2
2
Рассмотрев ошибочную интуитивную интерпретацию огня, пронизанную анимистическими и сексуальными мотивами, теперь мы, вероятно, яснее поймем, сколь необоснованны утверждения, без конца повторяемые в качестве вечных истин: огонь — это жизнь, жизнь — это огонь. Иными словами, мы хотим опровергнуть ложную очевидность связи, якобы существующей между жизнью и огнем.
Как мы полагаем, в основе этого тождества лежит впечатление, будто искра, подобно зародышу, является ничтожной причиной, ведущей к важным следствиям. Вот почему придается большое значение мифу о силе огня.
Но рассмотрим сначала уравнение, члены которого — зародыш и искра, и нам станет понятно, что в запутанной игре взаимоотражений зародыш отождествляется с искрой, а искра — с зародышем. Одно от другого неотделимо. Когда два интуитивных представления таким образом связаны между собой, то разум, полагая, что он мыслит, лишь переходит от одной метафоры к другой. Психоанализ объективного познания именно в том и заключается, чтобы выявить эти неуловимые подмены. С нашей точки зрения, достаточно сопоставить эти представления, и мы убедимся, что они ни на чем не основаны, но попросту отсылают одно к другому. Вот пример поверхностного отождествления, против которого мы выступаем: «Если поджечь огромную кучу угля с помощью самого слабого огонька, затухающей искры… разве не разгорится через два часа такой же грандиозный костер, как если бы мы сразу зажгли его факелом? То же можно сказать и о зачатии: самый хрупкий человек обеспечивает достаточное количество огня для зачатия и достигает этого при совокуплении столь же верно, как и гораздо более крепкий человек». Подобные сравнения могут удовлетворить тех, кому недостает ясности мышления! На самом деле они отнюдь не способствуют пониманию явлений, создавая подлинные препятствия для культуры научного познания.
Приблизительно в то же время, в 1771 году, один врач пространно излагает теорию оплодотворения, в которой огонь — главное богатство, порождающая сила: «Ослабление, наступающее после выделения семенной жидкости, говорит нам по меньшей мере о том, что в этот момент происходит потеря весьма активного флюида, преисполненного огня. Следует ли считать причиной этого малое количество нежного, словно костный мозг, осязаемого сока, содержимого семенников? Неужели животный организм, для которого существование подобной влаги почти неощутимо, мгновенно обнаружил бы ее потерю? Конечно, нет. Иное дело — огненное вещество: оно имеется у нас лишь в определенном количестве, и все его очаги непосредственно сообщаются между собой…» Итак, мало потерять плоть, костный мозг, сок и влагу. Лишиться огня, семенного огня — вот настоящая жертва. Жизнь может зародиться только ценой этой жертвы. Заметим, кстати, как просто обосновывается наделение огня неоспоримой ценностью.
Некоторые авторы — несомненно, из числа второстепенных, а значит, более наивно раскрывающие перед нами интуитивные сексуальные представления, смысл которых формируется на уровне бессознательного, — развертывают целую теорию пола на основе специфически тепловой тематики, что служит доказательством изначальном смешения интуитивных знаний о семени и об огне. Так в 1636 году доктор Пьер Жан Фабр объясняет рождение детей мужского и женского пола, которые происходят из «одного и того же семени, во всем подобного по составу и сходном по природе. Однако только потому, что в матке семя разделяется и часть его уходит в правую, а часть в левую сторону, — лишь по причине этого разделения семя приобретает такие различия… не только формы и конфигурации, но и пола: одно будет мужского, другое — женского пола. И именно из той части семени, что поступит в правую сторону тела, более теплую и крепкую, способную сохранить силу, крепость и тепло семени, произойдет ребенок мужского пола; другая же часть семени, попав в левую сторону человеческого тела, более холодную, испытает охлаждение, значительно уменьшающее и ослабляющее силу семени, и из него произойдет женщина, хотя в своем первоисточнике она обладала всеми качествами мужского пола».
Прежде чем продолжить, подчеркнем полную беспочвенность таких утверждений, не имеющих ни малейшего отношения к какому-либо объективному опыту. Наблюдая внешний мир, невозможно найти для них никакого повода. Так в чем же причина подобного умопомрачения? Видимо, только в неуместном ценностном отношении к субъективным феноменам, отождествляемым с огнем. Фабр, кстати, приписывает субстанции огня все качества, связанные с силой, смелостью, пылкостью, мужественностью (с. 375). «Вследствие холодного и влажного темперамента женщины не так сильны, как мужчины, более застенчивы и менее храбры, потому что сила, смелость и решительность зависят от огня и воздуха, являющихся активными началами, отчего их и называют мужскими, тогда как другие начала — воду и землю — считают пассивными и женскими».
Нагромождая все эти нелепости, мы хотим дать наглядное представление о состоянии ума, для которого самые незначащие метафоры оборачиваются полнейшей реальностью. Современный научный разум, переживший ряд структурных изменений, настолько привык к многообразным переносам смысла, что он не так уж часто попадается в ловушку оборотов речи. Все научные понятия получили новые определения. В своей сознательной жизни мы разорвали непосредственную связь с первичными этимологиями. Но первобытный разум — и а fortiori бессознательное — не отделяют слово от вещи. Если говорится о человеке, полном огня, то подразумевается, что в нем нечто должно гореть. В случае необходимости можно поддержать этот огонь с помощью напитка. Ощущение бодрости всегда дают укрепляющие средства. Бессознательное наделяет их свойством возбуждать половое влечение. Фабр не исключает вероятности того, что «сытное питание, которое благоприятствует горячему и сухому темпераменту, способно усилить присущее женскому полу слабое тепло до такой степени, что оно обретет возможность выдвинуть наружу части, удержанные внутри из-за его слабости». Ибо «женщины — это скрытые мужчины, так как они имеют мужские элементы, спрятанные внутри» (с. 376). Можно ли яснее выразить, что принцип огня есть мужская активность и что эта чисто физическая активность, как и расширение, является принципом жизни? Представление о том, что мужчины — это женщины, расширенные теплом, легко поддается психоанализу. Отметим также естественность соединения размытых понятий о тепле, питании, деторождении: те, кто хочет иметь «детей мужского пола, постараются питаться всякого рода сытной, теплой и горячей пищей».
Огонь определяет как физические, так и моральные качества. Утонченность человека обусловлена его горячей натурой (с. 386). «Физиономисты здесь преуспели; ибо при виде хрупкого, сухого по природе человека, с небольшой головой, блестящими глазами, каштановыми или черными волосами, невысоком роста и стройного телосложения, они утверждают в таком случае, что человек этот благоразумен, мудр, умен и тонок». Напротив, «рослые полные люди влажны и ртутны; высокая степень утонченности, мудрости и разумности среди таких субъектов никогда не встречается, ибо огонь, являющийся источником мудрости и благоразумия, не обладает силой в столь крупных и объемистых телах, будучи в них блуждающим и рассредоточенным; между тем никому не приходилось видеть, чтобы нечто блуждающее и рассеянное в природе обладало силой и мощью. Сила должна пребывать в компактном и сжатом состоянии: мы видим, что сила огня тем больше, чем более она сжата и стеснена. Нам показывают это пушки…». В мечтах огонь, как и всякое богатство, представляется в концентрированном виде. Хочется заключить его в малый объем, дабы надежнее сохранить. Особая разновидность фантазии обращает нас к размышлению о концентрированном. Здесь малое берет реванш над большим, скрытое над явным. Питая таком типа фантазию, донаучный разум, как мы только что убедились, соединяет самые разноплановые образы — темноволосого человека и пушку. С почти непреложной закономерностью, именно грезя о малом и концентрированном, а не о великом, разум после долгого топтания на месте наконец открывает путь к научному мышлению. Во всяком случае, осмысление огня — с большей очевидностью, чем любого из первоначал, — устремляется за потоком этих грез о концентрированной силе. Относясь к миру объектов, они аналогичны грезам о любви в сердце молчаливого человека.
Начало семени есть огонь — для донаучного разума это настолько истинно, что малейшая видимость может послужить тому подтверждением. Так, граф Ласепед полагает, что «семенная пыльца легко воспламеняющееся вещество… пыльца растения, называемого lycoperdon, является родом серы». Этот тезис химии поверхности и цвета без труда опровергнет объективная химия вещества.
Иногда огонь отождествляют с формальным началом индивидуализации. Алхимик, автор «Философского письма», опубликованною в приложении к «Космополиту» в 1723 году, пишет, что огонь, собственно говоря, представляет собой не тело, а мужское начало, оформляющее женского рода материю, каковой является вода. Элементарная вода «была холодна, влажна, мутна, нечиста и темна и в творении соответствовала женскому полу, тогда как огонь, бесчисленные искры которого подобны разнообразным особям мужского пола, обладал множеством красок, необходимых для порождения отдельных существ…»
Можно назвать огонь формой, а воду — материей, смешавшимися в хаосе. И автор ссылается на Книгу Бытия. Сквозь темноту формы здесь проступает интуитивное представление, комично отразившееся в точных описаниях Робине. Таким образом, мы убеждаемся, что заблуждение становится более приемлемым, по мере том как оно утрачивает четкие контуры, скрадываемые флером бессознательного. Достаточно было бы продвинуться еще на шаг по этому пути, чтобы укрыться под сенью философских метафор. По нашему мнению, повторение тезиса об огне как начале пробуждает сексуальные ассоциации; это означает, что субстанция мыслится производящей, порождающей, что мы возвращаемся к озарениям алхимиков, к их рассуждениям о воде и земле как началах, оформляемых огнем, о веществе, зарождаемой серой. Но пока мы не стремимся точно определить это начало или детально описать различные фазы процесса оформления начал, мы обращаем в свою пользу и таинственность, и силу примитивного образа. И если для нас живительный огонь сердца сливается с огнем, одушевляющим мир, то возникает такое мощное, такое первозданное чувство единения со всеми вещами, что точный критический ум кажется обезоруженным. Но что следует думать о философии начала, которая хотела бы избежать точной критики, довольствуясь общим принципом, обнаруживающим в каждом конкретном случае свою обремененность первичными изъянами и наивность, достойную грезы влюбленного?