Амнистия
Амнистия
Человека освободили по амнистии.
Он вернулся домой, к семье, нашел работу, начал налаживать жизнь, разломанную бедой. Жил с чувством, будто бы второй раз родился. Однажды вечером, через девять месяцев после освобождения, его увели из дому, ничего не объяснив.
Объяснили потом, ему и жене, что освобожден он был по ошибке: при оформлении документов одно из должностных лиц допустило неточность в датах.
Его вернули в колонию. А в колонии объявили, что те девять месяцев, которые ему удалось беззаконно поблаженствовать дома, он будет отбывать в местах заключения дополнительно, потому что «юридические часы» были на это время как бы остановлены. А теперь они пошли опять, отсчитывая долгие месяцы, недели, дни, минуты…
В нескольких строках я изложил фабулу события. Теперь в него углубимся — для извлечения социально-нравственного урока.
Человек, о котором идет речь (не называю его фамилии, чтобы не травмировать лишний раз, тем более что теперь он лежит в больнице в тяжелом состоянии), четверть века — после окончания электромеханического факультета авиационного института — работал инженером в большом аэропорту добросовестно, честно; жена его — воспитательница в детском саду, дочери — четырнадцать лет. Немолодой уже, он помышлял об аспирантуре. Из увлечений стоит отметить автолюбительство. Собственной машины у него не было, потому что семейный бюджет исчислялся сотнями, а не тысячами рублей. Но летом, бывая на юге у родственников, он по доверенности водил машину.
Из-за машины этой и стряслась беда. (Надеюсь, юристы меня извинят за то, что я с литературной вольностью трактую событие, укладывающееся в строгое ложе одной из статей Уголовного кодекса.) Беда. Он ехал, сидя за рулем, по извилистой южной дороге, рядом с ним был родственник. На одном из поворотов машину занесло, она опрокинулась, родственник погиб.
Человек за рулем остался в живых, но получил тяжелые травмы, был несколько дней в бессознательном состоянии, его лечили, потом судили и определили наказание: шесть лет.
Осужденный и адвокат писали бесчисленные жалобы: не было автотехнической экспертизы, доказывающей, что виноват именно водитель, а не дефекты в рулевом управлении, отсутствовали и анализы, подтверждающие, что человек за рулем был нетрезв, и т. д. и т. п. Все аргументы защиты не буду перечислять — не потому, что они не вызывают доверия, а потому, что для темы, которая меня волнует, виноват он или нет — несущественно.
Освобожден он был по истечении не шести, а двух лет комиссией, которая разбирала дела осужденных, подлежащих амнистии, объявленной в честь 60-летия образования Союза Советских Социалистических Республик. И освобожден, как читателю уже известно, ошибочно, то есть, говоря строгим юридическим языком, незаконно.
В чем же заключалась ошибка, допущенная должностным лицом при оформлении документов? Начальник медчасти учреждения, где отбывал наказание наш осужденный, перепутал даты: написал, что у того была установлена инвалидность (при которой соответствующая статья Указа об амнистии на него распространялась) 29 января 1982 года, в то время как эта инвалидность была установлена действительно 29 января, но не 1982 года, а 1983 года, то есть не до Указа об амнистии, который был издан в конце декабря 1982 года, а после.
Комиссия же по амнистии, которая разбирала дело и освободила, вынесла решение в марте 1983 года. Возможно, иной излишне эмоциональный читатель воскликнет нетерпеливо: что за формализм! Ведь к моменту работы комиссии по освобождению он уже имел соответствующую определенной статье указа инвалидность, играет ли при этом роль, месяцем раньше или месяцем позже она была установлена?! Ведь освободили же действительно тяжелобольного человека, что удостоверено авторитетными документами. И важно только это, а остальное — поклонение Букве…
Но не будем давать волю эмоциям, оставим их на «потом». Буква закона отнюдь не пустая, бессодержательная, риторическая «фигура». Это фундаментальный камень, на котором зиждется нормальная социальная жизнь общества, без уважения к Букве закона не может быть уважения и к Духу закона.
Будем исходить из того, что человек этот был освобожден незаконно. Я иду на это, обидное, возможно, для излишне эмоциональных поборников справедливости допущение с легкой душой потому, что для темы, которая меня волнует, даже и данная важная сторона дела несущественна.
А волнует меня тема амнистии.
Амнистия — акт силы, великодушия и мудрости государства. Оно милует виновных, оно как бы забывает их вину в надежде, разумеется, что сами они об этой вине не забудут. Амнистия — это милость (в старое время на Руси понятия амнистии не было, ее заменяло частное или общее помилование, причем наказания обычно не отменялись, а смягчались в зависимости от содеянного и от степени раскаяния осужденного).
Выше я позволил себе дать автодорожной катастрофе отнюдь не юридическое наименование беды; в том же «не юридическом» духе, возможно, я и рассматриваю амнистию как милость. Но в понимании народа она именно милость, что не умаляет, а даже и возвеличивает нравственно этот государственный акт.
А «милость» (по В. Далю) — это «…любовь; радушное расположение, желание кому добра на деле; прощение, пощада; благодеяние, щедрота; …оказание кому отличия; награда…»
Благодеяние, щедрота, награда.
Велик и мудр язык народа.
…Но разве можно отобрать, отнять уже дарованную пощаду, «щедроту», награду?!
Видимо, в переводе с понятий государственных, социальных на общежитейские понятия это то же самое, что отобрать подарок.
Подарить и потребовать потом: верни!
Теперь, чтобы все это не только умом постигнуть, но и ощутить изнутри, сердцем понять, поставим себя на место человека, о котором идет речь. Вы (или я) вернулись домой, пережив автодорожную катастрофу, тюремные больницы и заключение, отдышались, оттаяли, как бы заново родились, познав цену и меру вещей, и стали уже забывать, как забывают кошмарный сон, то, что было, и вот в один из мирных семейных вечеров вас вдруг уводят из дому, не дав даже собрать вещи, помещают опять за решетку, этапируют туда, откуда освободила милость государства.
Чтобы лучше понять ситуацию, стоит ввести в наш текст небольшую цитату: строки из письма, которое редакция «ЛГ» получила от руководства колонии после возвращения туда «героя» этой печальной истории.
«…3.11. 1983 года (имярек) был задержан в городе (название), куда убыл на постоянное местожительство, и этапирован для дальнейшего отбывания наказания в учреждение… где и содержится с 20 декабря 1983 года по настоящее время (подпись ответственного должностного лица)».
Человек, освобожденный по амнистии, был… «задержан» (!), будто бы он совершил дерзкий и безрассудный побег и после безустанных поисков органами милиции обнаружен для «этапирования» и дальнейшего отбывания наказания.
Он был задержан, когда пил перед сном чай с женой и дочерью…
Перечень болезней его в это время занимал, наверное, несколько страниц. Когда наутро жена (вообразим пережитую ею ночь!) наконец нашла учреждение, куда его доставили, и стала умолять, как о милости, чтобы мужу передали теплое белье и ингалятор (у него тяжелая форма астмы), ей этой малости и милости не разрешили, хотя закон и милосердие делали ее ходатайство обоснованным, если бы даже речь шла о человеке, действительно совершившем побег.
Когда читаешь документы, создается странное впечатление, что этому человеку и его семье теперь мстили.
За что?!
За то, что кто-то перепутал даты, оформляя его освобождение (перепутавший отделался куда легче: получил выговор).
Милость обернулась местью.
Мы часто говорим о мудрости закона, но эта мудрость реальна и действенна лишь тогда, когда закон осуществляют люди, находящиеся на его высоком уровне.
Мудрость закона — не в теории, а на деле, то есть в судьбах людей, — это мудрость его исполнителей.
Чем же окончилась наша история? Освобожденный по амнистии и потом возвращенный в колонию человек этот и жена его обратились в высокую инстанцию, которая высказала четкое суждение о «нецелесообразности» подобного возвращения после освобождения по амнистии, даже незаконного.
В лице высокой инстанции Буква и Дух закона соединились воедино. Государственная целесообразность стала неотрывна от гуманности. А гуманность от государственной целесообразности.
…Вечером поздно ко мне домой позвонила его жена. Из-за дали я не расслышал ее в первую минуту. Она повторяла все явственнее: «Алло, алло, алло». И по ее голосу, в котором была радость, я понял, что он вернулся.
— Вы хотите с ним поговорить?
Я ответил, что хочу, и услышал его голос.
Услышал мертвый голос, в котором не было ни радости, ни боли, а ощущалась безмерная усталость, может быть, усталость на всю оставшуюся жизнь. И подумал я: до чего же это второе возвращение, наверное, непохоже на первое. Первое было — как воскресение. Можно ли воскреснуть второй раз?..
Сейчас уже, как выше я писал, он в больнице…
Акт великодушия и милосердия государства из-за немудрых исполнителей обернулся актом человеческой трагедии.
Амнистия…
Вернулся по амнистии и Анатолий Павлович Андреев, о котором было рассказано в очерке «Двое». Этот очерк был опубликован в периодической печати («Литературная газета» от 21 июля 1982 года) с посткриптумом, который я сейчас полностью воспроизведу:
«Перед самым выходом этого номера „ЛГ“ я узнал, что до сих пор — через два с лишним месяца после кассационного разбирательства в Верховном суде РСФСР, оставившем наказание в силе, Андреев все еще не взят под стражу, более того, он опять работает в системе торговли…»
Как выяснилось потом, во время опубликования очерка «Двое» Андреев — уже не подсудимый, а осужденный! — работал тихо-мирно товароведом в универсаме № 32.
После появления очерка (напомним: 21 июля 1982 г.) он скрылся и только 4 августа был взят под стражу.
С 19 октября 1982 года Андреев находился в одной из колоний в Амурской области, а 28 февраля 1983 года, то есть через четыре с небольшим месяца, в соответствии с Указом об амнистии направлен на стройку народного хозяйства, где работал на небольшой, но руководящей финансовой должности. А 7 сентября 1983 года один из народных судов Амурской области освободил его от дальнейшего неотбытого наказания (один год десять месяцев восемнадцать дней)[3].
Андреев вернулся в Ленинград в тот же самый универсам № 32 на должность старшего товароведа.
Тотчас же после издания Указа об амнистии отец Марины — Юрий Андреевич Березуев — направил в компетентные органы Амурской области письмо, в котором сообщал о том, что Андреев во время судебных разбирательств, когда его то арестовывали, то отпускали, дважды нарушал подписки о невыезде. Однажды в зале суда ударил оператора телевидения; в последние дни перед арестом скрывался, пытаясь избежать наказания.
Ю. А. Березуеву ответили, что все его аргументы не имеют юридической силы. Это искренне удивило, если не потрясло Березуева.
…Но если читатель из вышеизложенного заключил, что Андреев освобожден незаконно, то он заблуждается. Да, при самом сосредоточенном рассмотрении документов мы тщетно будем искать ошибку — все юридические нормы соблюдены, потому что…
…нарушение подписок о невыезде нельзя трактовать как нарушение режима в колонии: тогда, во время судебных разбирательств, он не отбывал наказание, ибо вина его судом еще не была доказана.
Эти «тонкости», конечно, не могут быть известны Юрию Андреевичу Березуеву (как и большинству наших читателей), но юристы разбираются в них хорошо.
А в колонии и потом в строительном тресте, судя по характеристикам, Андреев режима не нарушал. Более того, он — цитирую определение заседания народного суда — «зарекомендовал себя только с положительной стороны, возложенные обязанности исполнял добросовестно, нарушений трудовой дисциплины и правил поведения не допускал, в коллективе пользуется заслуженным авторитетом, положительно влияет на перевоспитание условно освобожденных. Неоднократно поощрялся администрацией стройки…»
То есть за несколько месяцев Андреева не только перевоспитали, но и сам он стал воспитателем, сеющим добро.
(Полагаю, что ВНИИ МВД СССР было бы интересно изучить положительный опыт колонии, в которой в течение четырех месяцев столь радикально перевоспитывают человека, совершившего опаснейшее деяние.)
В документах, по которым Андреев освобождался (от содержания в колонии, а потом и вообще — условно-досрочно от дальнейшего отбытия наказания), отмечается и его «участие в общественной жизни».
Нет, нет, отличие этой истории от первой — с бедолагой-астматиком — в том, что освобождение Андреева незаконным не назовешь.
Но почему же не испытываем мы удовлетворения, чувства естественного при торжестве закона, и даже — уменьшим пафос — не при торжестве, а при обычном строгом и четком его выполнении?
Мы не испытываем этого чувства не только из-за чисто эмоционального неприятия зла или жажды полного наказания, возмездия. Мы его не испытываем по мотивам более основательным и объективным.
Парадоксальность ситуации, обрисованной выше, заключается в том, что все юридические нормы соблюдены, но закон… не торжествует. Выше мы говорили о том, что без уважения к Букве закона не может быть понимания его Духа, но и наоборот: без понимания Духа закона нет уважения подлинного и к Букве его.
Странное дело, ни в одном из документов, положительно характеризующих Андреева, ни полслова не говорится о том, как он сейчас относится к собственной вине. Осознал ли ее? Раскаялся ли?
Я отнюдь не намерен перевести разговор из области четких юридических категорий в область более расплывчатых и более субъективных моральных ценностей.
Существует одна нравственная ценность, имеющая ранг и ценности юридической.
Чистосердечное раскаяние.
В кодексах всех союзных республик чистосердечное раскаяние трактуется не только как нравственное, но и как юридическое «обстоятельство», смягчающее вину.
Это означает, что моральный облик личности формирует ее юридическую судьбу. И именно в этом высшая мудрость закона, который в нашей истории не торжествует. У нас нет оснований полагать, что моральные качества Андреева повлияли на его судьбу. Мне неизвестно, задавали ли Андрееву в колонии, в наблюдательной комиссии исполкома, на месте работы, в народном суде необходимый вопрос о его отношении к собственной вине сегодня.
(На всех судебных разбирательствах два-три года назад он не только полностью отрицал собственную вину, но и позволял себе кощунственно топтать память погибшей Марины.)
Люди, исполняющие закон, осуществляющие волю государства, должны и мыслить по-государственному. Безразличие всех должностных лиц, которые содействовали освобождению Андреева, к его моральным качествам очевидно — при самом тщательном рассмотрении всех документов мы не найдем в них ни одной юридической неточности, но не отражена в них и нравственная сторона дела.
Но, может быть, он осознал все, раскаялся, и лишь сухой «суконный» язык юридических документов не позволяет рассказать о глубинах его душевной жизни?
Нет, нет и нет… Вот живая запись беседы корреспондента «ЛГ» П. Ильяшенко с А. Андреевым после его освобождения:
«То, что Марина покончила жизнь самоубийством, это не моя вина. С Березуевым я встречался в Ленинграде, я надеялся, что он, как взрослый человек, разберется в этой ситуации. Но он пишет во все инстанции, даже добивался, чтобы меня не освобождали от заключения. Злобствует».
КОРР. «ЛГ»: «Но ведь погибла дочь!..»
«Марина в семье не получила хорошего воспитания. Она обязана была учитывать, что нельзя путать личную сумку с сеткой магазина».
Далее Андреев поведал:
«Я с работниками магазина занялся воспитанием Марины».
(Это, видимо, тогда, когда девочка стояла перед ним на коленях и молила: «Будьте человеком!»)
То, что Андреев потом говорил о юном существе, в гибели которого он повинен, настолько кощунственно, что воспроизвести это я не в силах.
Беседу Андреев закончил лапидарно и жестко: «Раскаиваться поздно и нет необходимости».
Это настолько важно, что заслуживает быть повторенным:
«Раскаиваться поздно и нет необходимости».
И в самом деле, что за необходимость раскаиваться, если ты уже освобожден и тебе ничего не угрожает? Но и раньше раскаиваться не было необходимости. Необходимость была в покровителях. Покровители — сила более реальная, чем нравственные ценности.
Он ничего не понял.
Отняв человеческую жизнь и получив по милости государства освобождение, он не понял ничего.
И этот человек, если верить документам, подписанным руководителями компетентных органов Амурской области, и содействовал положительно перевоспитанию осужденных. Большой социальный педагог!
Кто же виноват в том, что Андреев не осознал собственной вины? Он один? Не думаю…
Все, кто имел отношение к освобождению Андреева, а ранее помогал ему избежать наказания, в этом ему помогли.
И руководители колонии, и члены наблюдательной комиссии, и судьи, и администрация, и постройкой безразличием к моральному облику Андреева отнюдь не содействовали осознанию им собственной вины.
Лично мне кажется странноватым, что лицо, отбывающее наказание, имеющее юридически статус осужденного, занимало скромный, но все же ответственный пост одного из руководителей бухгалтерии. Возможно, юридические нормы и тут соблюдены. Ведь не было определения, запрещающего Андрееву работать на руководящей должности, иметь дело с финансами. Но не одни юридические нормы вершат судьбы людей.
Кстати, то, что Андреев умеет обращаться с финансами умело, было (как мы помним) доказано им несколько лет назад на посту директора районного торга. Как помнит читатель, он распорядился доставить себе в кабинет шесть кожаных импортных пальто на меховой подкладке стоимостью более четырех тысяч рублей, которые тут же и распродал нужным людям и родственникам, оставив полученные деньги как ни в чем не бывало в кармане.
Сегодня он обвиняет родителей Марины, что они не научили ее «не путать личную сумку с сеткой магазина». А было в той сетке товаров на 2 рубля 33 копейки, к тому же честно купленных, повторяю, по соседству.
Но, может быть, все же сейчас в универсаме № 32 ему пытаются помочь понять что-то, недоступное для него раньше?
Нет, нет и нет. И заведующая отделом заказов универсама, и инспектор по кадрам, и даже исполняющая обязанности директора полагают, что Андреев «находка и подарок» для магазина, он хороший работник, умный и толковый, его должностная биография безупречна. Как особое достоинство Андреева отмечается то, что он «не курит, алкоголя не употребляет».
Видимо, действует «сословная корпоративность», особенно опасная в сфере торговли и особенно в ней живучая.
В универсаме даже утверждают, что судебный очерк «Двое» после его опубликования (в июле 1982 года) обсуждался его работниками и был… опровергнут. Это показалось мне весьма интересным: ведь очерк был построен на материале, исследованном пятью судебными разбирательствами, в нем не содержалось ни одного факта, который не был бы установлен и удостоверен авторитетом суда. Стало быть, универсам оказался мудрее всех судебных инстанций: от народного районного суда до Верховного суда РСФСР. Я бы с удовольствием ввел сейчас в эту статью то двухлетней давности опровержение, но в архива редакции, при самом скрупулезном и старательном поиске, письма из универсама обнаружить не удалось.
Но зато мы нашли и перелистали тысячи писем: от ветеранов войны и труда, от пенсионеров и студентов, от рабочих и ученых, от воинов и писателей, от строителей и моряков… В этих письмах сурово осуждались Андреев и его покровители, выражалось сожаление, что он наказан мягко: 4 года (в действительности он не сидел и двух). Немало писем с выражением соболезнования в постигшей утрате получила и семья Березуевых.
Можно ли было игнорировать суждения и чувства авторов тысяч писем (а о том, что они были, информировала «ЛГ») при решении вопроса об освобождении Андреева? Не говорит ли это о неумении людей, выполняющих волю государства, мыслить социально, государственно?
Чего стоят должностные лица, если для них ничего не стоит общественное мнение?!
…Чего же я добиваюсь этой статьей?
Хочу, чтобы однажды вечером, когда Андреев сидит за семейным (или несемейным) столом, за ним явились, увели и вернули туда, откуда он с соблюдением всех юридических норм вернулся?
На это я не надеюсь. Андреева не уведут. Но я… и не хочу, чтобы его уводили.
Да! Если даже при его освобождении и была допущена ошибка — о! куда более тонкая, чем в первой нашей истории, где элементарно перепутаны даты, — я не за то, чтобы Андреева возвращали отбывать наказание.
Милость государства — высокая норма социальной этики. Ее не отнимают. Любое исключение из этой нормы таит в себе соблазн повторения и поэтому опасно. Ведь неизвестно, кого оно в будущем коснется. И мы видели, что бывает, когда волю государства исполняют люди, не умеющие мыслить социально, государственно.
Я лишь хочу, чтобы он понял, что им отнято (человеческая жизнь!) и что ему подарено, именно подарено.
Но поймет ли?..
…Но до каких, до каких пор Андреевы, подобно ветру, будут возвращаться на круги своя?!
До каких пор…
1984 г.