Конкретная полнота абстракции и анализа как условие теоретического синтеза

Конкретная полнота абстракции и анализа как условие теоретического синтеза

Рассмотрение логической структуры «Капитала», к которому мы теперь обратимся, постоянно сопоставляя ее как с логикой движения мысли Рикардо, так и с теоретическими взглядами предшественников Маркса в области логики, и должно раскрыть нам логику Маркса в ее реальном практическом применении к анализу фактов, к анализу эмпирических данных.

Наша задача состоит в том, чтобы выделить всеобщие, логические моменты движения мысли Маркса в экономическом материале, логические формы, применимые в силу своей всеобщности и в любой другой теоретической дисциплине.

«Капитал», как известно, начинается с тщательнейшего и пристального анализа категории стоимости, т.е. реальной формы экономических отношений, являющейся всеобщей и простейшей формой бытия капитала. Перед умственным взором Маркса находится при этом лишь одно-единственное и, как мы уже отмечали, внутри развитого капитализма крайне редкое фактическое отношение между людьми – прямой обмен товара на товар. Ничего более – ни денег, ни прибыли, ни заработной платы – Маркс на этой ступени исследования [209] товарно-капиталистической системы намеренно не принимает во внимание. Все эти вещи пока предполагаются как несуществующие.

И тем не менее анализ этой одной формы экономических отношений дает – как свой результат – теоретическое выражение объективно-всеобщей формы всех без исключения явлений и категорий развитого капитализма, развитой конкретности – теоретическое выражение стоимости как таковой, всеобщей формы стоимости.

Простейший вид существования стоимости совпадает со стоимостью вообще, а реальное, фактически прослеживаемое развитие этой формы стоимости в другие ее формы составляет объективное содержание дедукции категорий «Капитала». Дедукция в этом понимании утрачивает свой формальный характер, которого она так и не утратила у Рикардо: здесь она непосредственно выражает реальный процесс происхождения одних форм экономического взаимодействия из других.

И это составляет как раз тот пункт, которого не было ни у Рикардо, ни у его последователей из буржуазного лагеря.

Понимание всеобщего понятия, лежащего в основании всей системы категорий науки, примененное здесь Марксом, не может быть отнесено за счет специфики предмета политической экономии. Оно отражает в себе всеобщую диалектическую закономерность развертывания любой объективной конкретности – природной, общественно-исторической или духовной.

Это понимание имеет значение для любой современной науки. Чтобы дать конкретное теоретическое определение жизни как исходной категории биологии, чтобы ответить на вопрос: «что такое жизнь вообще, жизнь как таковая?», надо поступить так, как поступил Маркс со стоимостью вообще, т.е. конкретно проанализировать состав и способ существования простейшего проявления жизни – простейшего белкового тела. Тем самым только и получится единственно реальная «дефиниция» – раскрытие существа дела.

Тем самым, а вовсе не на пути отвлечения абстрактно-общего от всех без исключения явлений жизни, можно действительно научно, действительно материалистически выразить жизнь в понятии, создать понятие жизни как таковой. [210]

Точно так же и в химии. Понятие «химический элемент» вообще, как таковой не выработаешь на пути отвлечения того общего, того одинакового, что имеют между собой и гелий и уран, и кремний и азот, все элементы менделеевской таблицы. Понятие химического элемента можно получить при детальном рассмотрении простейшего элемента системы – водорода. Водород в данном случае предстает как та простейшая структура, при разложении которой вообще исчезают химические свойства материи, – производим ли мы это аналитическое разложение реально, экспериментально или только «в уме». Водород поэтому есть конкретно-всеобщий элемент химизма. Всеобщие необходимые закономерности, вместе с ним возникающие и вместе с ним исчезающие, суть простейшие закономерности существования химического элемента вообще. В качестве простейших, всеобщих они встретятся и в уране, и в золоте, и в кремнии. А любой из этих сложных элементов может быть в принципе сведен к водороду, что, кстати, происходит и в природе, и в эксперименте с ядерными процессами.

Тут, иными словами, осуществляется то же самое живое взаимопревращение всеобщего и особенного, простейшего и сложного, которое мы наблюдали на примере категорий капитала, где прибыль предстает как развитая стоимость, как развитая простая форма товара, к которой прибыль постоянно «сводится» в реальном процессе движения экономической системы, а потому и в мышлении, воспроизводящем это движение. И здесь, как и везде, конкретное всеобщее понятие фиксирует не пустую отвлеченность, а реальную, объективную простейшую форму существования всей системы в целом.

«Стоимость вообще» (как таковая), «жизнь вообще», «химический элемент» – все это понятия в полной мере конкретные. Это означает, что отражаемая ими реальность есть объективно существующая сейчас (или когда-либо существовавшая) реальность, и существующая сама по себе, как простейший, далее не разложимый случай данной конкретности. Именно поэтому она и может быть выделена как особый объект рассмотрения, может быть исследована и получена в эксперименте.

Если же понимать стоимость (как и любую другую всеобщую категорию) лишь как отражение [211] абстрактно-всеобщих признаков, которыми обладают все без изъятия развитые особенные явления, то ее как таковую невозможно было бы исследовать «самое по себе», в строжайшем отвлечении от всех этих развитых явлений. В этом случае анализ всеобщего был бы невозможен ни в какой другой форме, кроме формального анализа понятия. Ведь в чувственно-данном мире нет и не может быть ни «животного вообще», ни «химического элемента как такового», ни «стоимости» – как отражения абстрактно-всеобщих признаков они действительно существуют лишь в голове.

У Рикардо не возникало и подозрения на тот счет, что стоимость должна быть исследована конкретно по ее форме, что ее вообще можно исследовать как таковую, в строжайшем отвлечении от прибыли, ренты, процента, капитала и конкуренции. Поэтому его абстракция стоимости обладает, как показал Маркс, двояким недостатком: «Его следует упрекнуть, с одной стороны, в том, что он недостаточно, не до конца абстрагирует, так что, когда он, например, рассматривает стоимость товара, он с самого же начала включает в ее определение всевозможные конкретные отношения; с другой стороны – в том, что он форму проявления понимает как непосредственное, прямое подтверждение или выражение всеобщих законов; он никак не раскрывает развития этой формы. В отношении первого из этих моментов его абстракция является весьма неполной, в отношении второго она – абстракция формальная, ложная сама по себе» 1.

Нетрудно сформулировать собственный взгляд Маркса на всеобщую категорию, предполагающийся в этой оценке. Абстракция должна быть, во-первых, полной, а во-вторых, не формальной, а содержательной. Только в этом случае она будет верной, объективной. Что это, однако, значит?

Мы уже показали, что полнота абстракции предполагает, что в ней выражаются непосредственно не абстрактно-всеобщие признаки, свойственные всем без исключения особенным явлениям, к которым всеобщая абстракция относится, а совсем иное – конкретные характеристики объективно простейшего нерасчленимого далее [212] элемента системы взаимодействия, «клеточки» исследуемого целого.

В случае с товарно-капиталистической системой взаимодействия между людьми в процессе общественного производства материальной жизни такой клеточкой оказывается товар, простая товарная форма взаимодействия. В биологии, по-видимому, такой клеточкой является простейшая белковая структура, в физиологии высшей нервной деятельности – условный рефлекс, и т.д.

В этом пункте вопрос о «начале науки», об исходной всеобщей категории, лежащей в основании всей системы конкретных категорий науки, перекрещивается с вопросом о конкретности анализа и об объективно-допустимом пределе аналитического расчленения предмета.

Конкретный теоретический анализ предполагает, что вещь аналитически расчленяется не на равнодушные к ее специфике составные части, а на специфически характерные только для этой вещи, внутренне связанные друг с другом необходимые формы ее существования.

В этом отношении аналитический метод Маркса полярно противостоит так называемому односторонне-аналитическому методу, пример применения которого представляет собой классическая буржуазная политическая экономия. Односторонне-аналитический метод, унаследованный экономистами XVII – XVIII вв. от современного им механистического естествознания и философии эмпиризма (непосредственно через Локка), полностью соответствует представлению о предметной реальности как о своеобразном агрегате вечных и неизменных составных частей, одинаковых у любого предмета природы. Познать вещь, значит, с точки зрения этого представления, аналитически разложить ее на эти вечные и неизменные составные части, а затем понять их способ взаимодействия внутри данной вещи.

«Труд», «потребность», «прибыль» в теории Смита – Рикардо в этом отношении представляют собой не менее яркий пример односторонне-аналитических абстракций, в которых погашена вся конкретно-историческая определенность предмета, чем «частица» физики Декарта, чем «атом» Ньютона и тому подобные категории науки того времени. И Смит и Рикардо пытались понять товарно-капиталистическую систему взаимодействия как сложное [213] целое, составными частями которого являются вечные, одинаковые для любой ступени человеческого развития, реальности: труд, орудия труда (капитал), потребность, прибавочный продукт и т.д.

Такую операцию аналитического расчленения предмета всегда можно проделать и экспериментально и в «уме». Можно аналитически разложить живого кролика на химические элементы, на механические «частички» и т.д. Но, получив на этом пути груду аналитически выявленных составных частей, мы не сможем проделать, исходя из самого детального рассмотрения этих составных частей, обратной операции – никогда не сможем из них понять, а почему они раньше, до аналитического расчленения, давали своим сочетанием именно живого кролика.

Анализ в данном случае умертвил, уничтожил как раз то, что мы хотели бы таким образом понять, – живую, конкретную, специфическую для данной вещи взаимосвязь. Анализ сделал невозможным синтез.

С подобной же трудностью столкнулась буржуазная классическая экономия, теория Смита – Рикардо.

Синтез – понимание необходимой связи абстрактно взятых составных частей предмета (труда, капитала, прибыли и пр.) – оказался невозможным именно потому, что анализ, выявивший эти категории, был анализом односторонним: он «разорвал» как раз то, что составляет конкретно-историческую форму связи этих категорий между собой.

Трудность, заключенную в проблеме анализа и синтеза, заметил уже Аристотель. Он прекрасно видел, что односторонне понимаемый анализ сам по себе решить задачи познания никак не в состоянии. Задача познания, замечает он в своей «Метафизике», двояка: надо не только познать, из каких частей вещь состоит, но и познать, почему эти составные части связаны между собой именно так, что они дают своим сочетанием именно данную, конкретную вещь, а не какую-нибудь иную.

Данную в созерцании вещь нетрудно разложить аналитически на ее составляющие: стул – черный, деревянный, четырехногий, тяжелый, с круглым сидением и т.д. и т.п. Это простенький пример эмпирического анализа и одновременно – пример такого же синтеза абстрактных определений в суждении о вещи. [214]

Следует заметить, что в данном случае также происходит непосредственное совпадение анализа и синтеза. В суждении «этот стул – черный» можно увидеть и то и другое. С одной стороны, это чистейший синтез – соединение двух абстракций в суждении. С другой стороны, столь же чистейший анализ – вычленение в чувственно данном образе двух различных определений. И анализ и синтез одновременно протекают в процессе высказывания простейшего суждения о вещи.

Но в данном примере гарантией и основанием правильности анализа и синтеза является непосредственное созерцание, именно в нем выступают соединенными те признаки, которые суждение синтезирует, и в нем же эти признаки даны как различные. Само созерцание является основой и критерием правильности аналитического выделения связываемых в суждении абстракций.

Так что совпадение анализа и синтеза в суждении о единичном факте, в высказывании фактического положения дел, понять нетрудно. Гораздо труднее понять отношение анализа и синтеза в теоретическом суждении, которое обязано опираться на более веские основания, нежели простое указание на то, что вещь в созерцании выглядит так, а не иначе.

Суждение «все лебеди – белы» не представляет никакого труда для понимания с точки зрения логики именно потому, что оно не выражает необходимости связи двух определений. Совсем иное – суждение «все предметы природы – протяженны». Если лебедь с одинаковым успехом может быть и не белым, то в суждении «все предметы природы протяженны» осуществлен необходимый синтез двух определений. Не может быть непротяженного предмета природы, как и наоборот, – не может быть протяженности, не принадлежащей предмету природы.

Иными словами, теоретическое суждение связывается из абстракций, каждая из которых выражает определенность, лишившись которой, вещь перестанет быть самой собой, перестанет существовать как данная вещь.

Лебедя можно выкрасить в любой цвет, лишить его белого цвета – от этого он не перестанет быть лебедем.

Протяженности же у предмета природы отнять нельзя, не уничтожив сам предмет природы.

Теоретическое суждение должно поэтому иметь в своем [215] составе только такие абстракции, которые выражают необходимо присущие данному предмету формы его существования.

Где же взять гарантию на тот счет, что в суждении связаны именно такие абстрактные определения?

Эмпирическое созерцание вещи на этот вопрос ответа дать не может. Чтобы отделить необходимую форму бытия вещи от такой, которой может и не быть, – без ущерба для существования вещи именно как данной конкретной вещи (лебедя, тела природы, труда и пр.), – нужно перейти от созерцания к чувственно-практическому эксперименту, к общественной практике человека во всем ее историческом объеме.

Лишь практика общественного человечества, т.е. совокупность исторически развивающихся форм реального взаимодействия общественного человека с природой, оказывается и основой и критерием истинности теоретического анализа и синтеза.

Как выглядит эта реальная проблема в развитии политической экономии?

Это ясно прослеживается на категории труда и на связанной с ним категории стоимости.

Поскольку категория стоимости закладывается в фундамент всей теории и служит теоретическим основанием всех остальных обобщений, постольку от понимания труда как субстанции стоимости зависит теоретическое понимание всех остальных явлений товарно-капиталистической системы.

Верно ли суждение: «субстанцией стоимости является труд»? Нет. Это теоретическое суждение равноценно по своей теоретической значимости суждению: «человек есть по своей природе частный собственник», утверждению, что быть частным собственником столь же атрибутивно присуще природе человека, сколь телу природы – протяженность.

Иными словами, здесь выявлены в рассмотрении эмпирически данного положения дел абстрактные характеристики, каждая из которых с необходимостью в природе «труда» и «стоимости» вовсе не заключена.

Маркс прекрасно показал, в чем тут дело. Исторически преходящее свойство труда принято здесь за характеристику, выражающую его абсолютную внутреннюю [216] природу. Создает стоимость далеко не всякий труд, далеко не всякая исторически-конкретная форма труда, подобно тому, как частным собственником является вовсе не человек как таковой, а исторически конкретный человек, человек внутри определенной, исторически конкретной формы общественного бытия.

Но как отличить то, что принадлежит исторически определенной форме существования человека, от того, что принадлежит ему как человеку вообще?

Ответ на это может дать только дальнейший анализ той реальности, о которой выносится теоретическое суждение с точки зрения всей практики человечества. Последняя и выступает как единственный критерий, позволяющий уверенно отвлечь, аналитически выявить такое определение, которое выражало бы атрибутивно принадлежащую предмету форму его бытия.

Эмпирически-всеобщим фактом и во времена Смита – Рикардо, и во времена Маркса было бытие человека в качестве частного собственника. Таким же эмпирически-всеобщим фактом было и свойство труда создавать не просто продукт, а товар, стоимость.

Это эмпирически-всеобщее положение дел классиками политической экономии и фиксировалось в виде суждения «субстанцией стоимости является труд», – труд вообще, без дальнейших теоретических уточнений, выражающих как раз его конкретно-историческую определенность, внутри которой он только и создает не продукт, а товар, не потребительную стоимость, а стоимость.

И поскольку классики политической экономии вырабатывали абстрактно теоретические определения с помощью односторонне-аналитического метода, постольку они в итоге не могли понять, почему же именно труд выступает то в форме капитала, то в форме заработной платы, то в форме ренты.

Эта логическая задача, общая и для естественников XVII – XVIII вв. и для Смита – Рикардо, – по самой своей сути неразрешима. Первые пытались понять, как и почему атомы, частицы, монады своим сочетанием порождают то космическую систему, то тело животного; вторые – как и почему труд вообще порождает то капитал, то ренту, то заработную плату.

Теоретический синтез никак не получался ни у тех, [217] ни у других – и не получался именно потому, что анализ их не был конкретным, а расчленял предмет на равнодушные составные части, общие для любой предметной сферы или для любой исторической формы производства.

Труд вообще есть безусловно необходимое условие возникновения и развития ренты, капитала, заработной платы и всех других специфически капиталистических категорий. Но он же является и условием их небытия, их отрицания, уничтожения. Труд вообще столь же безразличен к бытию капитала, как и к его небытию. Он является всеобщим необходимым условием его возникновения, но не является внутренне необходимым условием, таким условием, которое одновременно есть столь же необходимое следствие. Тут нет формы внутреннего взаимодействия, внутренней взаимообусловленности.

В связи с этим пороком односторонне-аналитических абстракций, выработанных классиками буржуазной науки, Маркс замечает: «Перейти от труда прямо к капиталу столь же невозможно, сколь невозможно от различия человеческих рас перейти прямо к банкиру или от природы – к паровой машине» 2.

Перекликаясь с известным афоризмом Фейербаха: «из природы прямо не выведешь даже бюрократа», Маркс и с этой стороны подводит к тому же выводу: все трудности теоретического анализа и синтеза решаются реально на почве категории конкретно-исторического взаимодействия, взаимообусловленности явлений внутри определенного, исторически возникшего и развившегося целого, внутри конкретно-исторической системы взаимодействия.

Иными словами, и анализ-синтез, и дедукция-индукция перестают быть метафизически полярными, а потому и беспомощными логическими формами только на почве сознательно исторического взгляда на исследуемую реальность, на основе представления о любой предметной реальности как об исторически возникшей и развившейся системе взаимодействующих явлений.

Такой взгляд и дал Марксу в руки четкий критерий, согласно которому, опираясь на всю рационально понятую историю практики человечества, он уверенно разрешил [218] трудности, связанные с проблемой теоретического анализа и синтеза, теоретической дедукции и индукции.

В практике человечества, взятой во всем ее историческом объеме, Маркс и обрел критерий для различения эмпирического синтеза – и синтеза теоретического, аналитических абстракций, фиксирующих всеобщее эмпирическое положение дел, и теоретических абстракций, фиксирующих в своей взаимосвязи внутренне необходимую связь выражаемых ими явлений.

И если у Смита – Рикардо (и даже у Гегеля) чисто эмпирический синтез часто выдается за теоретический, если они постоянно выдают исторически преходящую форму явления за его внутреннюю структуру (за его вечную природу) и дедуктивно – из природы вещей – выводят оправдание самой грубой эмпирии, то метод Маркса выставляет строжайшие логические, философские преграды для подобных ходов мысли.

Дедукция и индукция, анализ и синтез оказываются могучими логическими средствами обработки эмпирических фактов именно потому, что они сознательно ставятся на службу исторического по существу подхода к исследованию, что они основываются на диалектико-материалистическом понимании объекта как исторически возникшей и развертывающейся системы особым образом взаимодействующих явлений.

Поэтому аналитический метод Маркса – метод, восходящий от целого, данного в созерцании, к условиям его возможности, и совпадает с методом генетического выведения теоретических определений, с логическим прослеживанием реального происхождения одних явлений из других (денег – из движения товарного рынка, капитала – из движения товарно-денежного обращения, в которое попадает рабочая сила и т.д.). Эта историческая по существу точка зрения на вещи и на процесс их теоретического выражения и позволила Марксу четко поставить вопрос о реальной субстанции стоимостных свойств продукта труда, о всеобщей субстанции всех остальных конкретно-исторических категорий политической экономии.

Но труд вообще, а конкретно-историческая форма труда была понята как субстанция стоимости. А в связи с этим по-новому встал вопрос о теоретическом анализе [219] стоимости по ее форме, – она предстала как конкретно-всеобщая категория, дающая возможность понять теоретически (вывести, дедуцировать) ту реальную конкретно-историческую необходимость, с которой стоимость превращается в прибавочную стоимость, в капитал, в заработную плату, в ренту и все другие развитые конкретные категории.

Иными словами, впервые был полностью раскрыт и проанализирован исходный пункт, отправляясь от которого, можно действительно развить всю систему теоретических определений предмета с логической необходимостью, отражающей необходимость реального генезиса товарно-капиталистической формации.

В чем заключался этот конкретный анализ стоимости по ее форме, тот самый анализ, которого недоставало Давиду Рикардо? Ответ на этот вопрос и должен дать нам ключ к пониманию способа восхождения от абстрактного к конкретному.

Процесс восхождения от всеобщего теоретического определения предмета к пониманию всей сложности его исторически развитой структуры (конкретности) предполагает конкретный и полный анализ исходной, всеобщей категории науки. Мы видели, что недостаточная конкретность анализа стоимости у Рикардо предопределила и неуспех его замысла развить всю систему теоретических определений, построить все здание науки на одном, прочно и категорически установленном фундаменте, не дала ему возможности «вывести» даже ближайшую категорию – деньги, не говоря уже обо всем остальном.

В чем же заключается особенность анализа стоимости у Маркса, которая закладывает прочный фундамент теоретического синтеза категорий, дает возможность ему строжайшим образом перейти от рассмотрения стоимости к рассмотрению денег, капитала и т.д.?

Вопрос, поставленный так, сразу наталкивает логику на проблему противоречия в определениях вещи, на проблему, которая в конце концов и заключает в себе ключ ко всему остальному. В противоречии, как единстве и совпадении взаимоисключающих теоретических определений, Маркс и открывает разгадку конкретного и путей его теоретического выражения в понятии. К анализу этого пункта мы и перейдем. [220]

1 Маркс К. Теории прибавочной стоимости, ч. II. Госполитиздат, 1957, с. 100.

2 Marx К. Grundrisse der Kritik der politischen ?konomie (Rohentwurf). Moskau, Verlag f?r fremdsprachige Literatur, 1939, S. 170.