Дестабилизация системы

Дестабилизация системы

ВИРТУАДЬНЫЕ ОБЪЕКТЫ активно используются человечеством для целей стабилизации социальной системы. Христианство, как и любая другая религия, компенсирует неадекватность социального настоящего разного рода виртуальными конструкциями (например, вознаграждением в загробном царстве). Возникшая сегодня теория менеджмента террора (terror management theory) пытается определить механизмы, которые позволяют человеку сохранять осмысленное существование в очень сложном мире, поскольку человек, в отличие от животных, может смотреть и в будущее.

Теория менеджмента террора Дж. Гринберга и других видит основной источник тревоги у человека в страхе смерти, который может занижаться путем подключения либо к модели мира, свойственной данной культуре, либо к высокой самооценке, что блокирует мысли о смерти. Эксперименты демонстрируют, что люди, обладающие высокой самооценкой, менее болезненно реагируют на раздражители, связанные со смертью. Напоминание людям об их смертности должно в ответ порождать потребность в самооценке и подключении к культурной модели мира.

Культура как социальная конструкция способствует максимализации стабильности данного варианта мира, поскольку начинают действовать следующие правила:

• культурные модели мира дают человеку значение и стабильность в рамках нестабильного и непредсказуемого мира;

• культура дает человеку чувство ценности и самооценки, если он следует правилам, свойственным данному обществу;

• культурные модели предоставляют символическое бессмертие (в детях, книгах, результатах труда и так далее).

Один из авторов этой теории Шелдон Соломон в интервью журналу Psychology Today объясняет реагирование на носителей других культурных образцов [1]: «Теория менеджмента террора занимается и тем, почему людям тяжело быть с теми, кто является другим. Если культура выполняет функцию отрицания смерти, то люди, являющиеся другими по культурной традиции, подрывают нашу защиту против страха смерти. Мы отделяем эту группу как исчадие ада. Наиболее мягкой формой становится занижение угрозы, исходящей от альтернативной картины мира. Мы также можем попытаться убедить других отказаться от своих идей и принять наши, как это делают миссионеры. Наиболее бесчувственно мы можем убить культурно отличных, чтобы доказать, что наш путь является самым сильным. Для радикального ислама, представленного Усамой бен Ладеном, Запад является злом и должен быть уничтожен. С другой стороны президент Джордж Буш объявил этот конфликт крестовым походом, определяя, что наш бог лучше, чем их».

Интересно, что это культурное столкновение один в один напоминает столкновение между Советским Союзом и США времен холодной войны, когда одна сторона видела возможность своего развития только в направлении уничтожения таких же возможностей для другой стороны. Если Рональд Рейган говорил об «империи зла», то с советской стороны мы четко знали об «оскале американских империалистов», они же «поджигатели войны». Справедливость своей собственной позиции обе стороны никак не подвергали сомнению.

Мощные пропагандистские системы Советского Союза или Китая демонстрируют процессы стабилизации через виртуализацию, когда тиражируются виртуальные образцы правильного поведения и героики. В качестве «мягкой силы» практически то же самое делает западная система, направленная на порождение и удержание своей собственной модели мира. При этом обладая самыми мощными на сегодня «машинами» по порождению картины мира с помощью массовой культуры, США имеют возможность распространять свою картину мира далеко за своими пределами. Американская массовая культура реально вытесняет любую другую.

Не менее активно виртуальные объекты используются для целей дестабилизации системы. Дестабилизация как процесс не получает пока достаточного объема исследовательского внимания. Так, Владимир Серебрянников подчеркивает: «Теория социального взрыва достаточно слабо разработана, особенно что касается современного периода» [2].

Лариса Никовская видит схему развертывания социального взрыва в следующем виде [2]:

• нарастание трудностей, которое приводит к ситуации, когда становится невозможным одновременное противодействие натиску нуждающихся в решении проблем;

• выход из строя существующего механизма согласования и принятия решений;

• потеря многими людьми и организациями способности действовать в соответствии со своими целями и функциями.

Все эти характеристики напоминают постепенное нарастание хаоса, который затем может вылиться в существенные социальные изменения.

Интересно, что Игорь Пантин связывает социальный взрыв не столько с экономическими или социальными условиями, как с психологической детерминантой: «Социальный взрыв связан с характером переживаний массой населения изменений, новых ситуаций, трудностей, с характером реакции на них» [2]. Он подчеркивает, что год французской революции был самым благополучным в экономическом отношении, хлебные затруднения в России были уже в 1 916 году. Виртуальная составляющая несомненно опирается на вышеотмеченную психологическую детерминанту.

Вводимые в случае дестабилизации виртуальные объекты направлены на точки уязвимости имеющейся социальной системы, например, для власти это будет подрыв доверия к ней, для военных – умение вести войну, для милиции – бороться с преступностью.

Исследователи отмечают сочетание трех параметров, характерных для протестных движений [3. – С. 4]:

• нахождение вне процессов принятия решений;

• требование существенных социальных изменений;

• сопротивление требует более чем просто дискурсивных методов убеждения.

В результате соответствующей ресурсной поддержки введенных виртуальных объектов образуется несоответствие: виртуальное пространство начинает стремительно меняться, в то время как реальное пространство движется со старой скоростью. Это несовпадение является главным источником «слома» системы, если ей не удается замедлить скорость изменений виртуального пространства. Но одновременно, как показывает опыт бывшего Советского Союза, это замедление, например, путем введения того или иного варианта цензуры носит лишь временный характер, поскольку сегодняшнее глобальное общество может «простреливаться» со всех сторон, независимо от уровней защиты его виртуального пространства.

Виртуальные дестабилизаторы включают в себя определенный набор обязательных характеристик, что продемонстрировали очень активно события времен гласности и перестройки. Эта модель виртуальной революции обязательно включала следующие компоненты:

• жертва (при этом она может быть как индивидуальной, так и коллективной, например, использование саперных лопаток в Тбилиси);

• массовость и зрелищность протеста (обычно народные волнения предполагают «стирание» старых правил и возможность создания новых, протест должен быть зрелищным типа палаток голодающих на Крещатике в Киеве, чтобы это могло снимать телевидение);

• обязательность молодежного (студенческого) участия, поскольку они не только символизируют будущее, но и более легки на подъем, не связаны социальными условностями, а также проживают компактно в общежитиях, поэтому с ними легче работать агитаторам;

• включенность международных информационных потоков для обратной циркуляции в страну и создания соответствующего международного давления;

• наличие зрителя, без которого все эти действия не имеют смысла, у зрителя же начинает разрушаться имеющаяся модель мира, что, вероятно, и является главной целью подобных действий;

• определенная временная зависимость, поскольку привыкание к ситуации снимает ее «горящий» характер, с другой стороны, например, в Ираке американские специалисты видели опасность в возникновении «идеологии сопротивления» [4].

Модель смены власти тогда выглядит как создание прецедента массовых волнений, которые могут представлять достаточно зрелищное мероприятие, пригодное под стандарты телевидения. Власть, изображая спокойствие, рано или поздно не выдерживает и срывается, пытаясь убрать беспорядки с улицы. При этом возникает жертва (жертвы). Это могут быть не только случайные смерти, но и аресты, которые также носят символический характер, создавая необходимый ореол мученичества, что резко усиливает символический характер происходящего, напрямую воздействуя на виртуальное пространство.

Мы говорим о существенной виртуальной составляющей во всех этих случаях, поскольку обе стороны, власть и протестующие, сражаются в первую очередь в виртуальном пространстве, пытаясь обеспечить себе победу именно там. Сидящие в палатке студенты не могут рассматриваться в физической реальности как бойцы, но они являются бойцами виртуальной реальности, создавая образы борцов с режимом (преступным, коррупционным и так далее). Также все пять вышеотмеченных параметров носят четко выраженный виртуальный характер. Они как бы созданы под виртуальную раскрутку, под удержание постоянного напряжения, под освещение в СМИ. Создается как бы принципиально незавершенная виртуальная конструкция, завершением которой может быть только смена власти. Последней реализацией такого рода стала Грузия, которая даже обозначалась виртуально как революция роз. Протестная стихия легитимизировала захват власти новыми игроками. Седой Лис Эдуард Шеварднадзе, кстати, столь же виртуальный из-за своей максимальной неоднозначности, как и вся ситуация переворота, не решился на сопротивление.

Типичной моделью такого виртуального «взрыва», за которым следует «взрыв» социальный, можно считать следующую цепочку событий (см. рис. 44).

Рис. 44. Модель виртуального взрыва