[6. Высший человек как законодатель будущего]

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

[6. Высший человек как законодатель будущего]

972

Законодатель будущего. — После того, как я долго и тщетно пытался связать со словом «философ» определённое понятие, — ибо неизменно находил много противоречивых признаков, — мне, наконец, открылось, что есть два разных вида философов:

— это, во-первых, те, которые стремятся свести воедино некую большую совокупность ценностей (логических или моральных);

— во-вторых, это те, которые сами являются законодателями ценностей.

Первые пытаются освоить мир настоящего или мир прошлого, охватывая и систематизируя всё разнообразие событий в языке знаков: этим исследователям обязательно нужно сделать всю совокупность минувших событий обозримой, осмысляемой, схватываемой, сподручной — они служат той задаче человека, чтобы все прошлые вещи применить на пользу его будущего.

Вторые философы — повелевающие. Они говорят: «Должно быть так!» Они сперва определяют «куда» и «зачем», пользу человека и что именно есть эта польза; они распоряжаются подготовительными работами людей науки, и всякое знание есть для них только средство к творчеству. Эти философы второго вида урождаются редко — да и впрямь их удел тяжек, а угрожающая им опасность неимоверна. Как часто они с умыслом сами завязывали себе глаза, лишь бы не видеть ту узенькую полоску пространства, что отделяет их от пропасти и гибели; например, Платон, который уговаривал себя, что «добро», каким он хотел его видеть, есть не добро Платона, а добро само по себе, вечное сокровище, которое просто некий человек по имени Платон случайно нашёл на дороге! В гораздо более грубых формах та же самая воля к слепоте царит в умах основателей религий: их «ты должен» ни за что не смеет прозвучать в их ушах как «я хочу», — только по приказу своего божества они отваживаются взяться за свою задачу, только в виде «внушения свыше» их законодательство ценностей становится для них посильной ношей, под которой их совесть не сломится.

Но как только два этих средства утешения, средство Платона и средство Магомета, отпадут, и ни один мыслитель уже не сможет облегчать свою совесть гипотезой некоего «бога» или «вечных ценностей», — вот тут-то с новыми силами и небывалой продуктивностью вступит в свои права и притязания законодатель ценностей новых. Однако некоторые особо избранные, перед которыми забрезжит предчувствие небывалых обязательств и едва оно перед ними забрезжит, тут же начнут пробовать почву, нельзя ли каким-нибудь этаким вольтом от этих обязательств как от самой страшной опасности «вовремя» увильнуть: например, внушая себе, что задача эта уже решена, или что она вовсе неразрешима, или что у них для таких нош плечи слабы, или что они и так уже перегружены другими, более близкими задачами, или даже что эта новая дальняя задача на самом деле просто искушение и соблазн, отвлечение от всех прежних задач, то есть болезнь, в некотором роде безумие. Иному и впрямь, быть может, удастся уклониться: через всю историю тянутся следы таких уклонений и их нечистой совести. В большинстве случаев, однако, для таких людей рока всё же наступал тот избавительный час, тот осенний час зрелости, когда им нужно было сделать то, чего они даже не «хотели» делать, — и дело, которого они прежде боялись больше всего на свете, легко, невольно и как бы само падало им в руки, словно с дерева, как данность вне всякого произвола, почти как подарок.

973

Человеческий горизонт. — Можно воспринимать философов как людей, которые неимоверным напряжением сил испытывают, насколько может человек возвыситься, — в особенности это Платон: насколько ему хватит сил? Но они делают это как индивидуумы; быть может, инстинкт тех кесарей, основателей государств и т. д. был сильнее, кто помышлял о том, как далеко можно человека продвинуть силой — в деле его развития, при «благоприятных обстоятельствах». Однако они не вполне ясно понимали, что такое благоприятные обстоятельства. Большой вопрос: где по сию пору растение «человек» произрастало наироскошнейшим образом? Для этого необходимы сравнительные исторические исследования.

974

Любой факт, любое произведение для всякой эпохи и всякого нового вида человека отмечено новой красноречивостью. История всегда изрекает только новые истины.

975

Сохранять объективность, твёрдость, уверенность и строгость в воплощении своей мысли, — пока что художники всё ещё умеют это лучше других; однако, едва только для той же творческой цели материалом надобятся люди (как это бывает с учителями или государственными мужами) — спокойствия, хладнокровия и твёрдости как не бывало. Лишь у таких натур, как Цезарь или Наполеон, ещё как-то чувствуется «творческая отвлечённость» в работе над их мрамором, скольких бы человеческих жертв она не стоила. Гдето на этой дороге — будущее высших людей: нести величайшую ответственность и не сломиться под её грузом. — До сих пор почти всем нужны были вдохновляющие обманы, чтобы не потерять веру в свою правоту и в свою руку.

976

Почему философ редко урождается. Просто для условий его возникновения нужен набор свойств, который обычно человека уничтожает.

1. Невероятная множественность свойств, он должен быть аббревиатурой человека вообще, всех его высоких и низменных стремлений; опасность противоречий, да и отвращения к себе.

2. Он должен быть любопытен к самым разным сторонам жизни — опасность раздроблённости.

3. Он должен быть справедлив и достоин в высшем смысле, но и глубок в любви, ненависти (и несправедливости).

4. Он должен быть не просто зрителем, но и законодателем — судией и судимым (поскольку он аббревиатура мира);

5. Чрезвычайно разнообразен, но при этом твёрд и строг. Гибкость.

977

Истинно царское призвание философа (по выражению Алкуина Англосакса{457}): «Prava corrigere, et recta corroborare, et sancta sublimare»[242].

978

Новый философ может возникнуть лишь в связи с господствующей кастой, как высшее её одухотворение. Большая политика, всемирное правительство при ближайшем рассмотрении; полное отсутствие принципов на этот счёт.

979

Основная мысль: новые ценности сперва нужно создать — никуда нам от этого не уйти! Философ должен быть как законодатель. Новые виды. (Как прежде выводились высшие разновидности [например, греки]: к такого рода «случайностям» стремиться осознанно.)

980

Предположим, мы помыслим себе философа великим воспитателем, достаточно могущественным, чтобы с одинокой высоты притягивать к себе нескончаемые вереницы поколений: тогда следует признать за ним и все зловещие права и привилегии великого воспитателя. Воспитатель никогда не говорит, что он на самом деле думает — а только то, что он думает о данной вещи относительно пользы её для данного воспитуемого. И этого его мыслительного притворства никто не должен замечать, в том отчасти и состоит его мастерство, чтобы все верили в его честность. Он должен владеть любыми средствами воспитания и наказания: одних гнать вперёд кнутом издёвки, других, — ленивых, нерешительных, трусливых, тщеславных, — быть может, пряником преувеличенных похвал. Такой воспитатель стоит по ту сторону добра и зла; но никто не должен знать об этом.

981

Не людей делать «лучше», не их убеждать любого рода «моралью», словно существует «моральность сама по себе» или некий идеальный тип человека, — а создавать обстоятельства, при которых потребны более сильные люди, которым, в свою очередь, понадобится мораль (а точнее, телесно-духовная дисциплина), делающая их сильнее, — и, следовательно, она у них будет! Не обольщаться голубыми очами или взволнованной грудью: величию души абсолютно чужда романтика. И, к сожалению, столь же чужда любезность.

982

Опыт многих войн должен научить нас: 1. максимально сближать смерть с интересами, за которые воюешь — это повышает нашу доблесть; 2. надо научиться приносить в жертву многих и считать дело, за которое воюешь, настолько важным, чтобы людей не щадить; 3. железная дисциплина, дабы позволять себе в войне и насилие, и хитрость.

983

Воспитание тех властных доблестей правителя, которые способны возобладать и над его благосклонностью, и над его состраданием, великие доблести наставника («прощай врагам своим» против них детский лепет{458}), аффект творца вознести на самый верх — довольно ваять только из мрамора! — Исключительное и сверхвластное положение этих существ в сравнении с прежними правителями: римский кесарь с душою Христа.

984

Величие души не отделять от величия ума. Первое есть залог независимости, но без величия ума его вообще нельзя допускать, ибо оно наделает бед — пусть даже деланием «добра» и насаждением «справедливости». Заурядные же умы должны подчиняться — то есть не вправе притязать на величие.

985

Высший философский человек, окружённый одиночеством не потому, что хочет быть один, но потому, что он нечто такое, что не находит никого равного и подобного себе — сколько же опасностей и новых страданий добавляется ему именно в наше время, когда люди отучились верить в иерархию рангов и, следственно, не умеют ни чтить, ни понимать это одиночество! Когда-то такое вот отдаление от суда суетной толпы сообщало мудрецу чуть ли не ореол святости, — нынче же всякий отшельник ощущает вокруг себя лишь рой недоверчивых взоров и мрачных подозрений. И не только со стороны убогих и завистников: даже во всяком благожелательном отношении, которое он встретит, сквозит непонимание, небрежение и легковесность, он знает эти скрытые уловки тупоумного сострадания, которое, упиваясь собственной добротой и праведностью, норовит — скажем, путём обеспечения ему «лучших условий» или более упорядоченного, благонадёжного общества — «спасти» его от самого себя, — его изумление граничит с восторгом при виде столь рьяного, хоть и неосознанного разрушительного порыва, с которым все умственные посредственности дружно действуют против него, и притом с полной уверенностью в своей правоте! Между тем, людям этой непонятной внутренней уединённости просто необходимо уютно и плотно укутываться в мантию и внешнего, пространственного одиночества — этого требует их ум. Даже к хитростям и маскараду приходится прибегать сегодня такому человеку, чтобы сохраниться, чтобы удержаться наверху среди затягивающих и опасных стремнин времени. Всякую попытку выдержать эту современность, выдержать в этой современности, всякое сближение с этими людьми и целями сегодняшнего дня ему приходится искупать как самый страшный свой грех: и ему остаётся только изумляться потаённой мудрости своей натуры, которая при каждой такой попытке приступами болезни и тяжёлыми припадками немедленно возвращала его к самому себе.

986

«Maledetto colui —

che contrista un spirto immortal!»[243]

Манцони{459}, («Граф Корманьола», второй акт)

987

Наиболее весомый и высший образ человека будет удаваться реже всего: так, история философии обнаруживает несметное число неудачников, несчастных случаев и чрезвычайно медленное продвижение; между вехами простираются целые тысячелетия, подминая всё, что было достигнуто, так что связь то и дело обрывается. Это ужасающая история — история высшего человека, история мудреца. Более всего повреждаема именно память о великих, ибо неудачники и полуудачники{460} не распознают их и заполоняют своими «успехами». Всякий раз, едва обнаруживается какоето «деяние», на арену высыпает толпа черни; гомон мелких и нищих духом людишек — страшная пытка для слуха того, кто с содроганием осознаёт: судьба человечества зависит от счастливого возникновения его высшего типа. — Я с детских лет размышлял об условиях, необходимых для существования мудреца; не стану умалчивать о радостной своей убеждённости, что сейчас в Европе он снова будет возможен — хотя, вероятно, только на короткое время.

988

Однако мы, новые философы, мы начинаем не просто с изложения действительной иерархии ценностей и ценностных различий, — мы стремимся к чему-то, что прямо противоположно всякому выравниванию и уподабливанию: мы учим отчуждению во всех смыслах, мы разверзаем пропасти, каких ещё не было на свете, мы хотим, чтобы человек стал злее, чем когда-либо в прошлом. Покамест мы и сами живём в чуждости и скрытности друг от друга. Нам по многим причинам необходимо будет жить отшельниками и самим носить маски, — следовательно, мы будем мало пригодны и для розыска подобных себе. Мы будем жить одиноко и, вероятно, пройдём через муки всех семи одиночеств. Если же по случайности пути наши пересекутся, готов спорить: мы друг друга не распознаем — или взаимно одурачим.

989

«Les philosophes ne sont pas faits pour s’aimer. Les aigles ne volent point en compagnie. Il faut laisser cela aux perdrix, aux ?tourneaux... Planer au-dessous et avoir des griffes, voilа le lot des grands g?nies»[244].

Гальяни

990

Забыл сказать, что философы эти необычайно веселы и любят восседать в проёме пропасти совершенно безоблачного неба — им надобны иные средства, чем всем прочим людям, чтобы выносить жизнь, ибо они и страдают по-иному (а именно — столь же сильно от глубины своего презрения к людям, как и от своей любви к ним). — Самое страдающее животное на земле изобрело для себя — смех.

991

О превратном понимании «весёлости». — Временное избавление от долгого напряжения; озорство, сатурналии духа, который освящает и готовит себя к тяжёлым и страшным решениям. «Шут» в форме «науки».

992

Новая иерархия умов: трагические натуры уже не впереди.

993

Над чадом и грязью людских низин обитает высшее, более светлое человечество, вероятно, необычайно малое численностью — ибо всё, что выдаётся ввысь, по самой сути своей редкостно — к нему принадлежишь не потому, что ты более одарён, или добродетелен, или героичен, или любезен, нежели люди там, внизу, а потому, что ты более холоден, светел, дальнозорок и одинок, потому что одиночество ты выносишь, предпочитаешь, взыскуешь как счастья, как привилегию, да просто как условие существования, ибо среди туч и молний ты как среди равных себе, но так же и под лучами солнца, каплями росы, хлопьями снега и вообще среди всего, что по необходимости приходит с высей и, если и движется, то вечно только в одном направлении — сверху вниз. Воздыхания, тоска по высям — не наш удел. — Герои, мученики, гении и энтузиасты недостаточно кротки, терпеливы, изысканны, холодны и степенны для нас.

994

Абсолютное убеждение: что ценностные эмоции вверху и внизу различны; что у нижних отсутствует бесчисленное множество нужных навыков, что для сообщения снизу вверх необходимо недоразумение.

995

Как приходят люди к большой силе, к великой задаче? — Все доблести и умения души и тела приобретаются трудно и по крупицам, через многие старания, самопреодоление, сосредоточенность на главном, через многие упорные, ревностные повторения одних и тех же работ, одних и тех же лишений; но есть люди, которые оказываются наследниками и хозяевами всего этого многообразного и столь долго накапливаемого богатства доблестей и умений — потому что, путём счастливых и разумных браков, а также благодаря счастливым случайностям, приобретённые и накопленные силы многих поколений не растранжирились, не распылились, а именно в них, в этих людях, обрели вдруг прочную перевязь и слитное единство воли. Вот так в итоге и возникает человек, неимоверный в силе своей, который требует для себя и неимоверной задачи. Ибо это сила наша повелевает нами, а вся жалкая умственная игра целей, намерений, побудительных причин — только внешняя видимость, пусть иные слабые глаза и усматривают в ней самую суть дела.

996

Утончённый человек имеет высшую ценность, даже если он совершенно изнежен и хрупок: в нём многими поколениями взращено и сохранено великое множество необычайно весомых и редкостных качеств.

997

Я учу: что есть высшие и низшие люди, и что один единственный человек, приходящийся на целые тысячелетия, при известных обстоятельствах способен оправдать их существование — то есть человек яркий, изобильный, великий, целый относительно бессчётных неполных, фрагментарных людей.

998

По ту сторону людей-господ, освобождённые от всех и всяческих уз, живут высшие люди: а люди-господа — это их инструменты.

999

Иерархия рангов: тот, кто устанавливает ценности и направляет волю тысячелетий — тем, что направляет волю высших натур, — тот и есть высший человек.

1000

Полагаю, кое-что в душе высшего человека мне удалось разгадать, — и даже если каждый, кто его разгадал, неминуемо должен погибнуть, но если он хоть раз видел его, то обязан помогать его осуществлению.

Основная мысль: мы должны будущее брать мерилом всех наших ценностей — а не искать позади нас законы нашего действования!

1001

Не «человечество», но сверхчеловек — вот истинная цель!

1002

Come l’uom s’eterna...[245]

«Ад», XV, 85

Данный текст является ознакомительным фрагментом.