Легитимизация стратегии

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Легитимизация стратегии

США ГОВОРЯТ о форматировании будущего под задачи своей национальной безопасности как о вполне реальной задаче. К сожалению, прозвучавшие в стратегических оценках 1999 года эти проблемы потом исчезли из открытой печати, что вполне понятно, поскольку тогда оппоненты могут оказаться во всеоружии. Все равно следует считать, что исследования такого рода ведутся, правда, вне внимания широкой общественности, в противном случае теряется их смысл. Поэтому мы можем лишь восстанавливать возможные направления развития данного подхода, иногда именуемого как shaping of the future (формирование / форматирование будущего). Ричард Куглер подчеркивает, что в «анализе мировой системы имеют значения сегодняшние структуры, но процессы, производящие изменения, формирующие будущее, более важны» [1].

Все это говорит вообще о транзитивном характере всего сегодняшнего состояния, поскольку параметр движения оказывается более существенным, чем параметр стабильности. Фиксированное состояние по сути не является таковым, если не достигнут нужный результат перемен.

Дэвид Гомперт говорит, что форматирующие и реагирующие функции вооруженных сил должны находиться в гармонии [2]. Принятая в прошлом тактика фиксированного расположения вооруженных сил является анахронизмом, поскольку места будущих угроз сегодня неизвестны. Вооруженные силы должны иметь возможность быстрого перемещения в точки подобных будущих угроз.

В мире, с точки зрения США, должны присутствовать следующие определяющие составляющие:

• жизнеспособность и безопасность демократического ядра, живущего по законам свободного рынка;

• интеграция переходных стран в это ядро;

• победа над странами-изгоями или маргинализация их или иных групп, угрожающих интересам и ценностям ядра;

• уменьшение ущерба от проигрывающих стран.

Это как бы основополагающие параметры системы, которую следует удерживать в предлагаемом состоянии. Путями, которые позволят удержать систему в этих параметрах, являются:

• сдерживание конфликтов;

• поддержание международной поддержки и кооперации;

• улучшение коалиций с партнерами;

• уменьшение возможностей реальных или потенциальных врагов;

• проведение реформы обороны.

Разные регионы требуют разных вариантов применения этих методов. Но это все равно достаточно обобщенные параметры, чтобы было возможно их удерживать в реальной практической работе. Подлинный инструментарий должен быть гораздо более конкретным и детальным.

Продолжая тематику форматирования будущего, Мартин Либицки видит 2018 год сравнительно с 1998-м как такой, что будет свободным от сюрпризов [3]. Он выстраивает трехмерный мир, в котором один вектор отражает больших противников, другой – тех, кто обладает неприятными технологиями, третий – создание неприятных ситуаций. Каждое альтернативное будущее (или враг) образуются при комбинации двух или трех измерений. Например, Россия может стать больше и получать новые технологии. Наоборот, Япония и Европа имеют ресурсы для того, чтобы быть большими державами, но они решили быть вместе с США в проблемах обшей безопасности. Кстати, С. Переслегин в своем интервью «Авианосцы как трансляторы цивилизационных смыслов» [4] утверждает, что рано или поздно России придется выбирать между двумя геополитическими противниками – Европой и США.

В качестве примера форматирования будущего можно посмотреть на действия Петра Первого, который вел на поверхности борьбу с бородами и крестьянским платьем, на самом деле продвигая процессы вестернизации страны, которая давала ему возможность совершить ее модернизацию. По сути именно здесь можно увидеть основной вариант инструментария:

• этап первый – разрушение старых моделей;

• этап второй – введение новых моделей как промежуточная цель;

• этап третий – выведение новой системы как конечная цель.

При этом борьба идет между разными фрагментами старой модели и новых моделей, хотя реально вводится новая система. Просто ее введение будет облегчено первыми двумя шагами. Петр Первый был конструктором новой социальной реальности, при этом его даже не смушало, что как раз в этот период черти в храмах изображались безбородыми и в немецком платье. Отсюда возникновение спасительной идеи, что Петра за границей подменили. Тогда его действия становились вполне системными, но только с точки зрения старой системы.

Есть также отработанные модели «промывания мозгов», используемые среди прочих и тоталитарными сектами. Три этапа их коммуникативного воздействия являются следующими:

• этап первый – «размораживание» старых представлений;

• этап второй – введение новых представлений;

• этап третий – «замораживание» новых представлений.

Во всех подобных случаях надо снять имеющуюся защиту прошлых представлений, чтобы затем иметь возможность ввести новую. Эпоха перестройки шла по этому же пути, поскольку предварительно должна была уничтожить старую символическую защиту, что было сделано введением того, что именовалось гласностью.

Интересно, что даже слово это вышло из употребления сразу после определенного периода применения этих процессов.

• Этап первый – гласность как уничтожение старых символических поддержек.

• Этап второй – введение новых «говорящих».

• Этап третий – введение и закрепление новых представлений.

Перестройка строилась на введении новых коммуникаторов.

Мы подчеркиваем важность этого понятия здесь, поскольку в сектах, как правило, есть один коммуникатор, слова всех тотальных, включая родственников, признаются исходящими от дьявола, а потому изначально неверными. Создается только один коммуникативный поток. При работе с большими массивами населения этот путь является невозможным. Здесь следует переключить массовое сознание от старых коммуникаторов к новым. Это делало в первую очередь телевидение, а там первенство держал «Взгляд». В реальном информационном вакууме, с точки зрения старой системы, внимание концентрировалось на едином источнике подлинной информации.

Если Петр Первый вознаграждал ненаказанием за выполнение своих правил, то здесь вознаграждением становилась иная информация. Иная система покоится на иной информации, как старая система покоилась на старой информации. Джон Арквилла был прав, когда ввел понимание информации не только в коммуникативном (то, что передается), но и в организующем аспекте (то, на чем базируется данная структура). Иная информация стала в ответ порождать иную структурность, из которой в результате выросла иная система.

Следует одновременно признать, что как раз Советский Союз обладал самыми серьезными результатами в области того, что сегодня получило название «концептуального» управления как противопоставленного директивному управлению. «Концептуальный метод управления – это такой метод управления организационными и общественными системами, а также отдельно взятыми индивидами, при котором объект управления, ощущая себя свободным, действуя по собственному разумению и в свое благо, тем не менее, находится в створе разрешенного в данной системе множества стратегий» [5]. При директивном управлении объект не только подчинен субъекту в явном виде, но допускаются и иные, кроме информационных, методы воздействия.

Хотя следует также подчеркнуть и то, что подобное определение концептуального управления как раз и является очень похожим на собственно паблик рилейшнз, поскольку в этом случае объект должен принимать свои решения сам, он не должен ощущать, что ему это решение навязывается (силой или информационно). Ведь паблик рилейшнз и были созданы как раз для управления свободным, а не подчиненным человеком.

Если посмотреть на форматирование действительности, то серьезным образом это форматирование реализовывалась так, чтобы открыть путь действия имеющимся «драйверам», вероятно, предполагая, что дальнейшее будет более или менее автоматическим. По крайней мере именно так можно представить себе историю распада СССР. Суть ее состояла в том, чтобы открыть ворота для движущих сил, которые форматировали Запад, потому изначально были сильнее. Не встретив на своем пути сопротивления, они должны были переформатировать реальное и виртуальное пространство СССР. Такова наша гипотеза по поводу этого типа воздействия (см. рис. 32).

Рис. 32. Гипотеза распада СССР

Снятие защиты позволило полностью разрушить советские драйверы, сохранив их для меньшей части населения, что отражается в постоянстве голосования за компартию на выборах.

На территорию СССР были открыт вход для сил западного варианта: свободная информация и свободный рынок. Свободная информация, а в данном случае свободой стало просто снятие зашиты с охраняемых в прошлом поддерживающих столпов советской идеологической системы (например, Ленин, партия, комсомол). Конечно, это шло нелегко, сначала недомолвками, потом косвенными шокирующими предложениями вроде вынесения тела Ленина из мавзолея, к чему призывал Юрий Карякин. Это было настолько шокирующим, что не произошло до сегодняшнего дня. Но это срабатывало как разрушитель идеологических столпов прошлого.

Рассмотрев все перечисленное, можно понять, что форматирование будущего может идти по двум направлениям. С одной стороны, мы форматируем его, вводя определенный инструментарий в реальность, и тогда в ответ начинает формироваться с разной степенью скорости новая реальность. С другой – проделываются однотипные операции с виртуальным пространством, имея целью как форматирование и захват его, так и последующий захват пространства реальности (см. рис. 33).

Рис. 33. Форматирование будущего

При этом именно виртуальность обладает долговременным воздействием на реальность. Любые социальные потрясения, например, начинаются с форматирования виртуальности («мир – хижинам, война – дворцам» 1917 года меняли сначала картину мира). Или такой пример: Маргарет Тутвайлер, ставшая заместителем министра иностранных дел США в области публичной дипломатии, выступая на сенатских слушаниях 24 февраля 2004 года, заявила: «Мы должны лучше работать, чтобы выходить за пределы традиционных элит и правительственных чиновников. Мы не прилагали достаточно усилий, чтобы достичь также не-элиты, которые сегодня гораздо больше, чем вчера, являются существенной силой в своих странах» [6]. Как видим, новой целью провозглашаются не-элиты, поскольку они становятся в современном мире таким же формирующим компонентом, как элиты до этого. Идет изменение воздействия на расширение, углубление и омоложение аудитории.

Осуществляется вход в виртуальную реальность, захват ее, например, с помощью новой героики и отрицания героики старой, за которой следует переход к трансформации реального пространства. Например, Владимир Ленин как герой прошлого кино невозможен в кино настоящем, а если и возможен, то рассказ о нем сделает из него сумасшедшего или сифилитика.

Ленин как элемент советской мифологии не является опасным в новой системе, он становится индикатором неработающей прошлой системы. Одновременно общественное мнение не воспринимает позитивную героику этого типа, поскольку произошла трансформация старой системы. Если раньше невозможно было «породить» негатив об этом герое, на что среди прочего работала официальная цензура, то теперь однотипно невозможно породить позитив об этом герое, на что работает неофициальная цензура. Это очень странный парадокс все равно сохраняющегося цензурирования при смене объектов для хвалы и хулы.

Проблема со стратегией состоит не только в ее выработке и имплементации, а в легитимизации. Примеров неудержанных стратегий очень много. Нас же интересуют примеры, когда стратегия теряет или не достигает нужного уровня легитимности. Это известный эффект Си-Эн-Эн с выводом в результате американских войск из Сомали. Это вьетнамский синдром, когда общество не захотело поддерживать военную стратегию. Это определенного рода проигрыш Советского Союза, приведший к его распаду, когда стратегия построения коммунизма не была удержана.

Необходимость в легитимизации стратегии одновременно является определенным форматирующим компонентом, что видно по функциональной роли, например, Виктора Хэнсона как одного из «проводников» стратегии Джорджа Буша в глазах американского общественного мнения. Виктор Хэнсон создает тот фон, в рамках которого стратегия Буша является не только оптимальной, но и единственно возможной. Хэнсон действует по аналогии, связывая события современности с событиями древней истории. Но он делает это как бы в перевернутом виде. Есть два варианта сочетания старого и нового события, которые будут объединены реальной или навязанной аналогией. Типичный историк, например Владимир Ключевский, находится в прошлом, возникающие аллюзии скорее появляются у читателей, а не у автора. Современность не является его объектом. В. Хэнсон, наоборот, и в первую очередь в своей публицистике он удерживает современность, находя аналогии в древности. Таким образом, перед нами два пути оперирования с прошлым:

• прошлое как иллюстрация настоящего;

• настоящее как иллюстрация прошлого.

Виктор Хэнсон, говоря о западной форме войны как выросшей из античности, находится в современности, поэтому он является необычным типом историка, тем самым привлекающим внимание читателей. Возможно также, что сами читатели также совершают перенос из одного времени в другое, находя те или иные варианты параллелей. Хэнсон защищает идею, что жизнь греческих городов-государств не может быть понята вне войн, которые они вели, поскольку все общество зависело от того, где, как и против кого они воевали [7. – С. 199]. Но однотипно он рассматривает и наше время, поскольку, к примеру, 11 сентября вызвало такую же смену реалий, как и войны античности.

В случае построения новой виртуальной действительности речь в первую очередь будет идти о переформатировании старых объектов и введении новых. Переформатирование старых должно способствовать облегчению введения новых объектов, поскольку до этого именно на старых в той или иной степени «крепились» защитные функции. Уничтожение символической фигуры Саддама Хусейна в Ираке позволяет форматировать все остальные объекты и вводить новые, которые будут опираться на новую точку отсчета.

Введение новых объектов более оптимально движется исключительно по косвенному пути. Например, во всем мире никто не занят продвижением американизации, но только глобализации. Соответственно, в случае СССР вводились свобода информации и рынок, но которые в результате выступают в роли драйверов, способных совершить изменение социальной среды.

Форматирование будущего должно также иметь два принципиальных различия. Форматирование будущего, идущее извне страны, – это один вариант. Второй – форматирование изнутри страны. США, например, естественным образом излучают форматирование, осуществляемое извне [8] (см. рис. 34).

Рис. 34. Внутреннее и внешнее форматирование

При движении извне всегда возникает проблема проекции собственной силы. Вероятно, возможны суррогатные заменители классического варианта силы – военной. Тогда, как это было в случае холодной войны, активно используется культурный, политический, социальный импульсы силы. Под последним понятием мы будем понимать проекцию силы на расстоянии. Например, роль французского кино в СССР. Поскольку холодная война не способствовала входу на экраны страны американского кино, входило французское, где главными в списке были комедии, так как любой серьезный фильм был не особенно возможен. Но французские комедии столь же активно форматировали виртуальное пространство, как и любой другой фильм. Получается, что целью такого рода внешнего импульса является постоянное поддержание «иносистемности», которая на следующем этапе начинает порождать свой вариант эрзац-модели в данной действительности, даже если она по сути враждебна проецируемой.

Такая передача возможна как в рамках виртуального пространства, так и в рамках реального пространства. В результате все равно образуются разного рода взаимозависимости и переходы между ними (см. рис. 35).

Рис. 35. Трансформация действительности

Даниэль Гур связывает возникший в последнее время акцент на форматировании будущего с тем, что после холодной войны силы, создающие беспорядок, прекратили свое существование [9]. Возникли перманентные кризисы, и на первое место вышла теория хаоса. Однако хаос маскирует реальные процессы: или перед нами реструктурация международной системы, или создание новой системы.

Американские военные пришли к точке зрения, что предупреждающее размещение военных сил может индуцировать политические изменения. Отсюда возник термин «заблаговременное присутствие» (forward presence). При этом возникает обсуждение всех этих терминов, поскольку на сегодня их можно понимать по-разному. Гур вообще настроен достаточно скептически ко всей этой идее, поскольку заявляет очень четко: «Защитники заблаговременного присутствия как инструмента американской внешней политики должны признать, что нет эмпирических данных, подтверждающих данный случай».

Однако есть и другие исследования, как раз базирующиеся на разборе ряда конкретных примеров [10]. Есть в рамках РЕНА ряд исследований по теме nation-building, где анализируется американский опыт в послевоенной Германии, Японии и ряде других стран. Так что нельзя отрицать жизненность этой идеи, хотя бы по тому, что она поддержана как со стороны руководства министерства обороны, так и со стороны аналитического сообщества. В одной из статей приводится такой пример: когда в Ирак летел военный транспортный самолет, то пассажиры его читали книги о Японии и Германии, но не об арабском мире [11]. И действительно, пример этих стран четко демонстрирует возможности по трансформации реального пространства в нужном направлении, точнее там трансформировались сразу все три пространства: реальное, информационное и виртуальное.

Э. Роудс с коллегами анализировали исторические примеры по ряду параметров, среди которых были следующие.

• Каковы были военные возможности великой державы?

• Какими были другие ресурсы, какие существовали ограничения на поведение?

• Могла ли великая держава форматировать мирную ситуацию в соответствии со своими предпочтениями?

Как видим по этим вопросам, ученых интересовала в первую очередь проекция силы, которая позволяет форматировать физический мир. Для исследования были отобраны шесть конкретных ситуаций:

• Британия в Восточном Средиземноморье в 1816–1852 годы;

• Британия в Восточном Средиземноморье в 1919–1937 годы;

• Британия в Южной Америке между 1850 и 1890 годом;

• США в Карибском бассейне в 1903–1920 годы;

• Франция в Западной Африке в 1960–1970 годы;

• Франция в Центральной Африке между 1 970 и 1995 годом.

Все случаи достаточно детально анализировались с учетом вышеназванных трех вопросов. Во многих ситуациях объектами воздействия были не страны, а повстанческие движения, поведение которых подвергалось форматизации. Анализ позволил сделать следующие выводы.

• Первый – нет обшей картинки, позволяющей определить тип вооруженных сил, необходимых для форматирования.

• Второй – одна модель не может соответствовать всем случаям.

• Третий – поскольку противник обладает достаточной гибкостью, вооруженные силы должны иметь широкий круг возможностей.

• Четвертый – очень важна скорость реагирования.

• Пятый – важно хорошо понимать региональных игроков и их политику, чтобы учиться и быстро адаптироваться.

Это выводы всего лишь из одного предложения (второго) данного анализа. Все же они таковы.

Предложение 1: Присутствие на месте имеет значение.

Предложение 2: В целом присутствие должно соответствовать военным возможностям противника.

Предостережение к данному: символическое присутствие может быть достаточным для слабо мотивированных противников.

Предложение 3: Большее присутствие не всегда лучше, чем меньшее.

Предложение 4: В зависимости от обстоятельств и целей форматирования присутствие должно быть реализовано на берегу.

Предложение 5: Технологии не предоставляют магических пуль.

Предложение 6: Обучение, дисциплина и профессионализм играют роль.

Предложение 7: Нахождение важно не только в пространстве, но и во времени.

Предложение 8: В случае демократических государств общественное и законодательное мнение устанавливает параметры для политики форматирования.

Предложение 9: Победа в головах является ключевым элементом форматирования.

Предложение 10: Форматирование внутренней политики является очень сложным.

Обратим внимание на девятое предложение, акцентирующее как базовое трансформацию именно виртуального пространства, что, собственно говоря, и дает долговременный результат. Именно поэтому сегодняшняя война в Ираке дублируется войной за умы в арабском мире.

Публичная дипломатия как самый актуальный и одновременно достаточно модный аспект работы в области международных отношений задается как «продвижение национальных интересов с помощью информирования людей, увлечения их и влияния на людей по всему миру» [12. – С. 13]. Исходной точкой этого анализа стала констатация того, что враждебность к Америке достигла шокирующего уровня. При этом США потратили 600 млн. долларов за год на поддержку американской политики и 540 млн. на «Голос Америки» и другие варианты вешания [13]. Из всей этой суммы только 1 50 млн. ушли в мусульманские страны.

Следует признать при этом, что предложения являются в достаточной степени традиционными. Это программы по поддержке обучения английскому языку, расширение программ по созданию Американских уголков, открытие центров американских исследований, создание американской библиотеки на арабском языке. Параллельно ведутся большие программы по расширению вешания на арабском языке. Все это форматирование именно виртуального пространства. До этого арабоязычный мир в сильной степени был закрыт своей культурой и языком от подобных виртуальных интервенций системного порядка.

Дэвид Фрам и Ричард Перл подводят следующую идеологическую подоплеку под этого рода активность. «Не зная, что сказать, мы становимся молчаливыми. Молчание 2004 года непристойно и опасно как раболепный стиль коммуникации, который мы практиковали в 2001 году. Если мы не рассказываем свою собственную историю, другие расскажут ее за нас» [14. – С. 150]. Это то стандартное пристальное внимание к информационному и виртуальному пространству, которое характерно для США и менее характерно для остального мира. Это можно понять не только исходя из того, что США уже находятся в рамках информационной цивилизации, а мы еще нет, но и исходя из того, что битва может длиться часы, а ее последствия в рамках информационного или виртуального пространств вечны, подобно тому как мы сегодня изучаем уроки Пелопоннесской войны.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.