К постановке вопроса

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

К постановке вопроса

Анализируя проблему метода политической экономии, Маркс выдвигает ряд положений, имеющих огромное общефилософское значение. К их числу принадлежит известное положение о «восхождении от абстрактного к конкретному» как о том единственно возможном и правильном пути, на котором мышление только и может разрешить специфическую задачу теоретического познания окружающего мира.

Конкретное, в понимании Маркса, есть «единство многообразного». «В мышлении оно поэтому выступает как процесс синтеза, как результат, а не как исходный пункт, хотя оно представляет собой действительный исходный пункт и, вследствие этого, также исходный пункт созерцания и представления...

Целое, как оно представляется в голове в качестве мыслимого целого, есть продукт мыслящей головы, которая осваивает мир исключительно ей присущим образом – образом, отличающимся от художественного, религиозного, практически-духовного освоения этого мира». [112]

Метод восхождения от абстрактного к конкретному, при котором «...абстрактные определения ведут к воспроизведению конкретного посредством мышления», Маркс и определяет как метод «правильный в научном отношении». Этот метод, согласно Марксу, и есть тот специфический «...способ, при помощи которого мышление усваивает себе конкретное, воспроизводит его как духовно конкретное». Только этот метод и позволяет теоретику разрешить его специальную задачу, задачу переработки данных созерцания и представления в понятия.

В силу особой важности этих положений для понимания метода «Капитала» следует остановиться на них подробнее, тем более, что они не раз уже становились предметом фальсификации и экономических, и философских идей Маркса буржуазными философами и ревизионистами.

Прежде всего следует напомнить, что под конкретным Маркс ни в коем случае не имеет в виду лишь образ живого созерцания, чувственно-наглядную форму отражения предмета в сознании, а под абстрактным – лишь «умственное отвлечение». Если прочитать приведенные положения Маркса, оставаясь при подобном, характерном для узкого эмпиризма и неокантианства, представлении об абстрактном и конкретном, то получится явная нелепость, никак не вяжущаяся с теорией отражения. Получится иллюзия, будто бы Маркс рекомендует восходить от умственного отвлечения, как от чего-то непосредственно-данного, к образу живого созерцания, как к чему-то вторичному и производному от мысли.

Поэтому-то, читая Маркса, и следует позаботиться прежде всего о том, чтобы этому чтению не мешали представления, некритически заимствованные из домарксистских и неокантианских трактатов по гносеологии.

С точки же зрения тех определений, которые дает абстрактному и конкретному сам Маркс, приведенные положения как раз и характеризуют диалектику перехода от живого созерцания к абстрактному мышлению, от созерцания и представления – к понятию, от конкретного, как оно дано созерцанию и представлению, – [113] к конкретному, как оно выступает в теоретическом мышлении.

Маркс – прежде всего материалист. Иными словами, он исходит из того, что все те абстракции, с помощью которых, путем синтеза которых, теоретик мысленно реконструирует мир, представляют собой мысленные копии отдельных, выявленных путем анализа моментов самой предметной действительности. Иными словами, предполагается, как нечто само собой разумеющееся, тот факт, что каждое порознь взятое абстрактное определение есть продукт обобщения и анализа непосредственных данных созерцания. И в этом смысле (но только в этом) оно – продукт «сведения» конкретного в действительности к его абстрактно-сокращенному выражению в сознании.

Относительно тех определений, которыми пользовалась домарксистская политическая экономия, Маркс говорит, что все они – продукты движения от конкретного, данного в представлении, к все более и более тощим абстракциям. Поэтому, обрисовывая исторический путь, пройденный политической экономией, Маркс и характеризует его как путь, начинающийся от реального и конкретного и ведущий сначала к «тощим абстракциям», и уже только затем, от этих «тощих абстракций», к системе, к синтезу, к сочетанию абстракций в составе теории.

«Сведение» конкретной полноты действительности к ее сокращенному (абстрактному) выражению и сознании есть, как само собой понятно, предпосылка, и условие, без которого никакое специально-теоретическое исследование не может ни протекать, ни даже вообще начаться. Более того, такое сведение есть не только «предпосылка», не только доисторическое условие теоретического освоения мира, но и органический момент самого процесса построения системы научных определений, т.е. синтезирующей деятельности ума.

Само собой понятно, что те определения, которые теоретик сводит в систему, вовсе не берутся им готовыми из предшествующей стадии (или «ступени») познания. Его задача вовсе не ограничивается чисто формальным объединением готовых «тощих абстракций» по известным правилам такого объединения. Сводя готовые, ранее [114] полученные абстракции в систему, теоретик всегда критически анализирует их, вновь проверяет их на фактах и тем самым как бы заново проделывает процесс восхождения от конкретного в действительности – к абстрактному в мышлении. Так что это восхождение есть не только и не столько «предпосылка» построения системы науки, сколько органический момент самого этого построения.

Отдельные абстрактные определения, синтез которых и дает «конкретное в мышлении», в ходе самого же восхождения от абстрактного к конкретному и образуются. Таким образом теоретический процесс, ведущий к достижению конкретного знания, всегда, в каждом своем отдельном звене, как и в целом, есть в то же время и процесс сведения конкретного к абстрактному.

Иными словами, можно сказать, что восхождение от конкретного к абстрактному, с одной стороны, и восхождение от абстрактного к конкретному – с другой, суть две взаимно-предполагающие формы процесса теоретического освоения мира, процесса «абстрактного мышления». Каждая из них осуществляется только через свою противоположность и в единстве с нею. Восхождение от абстрактного к конкретному без своей противоположности, без восхождения от конкретного к абстрактному, превратилось бы в чисто схоластическое связывание готовых, некритически заимствованных откуда-либо общих абстракций. И наоборот, сведение конкретного к абстрактному, производимое наобум, на авось, без ясно осознанной общей идеи исследования, без гипотезы, также не может дать и не даст теории. Оно даст только бессвязную груду тощих абстракций.

Но почему же все-таки Маркс, учитывая все это, определяет именно «способ восхождения от абстрактного к конкретному» как единственно возможный и правильный в научном отношении способ теоретического освоения (отражения) мира? Дело в том, что диалектика (в отличие от эклектики) рассуждает не по принципу «с одной стороны, с другой стороны», а всегда, в любом случае указывает определяющую, доминирующую сторону, тот момент в единстве противоположностей, который в данном случае оказывается ведущим, определяющим. Это – аксиома диалектики. [115]

Для процесса теоретического освоения (в отличие от простого эмпирического ознакомления с фактами) как раз специфичным и характерным является то обстоятельство, что каждое порознь взятое «отвлечение» образуется в русле общего движения исследования, в процессе движения к все более и более полному, всестороннему, т.е. конкретному, пониманию предмета. Каждое отдельное обобщение (формула которого – «от конкретного к абстрактному») имеет здесь смысл лишь при том условии, что оно есть шаг на пути к конкретному постижению действительности, на пути движения к все более и более конкретному его выражению в понятии.

Если же отдельный акт обобщения не есть одновременно шаг вперед в развитии теории, шаг на пути от уже достигнутого знания – к новому, более полному, если он не продвигает вперед всю теорию в целом, не пополняет ее новым общим определением (а просто повторяет то, что уже и до этого было известно), то с точки зрения развития теории он оказывается просто бессмысленным.

Иными словами, «конкретное» (т.е. постоянное движение к все более конкретному теоретическому пониманию) выступает здесь как специфическая цель теоретического мышления. В качестве таковой цели «конкретное» и определяет как закон способ действий теоретика (речь идет об умственных действиях, разумеется) в каждом частном случае, в случае отдельного обобщения.

«Абстрактное» же оказывается с этой точки зрения не целью, а всего лишь средством теоретического процесса, а каждый отдельный акт обобщения (т.е. сведения конкретного к абстрактному) выступает как подчиненный, как «исчезающий» момент в общем движении. «Исчезающий момент» на языке диалектики значит момент, имеющий значение не сам по себе, в оторванности от других моментов, а только в связи с ними, в живом взаимодействии с ними, в переходе.

В этом и все дело. Именно потому, что Маркс – диалектик, он и не ограничивается простой констатацией факта, того факта, что в процессе теоретического мышления имеет место как движение от конкретного к абстрактному, так и движение от абстрактного к конкретному, а [116] выделяет прежде всего ту форму движения мысли, которая в данном случае оказывается ведущей, доминирующей, определяющей вес и значение другой, противоположной. Форма «восхождения от абстрактного к конкретному» в процессе социально-теоретического исследования как раз такова. Она и является поэтому специфической формой теоретического мышления.

И это, конечно же, вовсе не значит, что в процессе мышления вовсе нет другой, противоположной формы... Это значит всего-навсего, что сведение конкретной полноты фактов к абстрактному выражению в сознании еще не есть ни специфическая, ни, тем более, определяющая форма теоретического отражения мира.

Человек ест для того, чтобы жить, а не живет для того, чтобы есть. Но только сумасшедший сделает отсюда вывод, что человек должен вовсе обходиться без пищи: столь же неумно обвинять этот афоризм в «принижении» роли еды.

Аналогично и здесь. Поглощение чувственно-конкретной полноты фактов в лоно абстракции может принять за главную и определяющую форму умственной деятельности теоретика только крайне несведущий в науке человек. В науке это только средство, необходимое для выполнения более серьезной задачи, той задачи, которая специфична для теоретического освоения мира и составляет подлинную цель деятельности теоретика. Воспроизведение конкретного в мышлении и есть та цель, которая определяет удельный вес и значение каждого отдельного акта обобщения.

Конечно, и конкретное в мышлении не есть самоцель, конечная цель. Теория в целом тоже лишь «исчезающий момент» в процессе реального практически-предметного обмена веществ между человеком и природой. От теории совершается переход к практике, – и этот переход тоже можно квалифицировать как переход «от абстрактного к конкретному». Практика уже не имеет вне себя более высокой цели, она сама полагает свои цели и выступает как самоцель. И именно поэтому в ходе разработки теории каждый отдельный шаг, каждое отдельное обобщение, также постоянно соразмеряется с показаниями практики, проверяется ими, соотносится с ней как с высшей целью теоретической деятельности. [117]

Поэтому Ленин, говоря о методе «Капитала», и отмечает одну из его характернейших черт: «Проверка фактами respective практикой есть здесь в каждом шаге анализа» 1.

Постоянное соотнесение «каждого шага» анализа с направлением пути научного исследования в целом, и в конце концов с практикой, связано с самым существом марксовского понимания специфики теоретического освоения мира. Каждый отдельный шаг анализа, каждый отдельный акт сведения конкретного к абстрактному должен с самого начала иметь в виду то «целое», которое витает в представлении, в живом созерцании, и отражение которого есть высшая цель теоретической работы (разумеется, только до тех нор, пока речь идет о теоретической работе, до тех пор, пока человек относится к миру лишь теоретически).

В этом и заключается глубоко диалектический смысл изложения Маркса о том, что именно «восхождение от абстрактного к конкретному» есть специфически присущая теоретическому процессу черта, есть единственно возможный, а потому и единственно правильный в научном отношении способ разлития научных определений, способ переработки данных живого созерцания и представления в понятия.

Это и значит, что все действительно научные, а не вздорные, не пустые абстрактные определения возникают в человеческой голове вовсе не в результате бездумного, совершаемого на авось сведения конкретного к абстрактному, а только в результате систематического продвижения познания в русле общего закономерного процесса развития науки, в ходе конкретизации, имеющегося знания, через его критическое преобразование.

И дело нельзя представлять так, что каждая наука должна, якобы, сначала пройти стадию односторонне-аналитического отношения к миру, стадию чисто индуктивного сведения конкретного к абстрактному, а уж затем, лишь после того, как эта работа будет полностью закончена, может приступать к «связыванию» полученных абстракций в систему, к «восхождению от абстрактного к конкретному». [118]

Когда Маркс ссылается на историю буржуазной политической экономии, на тот факт, что она при своем возникновении действительно шла по односторонне-аналитическому пути и лишь позднее встала на путь, «правильный в научном отношении», он, конечно, не хочет сказать этим, что и каждая современная наука должна следовать этому примеру, то есть сначала пройти чисто аналитическую стадию, а уж только затем браться за восхождение от абстрактного к конкретному.

Односторонне-аналитический метод, действительно характерный для первых шагов буржуазной политической экономии, вовсе не есть добродетель, которую можно было бы рекомендовать в качестве образца для подражания. В этом выразилась скорее исторически-неизбежная ограниченность буржуазной политической экономии, обусловленная, в частности, и отсутствием разработанного диалектического метода мышления. Диалектическая логика отнюдь не рекомендует современной науке, чтобы та сначала производила чистый анализ, чистое сведение конкретного к абстрактному, а уже потом столь же чистый синтез, чистое восхождение от абстрактного к конкретному. На подобном пути конкретное знание не получится, а если и получится, то лишь в результате таких же блужданий, какие имели место в развитии буржуазной политической экономии до Маркса.

Пример, приведенный Марксом это скорее довод в пользу того положения, что наука ныне с самого начала должна вставать на путь, правильный в научном отношении, не повторяя блужданий семнадцатого лека, должна с самого начала использовать не односторонне-аналитический метод, а диалектический метод восхождения от абстрактного к конкретному, в котором анализ и синтез, связаны органически. Это довод в пользу того, что наука должна с самого начала вырабатывать свои абстрактные определения с таким расчетом чтобы каждое из них оказывалось одновременно шагом на пути поступательного продвижения к конкретной истине, к познанию действительности как единого связного целого, находящегося в развитии. Если буржуазная политическая экономия на первых порах поступала не так, то подражать ей в этом отнюдь не следует.

Наука, если это действительно наука, а не простое [119] собрание фактов и сведений, должна с самого начала отражать свой предмет и развивать свои определения тем способом, который Маркс характеризовал как единственно возможный и правильный для науки, а не оставлять его «на закуску» для литературного изложения уже найденных результатов, как то советовали делать ревизионисты-неокантианцы типа Кунова, Реннера и им подобных. Об этих попытках извратить существо мысли Маркса о методе восхождения от абстрактного к конкретному, изображавших этот метод лишь как литературную манеру изложения готовых, якобы чисто индуктивно полученных результатов, мы будем подробно говорить ниже.

Конечно, – способ восхождения от абстрактного к конкретному отчетливее всего выступает в таких работах Маркса, в которых дается систематическое «изложение» теории: в «К критике политической экономии», в «Очерках критики политической экономии» («Grundrisse der Kritik der politischen ?konomie») и в «Капитале». Однако это вовсе не свидетельствует о том, что «изложение» здесь принципиально иное по методу, нежели «исследование», и что способ, с помощью которого Маркс производил свои исследования, прямо противоположен тому способу, которым он излагает «результаты исследования».

Если бы это было так, то анализ «логики «Капитала» ровно ничего не мог бы дать для понимания метода исследования, способа переработки данных созерцания и представления, примененного Марксом. «Капитал» в таком случае был бы поучителен только в смысле литературной манеры изложения готовых результатов, и ни в коем случае не в смысле метода их получения. В таком случае «способ исследования» Маркса следовало бы реконструировать не на основе анализа «Капитала», а на основе рассмотрения черновиков, выписок, набросков и соображений, возникавших в голове Маркса в ходе непосредственного, первоначального ознакомления с экономическими фактами. В таком случае пришлось бы согласиться с пошлым утверждением автора одной из бесчисленных антимарксистских брошюрок, с теологом И. Фетчером, который вещает: «Метод, которому Маркс следует в «Капитале», является в сущности том же самым, что и метод любого “буржуазного” ученого. Диалектика служила [120] Марксу, как он сам заявлял в послесловии ко второму изданию «Капитала», только «способом изложения». Этот способ, по-видимому, обладает известными преимуществами, но мы его рассматривать здесь не станем» 2, – так как это не имеет отношения к проблеме метода познания...

Фетчер жульнически передергивает здесь известное указание Маркса на тот факт, что изложение теории в ее развитом виде не может не отличаться от хода всех тех поисков, которые к ней подвели; однако, «формальное отличие» того от другого, о котором говорит Маркс, вовсе не касается существа метода мышления, способа переработки данных созерцания и представления в понятия. Этот способ анализа оставался одним и тем же – и именно диалектическим: и в ходе предварительной обработки данных, и в ходе их окончательной обработки, хотя, конечно, и совершенствовался до мере продвижения вперед – к созданию «Капитала».

Главное преимущество «способа изложения», имеющее отнюдь не литературно-стилистический характер, состоит как раз в том, что автор «Капитала» не излагает в догматически-дидактической манере готовые, неизвестно как полученные результаты, а проделывает на глазах, читателя весь процесс получения этих результатов, весь приводящий к ним процесс исследования. «Читатель, который вообще захочет следовать за мной, должен решиться восходить от частного к общему» 3, – предупреждал Маркс уже в предисловии к работе «К критике политической экономии». Метод «изложения» и ведет читателя от понимания отдельных частностей, от абстрактного к все более и более конкретному, развитому, общему, охватывающему взгляду на экономическую действительность, к общему как результату сочетания частностей.

Разумеется, процесс исследования воспроизводится при этом не во всех подробностях и отклонениях, которые имели место на протяжении более чем двадцатипятилетних исследований, а только в тех главных и решающих пунктах, которые, как показало само же исследование, [121] действительно продвигали мысль вперед, по пути к конкретному пониманию. При окончательной обработке фактов для печати Маркс уже не повторял тех многочисленных отступлений от главной темы исследования, которые неизбежны в работе любого ученого. В ходе реального исследования часто рассматриваются факты, не имеющие прямого отношения к делу: ведь только их анализ и может показать, относятся они к делу или нет. Кроме того теоретику сплошь и рядом приходится вновь возвращаться к рассмотрению тех фактов, которые, казалось, уже однажды были исследованы исчерпывающим образом. Все это приводит к тому, что исследование здесь имеет не систематически-поступательный характер, а очень сложно запутанную форму возвратно-поступательного движения, то и дело уклоняющегося в стороны.

Подобного рода моменты в окончательном изложении, естественно, не воспроизводятся. Зато благодаря этому процесс исследования выступает в своем подлинном, очищенном от случайностей и отклонений виде. Здесь он как бы «выпрямляется», приобретает характер систематически-поступательного движения, согласующегося с природой и движением самих фактов. Здесь мысль уже не переходит от анализа одного факта к анализу следующего, прежде чем действительно не исчерпала этот факт; в силу этого тут уже не приходится многократно возвращаться к одному и тому же, чтобы доделывать недоделанное.

Таким образом, «способ изложения» материала в «Капитале» есть не что иное, как «исправленный» способ его исследования, причем исправленный не произвольно, а в строгом соответствии с теми требованиями и законами, которые диктует сам же процесс исследования. Иными словами, способ изложения в данном случае есть очищенный от всех побочных, затемняющих моментов способ исследования, или способ исследования, строго соответствующий объективным законам исследования. Это и есть способ исследования, представленный в чистом виде, в систематически проведенной форме, не заслоненный случайностями и отклонениями.

Те же «формальные отличия», о которых говорит Маркс в послесловии ко второму изданию «Капитала», касаются совсем иных обстоятельств, в частности, того факта, что лично Маркс знакомился с разными кругами [122] товарно-капиталистического ада не в той последовательности, которая соответствует закону их собственного развития и изображена в «Капитале».

Способ восхождения от абстрактного к конкретному не соответствует тому порядку, в котором те или иные стороны исследуемого предмета по тем или иным причинам попадали в поле зрения как отдельного теоретика, так и науки в целом. Он ориентируется исключительно на ту последовательность, которая соответствует объективному взаимоотношению различных моментов в составе исследуемой конкретности («тотальности»). А эта подлинная последовательность, само собой понятно, осознается не сразу. Поэтому оправдание метода восхождения от абстрактного к конкретному и нельзя искать к фактах, касающихся научной биографии того или иного теоретика и даже исторического процесса развития науки в целом. Наука в целом тоже добирается до своего подлинного исходного пункта лишь в результате долгих и трудных поисков.

Лично Маркс, например, пришел к анализу и к пониманию экономических отношений от исследования правовых и политических взаимоотношений между людьми. Сфера права и политики и оказалась для него «исходным пунктом» исследования структуры общественного организма. В «изложении» же теории исторического материализма Маркс требует исходить из понимания экономических, материальных отношений, и уже от них двигаться к пониманию права и политики.

Теоретики, подобные И. Фетчеру, могли бы на этом основании заявить, что тезис Маркса, согласно которому исходным пунктом понимания всех общественных явлений должна быть экономика, а не право или политика, относится лишь к особенностям «литературной манеры изложения» теории Маркса, а в «исследовании» Маркс и марксисты делали тоже самое, что и любой буржуазный ученый...

Дело, однако, заключается в том, что сфера права и политики, хотя она и была рассмотрена Марксом раньше, чем он вообще взялся за экономические исследования, все же была понята научно (материалистически) и правильно лишь после того, как он проанализировал, хотя бы в самых общих чертах, экономику. [123]

То же самое справедливо и по отношению к политэкономическим взглядам Маркса. С законами движения денег, прибыли и ренты Маркс познакомился гораздо раньше, чем ему удалось понять подлинную, двойственную природу товара и труда, производящего этот товар. Однако до тех пор, пока он не понял действительную природу стоимости, его понимание и денег и ренты оставалось неправильным. Еще в «Нищете философии» он разделяет иллюзии рикардианской теории денег и ренты. И только ясное понимание природы стоимости, достигнутое в пятидесятых годах, выставило в подлинном свете и деньги и ренту. До этого деньги принципиально невозможно было понять.

В начале пятидесятых родов. Маркс затратил много времени на то, чтобы понять запутанные коллизии денежного обращения в эпоху кризиса и «процветания». И именно эти попытки привели его к выводу, что понять законы денежного обращения нельзя, предварительно не разработав во всех деталях понятия стоимости. И только разработав понятие стоимости, он убедился, что разделял до этого ряд иллюзий Рикардо.

Способ восхождения от абстрактного к конкретному, как способ исследования фактов, поэтому и нельзя оправдывать ссылкой на тот порядок, в котором исторически протекал процесс изучения материала. Он выражает ту последовательность, в которой откристаллизовывается в сознании теоретика объективно-правильное, соответствующее предмету понимание, а не ту последовательность, в которой те или иные стороны действительности по тем или иным причинам привлекают к себе внимание теоретиков и попадают в поле зрения науки.

Способ восхождения от абстрактного к конкретному выражает тот внутренний закон развития научного понимания, который в ходе исторического развития прокладывает себе дорогу через массу случайностей, отклонений, зачастую окольными путями, неведомыми для самих теоретиков. Поэтому-то на поверхности научного развития (т.е. в сознании самих теоретиков) его не так-то легко обнаружить. В сознании теоретиков этот закон долгое время может и не выступать вовсе, а может проявляться, в такой форме, что его и не узнаешь. Отдельный представитель науки, как указывал Маркс, очень часто [124] обладает совершенно ложным представлением о том, что и как он на самом деле делает. В силу этого о мыслителе и нельзя судить по тому, что он сам о себе думает. Гораздо важнее (и труднее) выявить объективное, предметное значение его взглядов и их роль в процессе развития науки в целом.

Поэтому подлинный смысл фактов научной биографии, подлинная последовательность развития научных определений и не может быть обнаружена на пути чисто биографического исследования. Зачастую действительный прогресс научного знания (т.е. систематическое продвижение мысли к конкретной истине) существенно расходится с простой хронологической последовательностью. На тот факт, что при анализе логики развития знания «хронология насчет лиц» необязательна, что она не всегда соответствует действительному порядку углубления мысли в предмет, указывал и В.И. Ленин в фрагменте «К вопросу о диалектике».

Учитывая все это, и можно сделать вывод, что все характерные черты метода исследования Маркса выступают с наибольшей отчетливостью и чистотой именно в «Капитале», а вовсе не в черновых набросках, не в выписках и соображениях, непосредственно возникавших в его голове в ходе ознакомления с экономическими фактами. Здесь как раз и обнажается подлинная последовательность развития научных определений, которая в ходе предварительного изучения материала проступала лишь постепенно и не всегда ясно осознавалась даже самим Марксом. Для Маркса чрезвычайно характерной чертой всегда была трезвая самокритичность: он не раз решительно исправлял «задним числом» ошибки и упущения, сделанные на предварительной стадии изучения. Различить зерна объективной истины от той формы, в которой они первоначально выступили в сознании, можно с объективной строгостью вообще лишь задним числом – намеки на высшее могут быть правильно поняты лишь тогда, когда это высшее уже известно.

Таким образом, если пытаться реконструировать способ исследования Маркса не по «Капиталу», а по массе черновых набросков и соображений, оставшихся в его архивах, то это только осложнило бы работу. Все равно, чтобы понять их правильно, пришлось бы предварительно [125] проанализировать «Капитал». Иначе «намеки на высшее» в них просто не рассмотришь. К тому же совершенно непонятно, почему при таком исследовании следовало бы предпочесть раннюю, предварительную форму выражения мысли – позднейшей, более отточенной и зрелой форме ее выражения. Это привело бы только к тому, что эта ранняя форма выражения была бы принята за идеальную, а позднейшая – за ее искаженный вариант. Формулировки и метод их развития в «Капитале» действительно пришлось бы отнести на счет «литературной манеры изложения», за счет ее усовершенствования, а не на счет углубления мысли, понимания, и метода исследования.

(Этот неуклюжий прием, кстати, весьма усердно используется современными ревизионистами, заявляющими, что «истинный марксизм» следует искать в рукописях молодого Маркса, а не в его зрелых трудах. «Капитал» в итоге изображается как «испорченная форма выражения» концепции так называемого «реального гуманизма», развитой-де Марксом и Энгельсом в 1843?1841 гг.)

Именно поэтому В.И. Ленин и указывал, что при разработке «Большой Логики» марксизма следует иметь в виду прежде всего «Капитал», и что «метод изложения», примененный Марксом в «Капитале», должен послужить образцом диалектического осмысления действительности и образцом изучения и разработки диалектики вообще. На основе этих предварительных соображений можно перейти к более детальному, рассмотрению способа восхождения от абстрактного к конкретному, как правильного в научном отношении способа образования научных определений, как способа теоретической переработки данных живого созерцания и представления.

Напомним только в этой связи еще раз, что под данными созерцания и представления здесь имеется в виду отнюдь не только то, что индивид лично созерцает и представляет себе в виде чувственно-наглядного образа. Такое толкование, характерное для домарксистской философии, для антропологического представления о субъекте познания, совершенно ложно, крайне узко. Под данными созерцания и представления Маркс имел в виду всегда всю массу общественно-накопленного – эмпирического опыта, всю колоссальную массу эмпирических данных, [126] известных теоретику из книг, из сводок, из статистических таблиц, газет и свидетельств. Но в кладовой общественной памяти все эти эмпирические данные хранятся, как само собой понятно, в уже сокращенном, в сведенном к абстрактному выражению виде. Они уже выражены в речи, в терминологии, в цифрах, в таблицах и тому подобных «абстрактных» формах. Специфическая задача теоретика, который из всей этой информации о действительности исходит, заключается, конечно, не в том, чтобы придать этому «абстрактному» выражению еще более абстрактную форму. Напротив, его работа всегда начинается с критического анализа и переосмысливания абстракций эмпирической ступени познания, с критического преодоления этих абстракций, и движется вперед через критику односторонности и субъективности этих абстракций, через разоблачение заключенных в них иллюзий, с точки зрения действительности в целом, в ее конкретности. В этом смысле (но и только в этом) переход от эмпирической стадии познания к рациональной также выглядит как переход «от абстрактного к конкретному».

Конечно, с известной точки зрения, восхождение от познания простой товарной формы к пониманию таких развитых форм буржуазного «богатства», как процент, выглядит и как движение от «конкретного» к абстрактным формам его обнаружения на поверхности явлений. Процент, например, выражает на своем безлично-количественном языке сложнейшие глубинные процессы капиталистического производства. В проценте прибавочная стоимость обретает крайне «абстрактную» форму своего обнаружения, проявления. И эта абстрактно-количественная форма объясняется только из ее конкретного содержания. Но это также говорит о том, что любой абстрактный момент действительности находит свое подлинное объяснение только в конкретной системе породивших его условий, и только через нее может быть правильно понят. Тем самым и процент оказывается понятым конкретно (научно) лишь в итоге, лишь в результате, в то время как на поверхности явлений он выступает как весьма «абстрактная» форма.

Все это также следует учитывать.

В связи с тем, что Маркс сформулировал свои идеи относительно метода восхождения от абстрактного к [127] конкретному в ходе прямой полемики с его гегелевской интерпретацией, целесообразно кратко критически осветить эту последнюю. По контрасту с ней особенно рельефно и наглядно выступит материалистический характер метода Маркса. [128]

1 Ленин В.И. Философские тетради. Госполитиздат, 1947, с. 216.

2 Christen oder Bolschewisten. Stuttgart, 1957, S. 89.

3 Маркс К. К критике политической экономии. Госполитиздат, 1953, с. 5.