примере простой геометрической теоремы. Сумма углов треугольника, как известно, равна двум прямым. Однако к какому собственно объекту относится эта теорема? Ни к какому конкретному треугольному телу она, конечно, не относится. Ведь таковое не является идеальным треугольником. Но вместе с тем трудно допустить, что геометрический факт не относится ни к чему. В упомянутой теореме речь идет, безусловно, о треугольнике как таковом. Но что же это за треугольник, которого не встретишь в природе? Лишенный всех материальных признаков, и, в частности, пространственной локализации. Все его свойства исчерпываются тем, что он является именно треугольником и ни чем иным. Вот мы и «вынуждены признать», что он как-то существует, хотя это существование не воспринимаемо чувствами и доступно лишь умозрению.

Так создается некая новая сущность «треугольник» как таковой. Это – универсалия.

Реалисты считали, что универсалии существуют до конкретных объектов, т.е. имеют самостоятельное бытие. Мы не станем описывать различные нюансы реализма и разъяснять, кто из схоластов был «крайним» реалистом, а кто – «умеренным». В те века (VI-XIV) если и была возможна какая-то философия в Европе, то только схоластическая, и, как мы уже говорили, из среды схоластов вышли мыслители, ставшие в оппозицию к традиционной схоластике. Они выработали новую – номиналистическую – точку зрения. Она означала попросту запрет считать, что какому бы то ни было знанию, сформулированному в общих терминах, отвечает в реальном мире что-либо отличное от отдельных конкретных предметов (имеющих некие общие свойства). Номинализм явился в условиях средневековья «...первым выражением материализма»[145].

Бритва Оккама

Одним из ведущих номиналистов и был Уильям Оккам. Стремление устранить «избыточные» сущности реалистов оформляется в виде бритвы Оккама:

Сущностей не следует умножать сверх необходимости.

Имя ученого часто связывают с открытием, к которому он имел весьма косвенное отношение. Это случалось столь часто, что стало в науке скорее правилом, чем диковинкой. Так какое же отношение имеет Оккам к «бритве Оккама»? Увы, в его сочинениях этого тезиса как такового нет, но все же в них есть близкий тезис:

Не следует делать посредством большего то, чего можно достичь посредством меньшего.

Многочисленные другие высказывания Оккама идут в том же направлении.

После Оккама этот принцип был переосмыслен и расширен. Не его ли повторил Ньютон, сказав: «Гипотез я не выдумываю!»? А Бертран Рассел пишет: «Я лично убедился в необычайной плодотворности этого принципа в логическом анализе»[146].

Вот этой-то «бритвой Оккама» и пользуется Ст. Лем в своей книге. Он называет ее «принципом лаконичности мышления». Ее называют и «принципом бережливости», и «принципом простоты». Хоть эта оговорка, по-видимому, излишня, мы все же советуем читателю не путать по созвучию описанный принцип с пресловутым «принципом экономии мышления».

Методология науки прочно срослась с бритвой Оккама; сколько лишних сущностей вроде «флогистона» и лишних гипотез вроде «боязни пустоты» были отсечены этим режущим инструментом.

Две эволюции

Кибернетика родилась на стыке биологии и автоматики. Однако, пожалуй, именно Лем первым решился кибернетически сравнить био– и техноэволюцию. Цель очевидна – использовать опыт биоэволюции в технологии. Но ведь вроде бы сходные «докибернетические» попытки делали и социал-дарвинисты. Они «переносили» на общество законы живой природы и, в частности, закон естественного отбора. Быть может, попытка Лема – это перепевы социального дарвинизма? Нет, разумеется, нет! Ведь Лем сравнивает «две эволюции» на уровне абстракции, диктуемом кибернетикой. Идет ли речь о природе, обществе или технике, кибернетику интересует лишь одна сторона дела: во всех процессах она ищет регулирование и информацию.

В социальных процессах, как и в биологических, кибернетика выделяет восприятие, хранение, передачу, переработку и выдачу информации. От всего остального специфически социального в этих процессах она отвлекается. Этот прием – использование простого для изучения сложного – столь обычен в науках, что читатель легко припомнит примеры, когда физика служит химии, химия – биологии и т.д. Причем права «служанки» и «госпожи» отнюдь не уравниваются.

Итак Лем, используя кибернетический метод, пытается вскрыть конкретное сходство двух эволюций. И там, и тут пульсируют циклы управления и переработки информации. И там, и тут действуют обратные связи и эволюционируют самоорганизующиеся системы.

Эволюция жизни помогает понять, куда ведет нас все большее совершенство регулировки и гомеостаза очень сложных систем. Столь же сложные системы эволюционируют и в пределах технологии. И конечно же, на сам прогресс технологии Лем смотрит «глазами» кибернетики, как на возрастание гомеостаза. Однако между двумя великими эволюциями есть не только сходство, но и различие. Как «конструктор» природа по сравнению с человеком несовершенна, ее возможности ограничены.

Ограниченность кибернетического подхода. Экскурс в социологию

Генезис «цивилизации как динамической системы», т.е. интенсивное развитие технологии, начало и ход которого подобны взрывной реакции, несводим к законам одной лишь кибернетики. «Взрыв» – прежде всего социологическая проблема, ее решение – в материалистическом понимании истории. Экскурс Лема в эту область позволяет ему высказать интересные мысли.

Источник прогресса общества – развитие орудий труда. Вместе с ними развиваются, а затем и перестраиваются производственные отношения людей. Они в свою очередь определяют надстройку общества в области политики, права и идеологии.

Так почему же – спрашивает на основе этой формулы Лем, – почему одно общество вступает на путь ускоренного развития «технологии», а другое – нет?

Этот бег науки и техники и эта погоня за ним производственных отношений начались в Западной Европе в XVI веке, когда там стал складываться капитализм. (Лем говорит «западная динамическая модель цивилизации», но этот термин не отражает сути дела.) Теория французского этнолога и социолога Леви-Штрауса учитывает, правда, что «цепная реакция» в технологии начинается, когда интенсивность и преемственность изобретений превысят некий порог. Однако, как отмечает Лем, она не может объяснить, почему в одних странах эта «реакция» начинается раньше, чем в других, а третьи вообще берут технологию уже «в готовом виде». Простые вероятностные соображения Леви-Штрауса не объясняют ничего. Вся его теория особенно неубедительна потому, что в ней нет учета той общественной структуры, при которой должна возникнуть «реакция».

Это возражение Лема вполне обосновано.

Попытка объяснения

Кибернетик сказал бы, что здесь – обратная связь. Общественные отношения и вообще различные социальные структуры, в том числе и «вторичные», надстроечные, влияют на развитие техники. Лем пишет: «некоторые из этих структур... ограничениями, наложенными на свободу мысли и действия, могут весьма эффективно препятствовать всякой научно-технической изобретательности» (гл. II).

И действительно, история дает нам много примеров того, как общественные отношения тормозят или, наоборот, ускоряют прогресс орудий труда. Маркс отмечал, что в древнем Египте и Индии господство сельской общины, кастового строя и религии определили застойный характер общества. В течение тысячелетий там практически отсутствовал прогресс производительных сил.

Мы надеемся, что история сообща с кибернетикой прольет новый свет на эти проблемы. Известную роль сыграет здесь, по-видимому, семиотика – наука о коммуникации и знаковых системах. Ее методы позволяют по-новому взглянуть на социальные структуры, связанные с религиями и мифологиями, с обычаями и с системами нравственных «императивов» и моральных оценок.[147]

Доктор Диагор

Читатель помнит, конечно, печальную судьбу доктора Диагора. Он «хотел ввести в поток кибернетической эволюции принцип, которого не знает эволюция биологическая: построить организм, который мог бы самоусложняться». Читатель помнит бой Диагора с электронным чудовищем, которое рвалось из бетонного бункера, дюары с жидким кислородом, заморозившим зверя, и робота с карборундовой пилой, который распилил, наконец, оцепеневшее чудовище...

После этой катастрофы Диагор не стал осторожней, он продолжал эксперименты. Он создал «фунгоиды – мечту кибернетиков, самоорганизующееся вещество» и не смог сохранить контроль над ними. Они уничтожили его...

Человек – технология

В чем же идея этого известного рассказа Ст. Лема? Это художественный образ, иллюстрация к проблеме «человек – технология». Кто – кого?

В «Сумме» Лем формулирует эту проблему так: «Кто кем повелевает? Технология нами или же мы ею? Она ли ведет нас, куда ей вздумается, хотя бы и навстречу гибели, или же мы можем заставить ее покориться нашим стремлениям?» (гл. II).

Мы не станем приводить более пространную цитату с постановкой проблемы. Разберем попросту, какие пути предлагает автор для решения некоторых вопросов.

Прежде всего вопрос о стихийности и целенаправленности в развитии технологии. Конечно, оно не зависит от воли отдельных людей, и Лем говорит, что всякая цивилизация включает то, к чему люди стремились, а также то, чего никто не ожидал. Но с ростом науки растет и роль сознательно преследуемых целей. Добавим, что эта роль становится особенно заметной, когда свои общественные отношения люди начинают строить сознательно, когда общество делает «скачок из царства необходимости в царство свободы».

Предостережение

Ну вот и хорошо, скажет прямолинейный читатель, в будущем будет полная гармония! Гармония между развитием технологии и целями общества. Увы, это не совсем так! Из истории, и даже совсем недавней, мы знаем, что технология может приводить к вредным для людей последствиям. Как отмечал еще К. Маркс, культура, если она развивается стихийно, а не направляется сознательно, оставляет после себя пустыню.

Такая опасность сохранится, пожалуй, всегда. Ее отсутствие означало бы, что разум стал абсолютно свободным, что он может совершенно точно предвидеть результаты своих действий и воплощать их в реальность. Может совершенно точно выбрать путь цивилизации.

Эту проблему рассматривал, должно быть, еще Иоанн Буридан (ок. 1300-1358) – ректор Парижского университета, ученик Оккама. Говоря о своем осле, он, безусловно, имел в виду разум, что же касается двух охапок сена, то под ними он, надо думать, понимал возможные пути цивилизации. Осел, как известно, умер, так и не решив, какую охапку съесть...

Свобода выбора

Но вернемся к вопросу о разуме и цивилизации. Мы знаем, что разум не может освободиться от всех ограничений. Диалектический материализм учит, что этого не может быть в принципе, и Лем отнюдь не понимает свободу выбора пути абсолютно. И для отдельного человека, и для цивилизации – подчеркивает он – свобода носит относительный и исторический характер. Даже автоэволюция человека, о которой сейчас столько говорят в связи с успехами генетики, не устранит всех ограничений разума. Она лишь ослабит их.

Свободу в выборе целей ограничит грядущим цивилизациям еще и то, что им вряд ли удастся избежать некоторых тенденций. Одна из таких тенденций – автоматизация.

Автоматизация

Сейчас эта проблема является в технике центральной. «Пройдя сквозь трагические испытания второй мировой войны, человечество вступило в новую научно-техническую революцию, представляющую собой коренное преобразование всего арсенала производительных сил, с неисчислимыми социально-экономическими последствиями. Это революция автоматизации, вторая промышленная революция, как ее иногда называют...».[148]

По страницам журналов в послевоенные десятилетия проносятся заголовки, рисунки, рекламы и фотографии, «оседающие» иногда в книгах: «Эра роботов», «Автоматизация – друг или враг», «Faster than thought», «Robots are coming».[149] Ученые обсуждают проблему: может ли автоматизация все новых и новых областей деятельности человека полностью вытеснить его из сферы умственного и физического труда?

Эту проблему рассматривает и Лем: приведет ли внедрение кибернетики к полному «отчуждению» человека от технологии, перенявшей у него все формы материальной и интеллектуальной деятельности? Решая этот вопрос, Лем избегает обеих крайностей: он не провозглашает никаких бездоказательных запретов («нельзя автоматизировать творческую деятельность!»), но и не впадает в пессимизм при оценке последствий кибернетизации.

Мы согласны, что человек все сильнее будет воздействовать на природу, все «дальнобойней» будут усилители его интеллекта. Эта тенденция – неоспорима.

Впрочем, одна из возможностей ускользнула от внимания польского писателя (см. Г. Н. Поваров, op. cit., стр. 26). Он не учел, что путем автоэволюции человек сможет изменять свою природу, физическую и духовную, усиливать собственный мозг и идти все время впереди создаваемых им роботов. Такая перспектива нас немного печалит, ведь человек будет «уходить» от самого себя...

Технология и мораль

Мы говорили уже, что Лем отвлекается от социальных аспектов. Однако обойти этику и мораль трудно, и Лем рассматривает мораль, но, разумеется, его интересует лишь прямое влияние технологии на мораль. Итак, технология и мораль.

Как известно мораль – вторична, надстроечна. Она – элемент общественного сознания, первично же общественное бытие. Технология – часть бытия, и Лем говорит, что технология формирует нас и наши принципы, в том числе и моральные.

Но как? Посредством общественных систем! Однако Лема интересует не это. Технология может действовать и действует непосредственно. Лема интересует именно такое действие.

Лем дает ответ критикам «моральных аспектов» техноэволюции. Как известно, иные мыслители Запада считают, что техника и точные науки вредно влияют на мораль. Можно услышать, что открытие атомной энергии и выход человека в космос – преждевременны. Утверждают, будто технология сама по себе ведет к деградации культуры, наносит ущерб творчеству и производит лишь культурную дешевку.

Лем критикует эту ошибочную посылку. Технологию – говорит он – следует признать «орудием достижения различных целей, выбор которых зависит от уровня развития цивилизации, общественного строя и которые подлежат моральным оценкам» (гл. II). И там же: «Технология дает средства и орудия; хороший или дурной способ их употребления – это наша заслуга или наша вина».

В целом суть рассуждений Лема такова. Действие технологии, рационализирующей человеческую жизнь, может иметь и отрицательные последствия. Это может происходить из-за быстрого и полного удовлетворения потребностей. Так, годы ученья закаляют характер и формируют личность; разработка же «информационной пилюли» сделает труды ученья излишними.

Форсирование подобных «улучшений» может вызвать «аксиологический коллапс»; может рухнуть вся система общественных и личных ценностей – «мотивационный остов человеческого поведения». К тому же атрофия ценностей – необратима.

Наше и не только наше мнение

Лем прав, конечно, когда он обращает внимание на возможные нежелательные последствия технологии. «Техника, – пишет Лем, – формирует не только здоровое сознание, она проникает даже в комплекс симптомов психического заболевания, к возникновению которого она сама же и привела» (гл. VI).

Поиск контрмер – задача, актуальная уже сейчас.

Лем прав также, когда привлекает наше внимание к аксиологии – науке о ценностях (греч. аксиа – ценность). В последние годы понятие ценностей все шире рассматривается в отечественной философской и социологической литературе.[150] Исследовать это понятие – практическая и теоретическая необходимость для марксистской философии (op. cit., стр. 5).

Это перекликается с мыслями Лема о необходимости диахронического (т.е. исторического) и синхронического (сравнительного) изучения этик как систем моральных ценностей и с его призывом к кибернетике применить ее инструментарий к изучению проблем этики в сложных социотехнических условиях (Закл., п. 2).

И все же Лем рисует слишком мрачную картину дрейфа ценностей в потоке начатых технологией общественных пертурбаций (Закл.). Такой пессимизм вряд ли оправдан.[151] Вряд ли развитие технологии всерьез устранит из общества и мира личности такие ценности, как сознание нужности людям, ответственности за взятое на себя дело, как чувство весомости выполняемой в обществе роли. «Поле для показа» в различных областях деятельности исчезнет лишь вместе с цивилизацией. Например, таким «полем» всегда будет наука. В ней всегда найдется место для усилий, для успехов и неудач, для гордости за собственные достижения.

К тому же, что значит «полное» удовлетворение потребностей? Этот эпитет лишен смысла, ибо потребности (биологические в своей основе) носят социальный характер, а общество не ставит им предела. Да и сама картина, нарисованная Лемом, показывает, как будут расти потребности и стремления человека. Если успехи автоэволюции позволят, скажем, «удвоить» продолжительность жизни и если нужно будет «заслужить» удовлетворение этой «потребности», то как будет «вести себя» та или иная личность? И будет ли «удвоение» полным удовлетворением такой потребности?

Мы считаем, что Лем в проблеме «технология – ценности» не учел социальной природы ценностей.

Хотя Лем и преувеличил угрозу, все же надо прислушаться к его соображениям. Мы согласны с тем, что далее уже нельзя мириться с «самостоятельностью» технологии. «Технология, – говорит Лем, – не может заменить аксиологический хребет цивилизации» (Закл., п. 2).

Лем предлагает думать не только о том, что мы делаем сейчас, но и о тех последствиях, которые повлечет вторжение «рационализирующей технологии», с тем, чтобы «аксиологическая динамика не поддавалась пассивно вторжениям технологии» (Закл., п. 2).

Что же это такое? Это – призыв учитывать социальный аспект при анализе будущего!

Но именно от него Лем и отвлекался в своей книге. Этот пробел он ощутил теперь и сам.

Конец дискуссии

Заключая дискуссию в «Studia», Лем говорил, что наиболее существен вопрос, во имя чего и с какой целью предпринимаются действия. «На эту тему в книге почти ничего не сказано. Меня скорее интересовал вопрос “Что можно сделать с миром?”, нежели “Что с ним следует сделать?”»

Отказ от проблемы целей сам автор справедливо считает серьезным пробелом книги. Мы же видим оправдание автора лишь в том, что социальный аспект грядущего мог бы послужить темой особой книги.

Три тезиса Лема

Развитие технологии на Земле Лем ставит в прямую связь с положением человека в Космосе. В основу рассуждений он кладет три тезиса. Лем считает, что разум в Космосе возникает закономерно, что астроинженерные возможности разумных существ не ограничены и что пути развития цивилизаций в Космосе – множественны.

Когда астрономия получит, наконец, информацию о жизни в Космосе, это позволит дать известный прогноз будущего земной цивилизации. Отправляясь от этой идеи, Лем тут же сталкивается с вопросом: случайна или закономерна разумная жизнь в Космосе?

Можно, собственно говоря, задать два последовательных вопроса. Закономерно ли возникает жизнь во Вселенной, там где сложились подходящие условия? Приводит ли эволюция жизни закономерно к разуму? Сама постановка этих вопросов предполагает, конечно, что определения жизни и разума уже даны. Но это-то как раз не простая задача.

Как мы сказали, Лем считает закономерностью не только жизнь, но и разум. Он аргументирует это самой природой разума. Разуму же он дает определение на кибернетическом уровне, принятом в «Сумме». Растения, бактерии или насекомые – это «гомеостаты» (или «регуляторы») первой ступени; гомеостаты, развитие и поведение которых заранее запрограммировано. Но есть и гомеостатические системы «второго рода», которые обладают «регулятором второй ступени». Это регулятор, который в зависимости от требований среды может изменять «программу действий», осуществлять «самопрограммирование за счет обучения». Иначе говоря, в таких гомеостатах получает развитие некий орган, действие которого основано на создании пробных моделей ситуаций, или же «внутренних моделей внешнего мира».

Две заповеди читателю

Единственный известный нам гомеостатический регулятор второго рода – человеческий мозг. Все остальные существуют в мечтах кибернетиков и в писаниях фантастов. Читатель, вероятно, знаком с такими гомеостатами второй ступени, как Черное Облако (конструктор Фред Хойл), Солярис (конструктор Станислав Лем), Лиловые цветы (конструктор Клиффорд Саймак) и с многими, многими другими. Главное здесь – твердо помнить первую заповедь фантазмоведения:

Не отождествляй автора с его детищем – гомеостатом второго рода!

Если такой гомеостат ходит, обросший шерстью, и похож на медведя, то не думай, будто и сам автор на это животное похож. Видимость, как говорят философы, – не есть сущность, хотя и момент бытия.

Впрочем, читатель должен помнить и вторую заповедь, согласно которой всякий автор описывает, в конечном итоге, какую-то сторону самого себя. Ведь ни один из них до сих пор не снабдил главного героя гомеостатом первой ступени...

Но как бы то ни было, вернемся к нашей теме.

Неизбежность разума

С неизбежностью ли эволюция жизни создает мощный регулятор второй ступени, подобный человеческому мозгу?

Развитие сложных кибернетических систем – считает Лем – ведет к таким гомеостатам, однако создаются они далеко не всегда. Ведь возникновение разума, психики, т.е. «психогенез, – это эволюционное решение, которое является одним из лучших, но не всегда, не для всех миров оптимальным» (гл. III). Гравитация, температура, радиация, климат и другие факторы должны сочетаться для того, чтобы биологические силы (увеличение числа мутаций и усиление отбора), а затем и внебиологические (труд) привели к возникновению огромной «перспективной потенции разума» – исходному пункту строительства цивилизации.

Мы подчеркиваем внебиологические факторы психогенеза, так как Лем не уделяет им достаточного внимания. Речь идет о целевом изготовлении и применении орудий труда. Правда, судить об этом можно пока только «на опыте» Земли, но все же генезис «гомеостатов высшего типа» связан, должно быть, именно с целевой деятельностью. Именно она требует таких «внутренних моделей», которые позволяют предвидеть события. В свою очередь орган, который вырабатывает подобные модели внешнего мира и планы будущего, вряд ли может развиваться без активного воздействия на среду. В борьбе со средой рано или поздно придется использовать как «усилители» естественные предметы, а затем и искусственно созданные орудия труда. Наконец, для труда нужен коллектив и мощная знаковая система – средство общения. Такой системой на Земле явилась речь.

Мы говорили о «естественном психогенезе». Ну, а «искусственный», видимо, ускользнул от внимания автора. Овладев аппаратом наследственности, человек станет управлять не только собственной эволюцией, но и эволюцией других видов – в первую очередь эволюцией других! Будут выделены виды животных со способностью к психогенезу, и в лабораторных условиях, а может быть и в масштабах всей планеты, подобному виду будет дан психогенетический «толчок». Вряд ли такая эволюция может протекать детерминированно. Скорее характер ее будет статистическим, и здесь способность к труду послужит, видимо, важным критерием отбора наилучших генотипов в популяции. Какие животные будут избраны для такого эксперимента? Дельфины? Или, быть может, спруты, одаренные «прекрасным, защищенным хрящевым черепом мозгом, большими и зоркими глазами»?[152]

Космические цивилизации

Условия среды, допускающие психогенез, видимо, не столь уж редки на планетах, и потому-то, говорит Лем, мы должны встретить во Вселенной наших «братьев по разуму». Такой вывод ставит нас перед задачей поиска внеземных цивилизаций. Этот поиск на основе проектов Коккони-Моррисона и Таунса-Шварца уже начат! (см. И. С. Шкловский, op. cit.).

Следует отметить, что вся третья глава «Суммы технологии», посвященная космическим цивилизациям, написана автором под сильным влиянием книги И. С. Шкловского.

Лем рассматривает вопрос с различных сторон: его интересуют возможные формы цивилизаций; длительность их во времени; вероятность одновременного существования, в частности, в развитой технологической фазе; частота их во Вселенной; расстояния между ними; проблемы космической связи и т.п.

Весьма остро ставит писатель проблему судеб цивилизации. Он перебирает такие исходы, как «самоубийство» цивилизации, ее «вырождение», сознательное ограничение уровня или темпа развития, «нетехнологический» путь, «видообразование» и, наконец, беспредельный прогресс технологии. Прогресс, который ограничен только законами природы и материальными ресурсами прилегающей части Вселенной. Это – путь к астроинженерии.

Молчание Космоса? Не успели услышать?

Здесь возникает одна проблема. Астроинженерная деятельность разумных существ заметна на «звездных» расстояниях. Однако в настоящее время таких наблюдений нет. Как согласовать этот факт с тезисом о «космической всеобщности» разума?

Ответ на этот вопрос представляется нам очень простым. В июне 1609 г. при поездке в Венецию Галилей услыхал о зрительной трубе, только что изобретенной голландцами. Голландская труба давала увеличение всего в 5 раз. Вернувшись в Падую, где он был профессором, Галилей изготовил собственную трубу. Ему пришлось открыть «секретное» сочетание линз. Труба Галилея увеличивала уже в 30 раз. Через десять месяцев (срок рекордный и сейчас!) из печати вышло сочинение Галилея «Nuncius sidereus» с описанием его астрономических открытий. С той поры прошло всего лишь три с половиной века. Мы думаем, что этот срок ничтожно мал для получения космической информации, особенно если учесть, что и сам вопрос о поиске жизни в Космосе поставлен в астрономии совсем недавно. Сегодня еще нельзя сделать никакого заключения ни о наличии, ни об отсутствии астроинженерной деятельности в Космосе. Вселенная попросту недостаточно хорошо осмотрена и «продумана». Вспомним хотя бы пульсары![153]

Впрочем, мы не являемся специалистами в этой области и, быть может, наше суждение наивно.

Гипотеза фон Хорнера

Во всяком случае, автор уделяет указанной проблеме достаточно места. Вслед за И. С. Шкловским он обсуждает гипотезу фон Хорнера, которая постулирует «отсутствие» астроинженерной деятельности в Космосе. Согласно фон Хорнеру жизнь цивилизаций эфемерна; главной же причиной этого фон Хорнер считает «самоубийство» цивилизаций – «автоликвидацию психозоя». А среди прочих возможностей отмечает психическое или физическое вырождение и потерю интереса к науке и технике. Мрачновато!

Лем критически относится к этой гипотезе, считая ее чересчур наивной. Конечно, мнение фон Хорнера отражает некие тенденции в истории человечества. Гонка ядерных вооружений порождает гипотезы о взаимоистреблении «психозойцев», причем в фазе развития, близкой к достигнутой на нашей Земле. А из истории мы знаем, что общества по-разному относились к прогрессу науки и техники. Кризисы и «вырождения» культур – вспомним хотя бы позднюю римскую империю с ее культом наслаждений в «высших» слоях общества – наводят на мысль о «гедонистическом» торможении цивилизации.

Полностью пренебречь этими возможностями в космическом масштабе было бы неразумно!

Лемовские оценки

Почему же Лем отвергает гипотезу фон Хорнера? Не потому ли, что отрицает факторы, тормозящие развитие цивилизации? Отнюдь нет! Лем попросту обнаруживает в ней внутреннее противоречие. Ведь фон Хорнер, выдвигая свои «причины эфемерности», принял тем самым один неявный постулат – постулат об универсальности технологического пути развития. Того пути, который ведет к астроинженерии.

Если это так, то в силу общих вероятностных причин, хотя бы небольшое число цивилизаций выйдет в Космос. Бурная вспышка астроинженерии будет заметна «издали», и мы увидим космические «чудеса».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.