3. Эстетическое и этическое в переживании ландшафта

3. Эстетическое и этическое в переживании ландшафта

Понятие трансцендентальной «корреспонденции» требовало решения вопроса об эстетической и этической сторонах взаимодействия человека и природы. В контексте философских дискуссий трансценденталистов по данной проблеме возникали интересные повороты темы, которые не потеряли своего значения и для современной науки.

В своем эссе «Рабство в Массачусетсе» Торо касается и проблемы природы. После ниспровержения духовных ценностей современного ему общества автор несколько неожиданно обращается к читателю: «Я шел пешком в направлении одного из наших озер; но какое значение имеет красота природы, когда люди низменны? Мы ходим к озерам, чтобы увидеть в них отражение нашей чистоты; когда же в нас этого нет, мы ходим не туда. Кто может быть чистым в стране, где как правители, так и управляемые не имеют [нравственных] принципов. Воспоминания о моей стране отравляют мою прогулку…

Случилось так, что на следующий день в лесу я почувствовал запах белой водяной лилии; время, которого я ждал, настало. Лилия — символ чистоты. Она внезапно раскрылась столь чистой и ласкающей взгляд, столь сладостной по запаху, словно для того, чтобы показать нам, какая чистота и сладостность присущи ей и из чего они могут возникать — из грязи или почвенного перегноя… Какое удивительное подтверждение наших надежд содержится в благоухании этого цветка! Благодаря ему не так уж скоро я разочаруюсь в мире, несмотря на рабство, трусость и недостаток принципиальности северян, живущих в нем. Это наводит на мысль о том, какие именно законы доминировали в мире дольше и больше всего и доминируют поныне, что может наступить время, когда человеческие деяния будут источать такое же сладостное благоухание. Таков аромат, исходящий от растений. Если природа будет доставлять ежегодно подобное благоухание, я буду верить в ее молодость и мощь, в ее единство и гениальную девственность; я буду верить, что в природе обитает истина, даже в человеке, способном ощущать и любить ее…

Рабство и подобострастие не дали миру благоуханного цветка, покоряющего чувства человека. Дело в том, что рабство и подобострастие не имеют подлинной жизни: они всего лишь продукты распада и смерти, отвратительные для всякого здорового обоняния. Мы не жалуемся, что они живут, но сожалеем, что они еще не зарыты в землю. Пусть же все живое погребет их: они хороши в качестве удобрений» (10, 4, 407–408; см. также 8, 369–370).

Приведенный фрагмент раскрывает перед нами принципы подхода Торо к вопросу о соотношении природы и нравственности. В тексте присутствуют два смысловых ряда: первый — ряд природных явлений, второй — ряд явлений социальных. К каждому из них приложим эстетический критерий гармоничности, т. е. соответствие внутреннего содержания и внешней формы явления, что Торо считал важнейшим и, пожалуй, единственно существенным требованием, предъявляемым к действительности. Красота, соразмерность, завершенность смыслового принципа при полной незавершенности перспективы процесса становления — вот то главное, что выдвигалось философом в качестве эталона гармоничности. Не удивительно, что Торо, как и другие романтики, абсолютизировал «музыку природы», видя в ней трансцендентальный прообраз всякой гармонии и даже в известной степени саму субстанцию этой гармонии[8]. «Природа не производит шума. Рев бури, шелестящий лист, скороговорка дождя — во всем этом есть изначальная и неизведанная гармония. Почему мысль льется таким глубоким и сверкающим потоком, когда звуки далекой музыки достигают уха?» (10, 7, 12). Гармония изначально присуща и человеку. Она заключается в эстетически соразмерном соотношении духовных и материальных факторов — соотношении мысли, намерения, с одной стороны, и поступка — с другой. Наконец, гармония заложена и в отношениях человека с обществом, но этот вид гармонии, по мнению Торо, находится в самом печальном состоянии. Однако встает вопрос о соотнесенности природной и социальной гармонии и красоты. И здесь происходит объединение двух смысловых рядов и возникновение третьего.

Благодаря принципу гармонии устанавливается однозначное соответствие между природными и социальными явлениями. Подчинение общему мерилу гармоничности объединяет их в трансцендентной «корреспонденции». Так, водяная лилия символизирует нравственно красивого человека. Вернее, гармония лилии и окружающей ее природы сопоставляется с гармонией (если бы она была возможна) человека и окружающей его социальной среды. Третьим «рядом» оказывается сфера трансцендентного символа, или запредельных, вне-чувственных сущностей. Здесь в философии Торо приобретают отчетливость платоновские мотивы.

Он анализирует иерархию «общество (человек) — природа — мир идеальных трансцендентных сущностей (абсолют)». Человек, погружаясь в чувственное восприятие и интуитивное постижение символического смысла природы, становится сопричастным абсолюту. Гармония делается не только стержнем, но и сущностным признаком трансцендентной «корреспонденции». Переживание и разгадывание символического контекста ландшафта приводит человека к стихии первоначала и к стихии «последнего конца», т. е. и в том и в другом случае к абсолюту, или сверх-душе. Таким образом, одно звено «корреспонденции» («человек — природа») фактически вырастает до универсальной субстанциональной связи «человек — природа — абсолют». Среднее звено этой цепи, природа, несет в мировоззрении Торо функцию огромной важности. В отличие от неоплатоников, у которых материя (природа) была последней инстанцией эманации, отпадения духа, у Торо истечение единого происходит через природу к человеку, и потому крайней точкой, антиабсолютом, у Торо становится не природа, а общество людей. В природе, считал Торо, идеальное гармонически наполняет материальное, не соединяясь с ним. Поэтому природа не несет «вины» перед абсолютом. Вина состоит не в отсутствии соединенности с духовным, а в извращении духовного. Человек же под влиянием общественного зла, аккумулирующегося в формах социального общежития, извращает гармонический принцип. Природа не имеет выбора, человек же обладает им. Однако общество уже сделало свой выбор, и человек оказался между двумя полюсами — природой (соединенной с абсолютом) и бездуховными формами социального бытия. Личность может приблизиться к духовному, лишь отойдя от общественного и соединясь с природным.

Итак, мировоззрение Торо проникнуто эстетическим мироощущением. Прекрасное оказывается важнейшим критерием истинности. Однако, если иметь в виду близость взглядов Торо к философским идеям Платона и Шеллинга, закономерно предположить, что помимо эстетической стороны абсолютная гармония обладает и этическим аспектом. И это предположение верно. В романтической идее гармонии этическое приравнено к эстетическому, и оба момента поглощаются идеей блага (абсолютного духа).

Но внесение нравственно-гармонического принципа в широкий контекст бытия («Нравственное начало пронизывает всю нашу жизнь», — писал Торо (9, 256)) вызывает ряд теоретических трудностей. Одна из них связана с этико-эстетическим осмыслением «мрачных» сторон природы. Если гармония человека имеет свой прообраз в гармонии природы, то как надо понимать природные феномены, за которыми укрепилось значение нравственно отрицательных? Например, борьба особей, гибель и уничтожение жизни в одних существах и жадное, неуемное стремление к жизни у других? Как надо понимать «ночь» и «ночные» аспекты природы?

Если признать за ними отрицательный смысл, то гармония разрушается. Если «мрачное» в природе «корреспондируется» с «мрачным» в человеке и обществе, то восхождение к абсолюту через природу теряет свой философский смысл. Перед лицом этого противоречия Торо решает оправдать теневые стороны природы. «Почти всякий раз, открывая зимним вечером дверь, я слышал ее (совы. — Н. П.) звучное „Ух-ух-ух — ухххух-ух…“.

Самый удивительный диссонанс, какой мне когда-либо пришлось слышать! И все же, если у вас тонкий слух, вы уловили бы в нем элементы гармонии, еще не звучавшей на этих равнинах» (там же, 316–317). Какую гармонию подразумевал Торо? И вновь он обращается к символу ночных сил природы, к образу совы: «Мудрые ночные ведьмы!., они заставляют меня заново ощутить просторы и многообразие Природы — общего нашего жилища» (там же, 148–149). По мысли Торо, в природе осуществляется полная гармония, даже если на первый взгляд это не соответствует нашим представлениям о добре и зле, о красоте и безобразии. Человеческое сознание освоило лишь часть гармонического строя природы, наделив непознанную часть отрицательным значением. По инерции и в силу ложного представления эта непознанная природа отождествлялась со злом в человеке и обществе. Однако все в природе закономерно, истинно, красиво и нравственно. Преступлений против духа она не совершает. Даже смерть не нарушает ее единства и красоты.

Мир природы непорочен — вот главный вывод Торо. Этот мир красив и морально совершенен. И только человек своим присутствием и своей деятельностью вносит в него порок и безобразие. Что же касается «корреспонденции» нравственного зла, то ее по существу нет. «Корреспонденция» идет только по духовно и нравственно восходящей линии. Поэтому Торо никогда не согласился бы с образом «цветов зла» (Ш. Бодлер). Цветы для него — символы добра. У Торо нетронутость, дикость, первозданность природы оказываются критериями гармоничности. Для него, как и для Гёте, природа всегда права!

В человеке и обществе изначальное единство этического и эстетического нарушается и закрепляется формами общественного сознания и деятельностью социальных институтов. Поэтому «возрождение» личности — обретение ею единства нравственного и эстетического в восприятии мира — возможно только через процесс самосовершенствования, а важнейшим фактором этого процесса становится созерцательное освоение природы.

Природа, несущая в себе присутствие идеала, по мысли Торо, обладает большей полнотой жизни, чем человек и общество: «В жизни наших городов наступил бы застой, если бы не окружающие неисхоженные леса и луга. Дикая природа нужна нам, как источник бодрости; нам необходимо иногда пройти вброд по болоту, где притаилась выпь и луговая курочка, послушать гудение бекасов, вдохнуть запах шуршащей осоки, где гнездятся лишь самые дикие и нелюдимые птицы и крадется норка, прижимаясь брюхом к земле. В нас живет стремление все познать и исследовать и одновременно — жажда тайны, желание, чтобы все оставалось непознаваемым, чтобы суша и море были дикими и неизмеренными, потому что они неизмеримы. Природой невозможно пресытиться. Нам необходимы бодрящие зрелища ее неисчерпаемой силы, ее титанической мощи… Нам надо видеть силы, превосходящие наши собственные, и жизнь цветущую там, где не ступает наша нога» (там же, 366–367). Бодрость духа и моральный оптимизм — синонимы. Не находя в обществе своего идеала, человек обращается к природе, ибо для нравственного развития (самосовершенствования) необходимо присутствие идеала, к которому можно и надо стремиться, идеала, находящегося «впереди» и «выше». Необузданная дикая мощь природы показывает человеку, что есть силы, превосходящие его собственные, есть «цветущая» независимо от него жизнь. Итак, «корреспонденция», раскрывающая свой нравственно-практический смысл, влечет человека к природе и указывает ему источник оптимистической веры в грядущее. Созерцая бьющую через край жизненную силу, человек испытывает облагораживающее дух влияние скрытого идеального начала и приближается к абсолюту.

В нравственно-эстетическом подходе Торо к природе содержатся важные философские идеи:

— природа есть не только внешняя объективизированная реальность, но и источник нравственно-этических переживаний;

— природа требует к себе бережного и даже благоговейного отношения; нарушение ее гармонии пагубно отражается на нравственности людей;

— природа допускает лишь созерцательное освоение; человек не должен ни подчинять, ни изменять природу, а лишь осторожно внедряться в ее систему, становясь безмолвным, вдумчивым наблюдателем ее гармонического строя.

Эти выводы, вытекающие из философско-натуралистических взглядов Торо, несмотря на свою трансцендентально-идеалистическую суть, содержат зародыши идей, ставших популярными в XX в. Фактически Торо поднял и сформулировал сложнейшую проблему нравственного взаимодействия человека и природы.

Справедливости ради следует отметить, что у американского философа был современник, вплотную подошедший к этой же теме. Речь идет о выдающемся немецком натуралисте Александре фон Гумбольдте (1769–1859), авторе огромного числа научных произведений, многие из которых заложили теоретические основы различных естественных наук. Философские взгляды А. Гумбольдта не раз привлекали к себе внимание исследователей. Для нас особый интерес представляет его небольшая книга «Картины природы» (см. 23). Симптоматично, что в этом произведении, посвященном физической географии, Гумбольдт касался этических вопросов. Для ученого, являвшегося крупнейшим авторитетом в естествознании, этические аспекты познания природы нераздельны с чисто физическими: «…все, из чего составляется характер ландшафта: очертания гор, которые в туманной дали ограничивают горизонт, сумрак елового леса, лесной поток, с грохотом проносящийся между нависшими утесами, — все это находится в постоянной таинственной связи с внутренней жизнью человека» (там же, 61). Гумбольдт и Торо совершенно независимо друг от друга пришли к схожим выводам: созерцание ландшафта оказывает влияние на нравственность созерцающего его субъекта. Немецкий естествоиспытатель образно называл связь человека и природы «таинственным взаимным проникновением», Эмерсон вводил особый термин — «корреспонденция», придавая ему объективно-идеалистическое и трансценденталистское звучание. В свою очередь Торо занимал как бы срединную позицию: отвергая явный спиритуализм Эмерсона, он не шел так далеко, как А. Гумбольдт, в признании роли естественнонаучного материализма. Впрочем, в данном случае важен общий итог, к которому пришли все три философа и который формулируется как проблемный вопрос: становится ли человек нравственно лучше от созерцания и переживания картин природы?

Поиски ответа на него не прекратились и после исчезновения классического романтизма. В позднейшее время идея влияния природы на нравственность высказывалась самыми различными мыслителями, а современная экологическая ситуация придает ей особую значимость.

Обращались к этой идее и видные советские философы, писатели, педагоги. Так, В. А. Сухомлинский выдвинул проблему «воспитания природой» на одно из первых мест: «Мы учим детей: человек выделился из мира животных и стал одаренным существом… потому, что увидел глубину синего неба, мерцание звезд, розовый разлив вечерней и утренней зари… Человек стал человеком, когда услышал шепот листьев и песню кузнечика… услышал и, затаив дыхание, слушает сотни и тысячи лет чудесную музыку жизни» (39, 157). Сухомлинский рассматривал природу не как самодовлеющий фактор, а как один из наиболее существенных компонентов общего эстетического фона, окружающего человека в его созидательной деятельности. Эстетическое окружение, и прежде всего окружение природное, пробуждает чувство радости и стремление к активной деятельности. «Красота сама по себе не содержит никакой магической силы, которая воспитывала бы в человеке духовное благородство. Красота воспитывает нравственную чистоту, человечность лишь тогда, когда труд, создающий красоту, очеловечен высокими нравственными побуждениями, прежде всего проникнут уважением к человеку» (там же, 163).

В то же время Сухомлинский считает, что становление личности, как филогенетическое, так и онтогенетическое, определяется не только трудовой деятельностью, но и осознанием гармонического строя окружающего мира. Формирование эстетического вкуса и идеала, считал Сухомлинский, неразрывно связано с эстетическим воспитанием.

Этическое и эстетическое — это, по его мнению, явления одного порядка, взаимно обусловливающие друг друга. Через красивое к человеческому — вот генеральный тезис теории эстетического воспитания Сухомлинского. Красоту природы он насыщает социальной значимостью. По его мнению, эстетическое освоение ландшафта предполагает гармоническое единство созерцательного, оценочного и практического моментов. Для советского педагога нравственное значение природы проявляется не просто в том, что человек осваивает ее красоту, но в том, какими побуждениями он руководствуется, какие цели он ставит перед собой и, наконец, какие практические шаги он совершает, чтобы сохранить и приумножить красоту природы. Все эти аспекты рассматриваются Сухомлинским в их единстве. А материалистический взгляд на природу исключает понимание связи природы и духа как «магической», «таинственной», о которой писали немецкие романтики, а также Эмерсон, Торо и Гумбольдт.

Для романтиков индивидуальное созерцание природы было единственным способом освоения ее красоты. Сухомлинский также признавал значение индивидуального созерцательно-эмоционального опыта освоения природы. Однако еще большее значение он придавал практической деятельности по охране природных богатств, в процессе которой осуществляется влияние природы на нравственность. Мораль, по мнению Сухомлинского, — явление сугубо социальное, она не может «истекать» из природы, как это считали романтики и Торо, хотя и не подлежит сомнению, что природа оказывает большое влияние на человека.

Путь к прекрасному и возвышенному абсолютно немыслим без гуманистического коллективизма, без единства эмоционального переживания и общественно-практической деятельности.

Даже в тех случаях, когда человек остается один на один с природой (Робинзон на необитаемом острове или Торо в лесной хижине), он никогда не выступает в виде изолированной духовной монады. Человек всегда несет в себе «совокупность всех общественных отношений». Поэтому даже крайне интимное общение с природой есть явление общественное. В любой ситуации человек выступает от имени своего общества и потому оказывается его полноправным представителем. Однако личность, обладающая автономией эстетического и этического сознания, стремится представить это общение в качестве своего «личного дела», якобы независимого от всего внешнего. Это и создает иллюзию прямых отношений человека и природы в сфере духовных процессов.

Философская программа Торо, подразумевавшая перенесение идеала из социального в природный мир и соответственное изменение источника этических переживаний, на самом деле не была по своей сути антиобщественной. Сама «природа», как ее понимал Торо, «мерцала» не собственным и тем более не трансцендентным, а отраженным светом общественной морали. Приближение к природе в поисках этического идеала означало лишь противоречивость романтического мировоззрения, которое через «одухотворение» природы кружным путем шло к решению сугубо общественных задач и проблем. Какими бы эскейпистами ни стремились представить романтиков и Торо, их глубокий интерес к обществу неизменно заявлял о себе. Культ природы, ее обожествление свидетельствовали о том, что природа оставалась для них зеркалом социального, знаком человеческих отношений.