105. Имеет ли ценность для философии знание языков?

105. Имеет ли ценность для философии знание языков?

Существует стойкое убеждение в среде профессионалов о необходимости знания языков для философии. Причем речь идет не об изучении истории философии, не о компаративном анализе различных философских традиций, что по определению предполагает обязательное знание языка изучаемой традиции, но о необходимости такового для самого философствования. Это неверно в принципе: знание языков не нужно для полноценной философии; более того, как правило, именно это знание прямо или косвенно мешает философии, отвлекая на несущественное. Вообще введение языка в качестве аргумента значительно сужает перспективу философии до уровня продукта того или иного национального языка и национальной культуры. Философия тогда мыслится как «вещь среди других вещей» культурной традиции. В философии есть свое понимания языка, но это бытийное, а не лингвистическое понимание, оно никак не связано с национальной эмпирикой. Абсолютизация национального языка приводит к тому, что движение мысли попадает в зависимость от лингвистической субстанции. Но поскольку философствование – дело всечеловеческое и универсальное, то не важно, как выражена мысль. Имеется в виду, естественно, не философское качество выражения, то есть глубина и оригинальность мысли, а способ ее языковой манифестации. Никто не говорит о небрежности, неряшливости и невнятности письма; философ, как и поэт, и писатель, обязан писать хорошо. Но главное для философа, чтобы мысль выразилась, родилась, произошла. Если происходит событие мысли, то есть философское событие, то язык всегда найдется как подручное средство. И чтобы мысль была понятна представителю другого народа, всегда довольно хорошего перевода. Если мысль истинно философская, она всегда будет понятна носителю другого языка, представителю иной культуры. Хватает даже намека на нее, потому что мысль сильнее языка. В противном случае мы ставим лингвистический барьер для философской мысли, думая, что сила мысли слабее формы ее выражения. Рождение мысли всегда заметно и понятно; чтобы понять ее, не нужно знания языка, на котором она свершилась. Через перевод мысль всегда просветит во всей своей полноте. Подлинная философская мысль как молния просвещает наличную тьму языка и тьму сознания, разрушая все лингвистические и психологические преграды. Она становится понятной и очевидной, как солнце. Если же для мысли нужен перевод, причем хороший, или обязательное чтение в оригинале, то это уже не философская мысль, а философская техника. Парадокс здесь в том, что хорошая мысль может и должна прорваться через плохой перевод. Язык никогда не служит препятствием для настоящей мысли. Есть, конечно, филологическое гурманство, озабоченное выявлением стилистических нюансов выражения мысли. Но это не имеет отношения к философии. В некоторых случаях филология – не меньший враг для философии, нежели физика. В любом случае, ни язык, ни природа не играют существенной роли в философии; более того – это то, что должно быть преодолено, ибо с языка и с природы начинается трагическое падение философии в не-философию. Такова герменевтическая хитрость, вернее, хитрость герменевтики: уйти в язык и остановить мысль, то есть утонуть в бесконечных толкованиях, интерпретациях и комментировании. Рождение мысли всегда праздник или событие. Если оно происходит, то становится известно имя творца, имя философа, породившего эту мысль. Мысль отождествляется с именем, и само имя становится мыслью. Вот почему в истории философии, в истории профессиональной философии, важен личностный аспект – важны большое имя и большая идея, а не знание языков, которое необходимо для философской науки, но которое совершенно беспомощно для подлинной философской мысли.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.