Германия над бездной. Национализм и социализм

Германия над бездной. Национализм и социализм

Когда сражаемся плечом к плечу, мы чертовски сильны,

сражаясь друг против друга мы чертовски слабы…

Ян Стюарт

Уже на следующий день мне представилась возможность продолжить этот разговор с фюрером. Когда я явился к нему с очередным отчетом о сформированном из мужчин старше пятидесяти подразделении борцов с танками, он с досадой сообщил мне, что таинственные попытки договориться за его спиною с врагами не прекращаются, и что в ход идет откровенная ложь — будто бы он сам санкционировал эти переговоры.

— Кто конкретно является инициатором, мне пока не докладывали, но я и так знаю: это "преданнейший" Гиммлер на пару с Герингом, поддерживаемые генштабом! — фюрер неожиданно рассмеялся — Боже мой, ну как можно быть такими дураками? Как они не понимают, что их имена навсегда связаны с национал-социализмом, что заключат или не заключат они мир с нашими врагами, мировое еврейство давно приготовило для них крепкие веревки! Они могут выжить лишь вместе с национал-социалистической Германией, а для этого нам, как никогда, нужно Единство, Братство, чтобы каждый из нас мог доверять другим… Так нет же, как только те же американцы, встретив яростное сопротивление на Западном Фронте, начнут сомневаться в своих силах, как вылезает какой-нибудь чинуша и заявляет, что готов обсудить условия мирного договора. Конечно, после таких инициатив наши враги решают, что Германия истощена! Единство — это нация, потому что без него нации нет, а нация — это все! Курт, знали бы вы, каких усилий мне стоило сделать тот хаос, который породила Веймарская республика, нацией, и как мне больно видеть, что мои ближайшие соратники рушат сейчас то, что мы вместе мечтали построить и построили!

Вот я вчера рассказывал вам, как потерял зрение и оказался в госпитале. Делать я ничего не мог, поэтому просто лежал целыми днями на койке и вспоминал, обдумывал, анализировал… Я пытался понять, почему великий немецкий народ, чьи воины были издавна лучшими в Европе, не смог разгромить всех своих врагов в первый же год войны, почему мы были вынуждены перейти к затяжной обороне, для которой у нас попросту не хватало ресурсов и резервов? И чем дольше я размышлял, чем дольше вспоминал увиденное ранее, тем увереннее говорил сам себе: дело не в том, что у нас плохие солдаты или офицеры, оружие или стратегия. Дело в том, что наше общество перестало быть обществом, рождающим героев и победителей — теперь его типичными представителями становились равнодушные филистеры и внутренние враги, и первые спокойно смотрели, как вторые разрушали их общий дом! Правильно, когда война только началась, обыватель преисполнился патриотизмом — ведь ему пообещали, что война закончится быстро и принесет прибыль! Но как только стало ясно, что придется пожертвовать всем, и не для мифического "господства на континеньте", не для захвата далеких колоний, а для того, чтобы Германия вообще продолжила свое существование, обыватель испугался. Вы знаете, уже в 1916 году, когда я на короткое время попал в госпиталь, в тылу находились люди, гордившиеся тем, что им удалось избежать мобилизации или покинуть фронт! Один из тех, с кем я лежал в одной палате, рассказывал о том, что во время атаки намеренно распорол себе руку о проволочное заграждение, чтобы отбыть в тыл, и никто, кроме меня, этого предателя не осудил. С того же года активизировались и "марксята" со всеми своими подельниками — их антивоенные листовки подрывали боевой дух войск, а сами они намеренно добивались капитуляции Германии, чтобы в разоренной кризисом и контрибуцией стране создать революционную ситуацию и придти к власти. Это им великолепно удалось в России, хотя в нашей стране все плоды их труда присвоили капиталисты-демократы, но в конце концов все они бегают на коротком поводке мирового еврейства, и принципиальной разницы между ними нет.

Германец медленно переставал быть германцем, романтичным и отважным искателем приключений, крестоносцем, ищущим Святой Грааль, викингом, на драккаре устремляющимся в неведомое! В детстве все мы узнаем о великих героях прошлого, слышим песни нашей величественной старины, но приходит время — и нам объясняют: все это лишь красивые сказки, а в наше время самое главное — это подешевле купить и подороже продать, а выручку потратить на бессмысленные, в сущности, вещи, которые почему-то считаются "модными"! Арийца-завоевателя, покорителя необозримых просторов, первооткрывателя и Прометея, заставили трястись над прибавочной стоимостью, корпеть над приходно-расходными книгами, продавать тело, душу, разум, научили его быть "гуманным" и "терпимым"… Почему так произошло? Я могу это объяснить — это началось еще в античности. Пока Великий Рим был окружен врагами, его граждане самоотверженно трудились и защищали свои дома. Но когда врагов не осталось, величайшая нация древности, символизировавшая саму Белую Европу, начала разлагаться. Она перестала быть единой, перестала быть воинственной и мудрой в своей непобедимости. Аристократы, чернь, инородцы — все смешалось в стране, когда-то рождавшей Сципионов и Цезарей… И тогда пришел еврей.

Курт, так называемые "антисемиты", эти клоуны, представляют евреев какими-то забавными носатыми уродцами, на которых без смеха смотреть невозможно! И правда, как смешны эти картавящие, вечно суетящиеся и озабоченные "гешефтом" иудеи! — но почему-то пока немцы хохотали до упаду за своими зейделями пива над байками про "жидов", эти чудаки в своих смешных лапсердаках и шляпах поставили Германию на колени. Не смеяться нужно над таким дьявольским, великим врагом, а осознать все его могущество и действовать! Евреи создали Невидимую Империю, и с ее помощью покорили Империи Видимые. И в этой войне я бросил вызов не полякам, не французам, не русским и не какому-то иному народу, но этой Невидимой Империи. "Антисемитские" анекдотики играют на руку самим иудеям — действительно, если евреи таковы, как описывают их "антисемиты", то они не могут представлять никакой опасности! А ведь у них есть все, что необходимо для нации, замыслившей стать великой: чувство своей исключительности, ненависть к врагам, религия Крови, а главное — Единство и еще раз Единство перед лицом любой опасности!

Еще до войны я вдоволь насмотрелся на них. Вена к тому времени окончательно стала интернациональным Вавилоном, но заметьте, Курт — наверху были евреи. Я не имею в виду аристократию — потомки крестоносцев зажрались и потеряли всякое влияние в обществе, я говорю о держателях крупных капиталов, о законодателях мод в искусстве, о знаменитых общественных деятелях — чем "благороднее" было общество, тем больше иудеев в нем было. Они говорили немцу, что "хорошо" и что "плохо", навязывали ему свой взгляд на мир, и немец шел за ними, потому что тогда не было никакой реальной силы, способной противостоять еврейству. Я хорошо помню, как эти "богоизбранные" господа в сопровождении своих уродливых и склочных женщин или белых шлюх сидели в опере — сколько самодовольства, сколько напыщенности, сколько восхищения собственным "величием" и сколько презрения ко всем окружающим… А германская молодежь в это время могла только мечтать о нормированном рабочем дне!

Знаете, Курт, враги запустили обо мне немало мифов — в том числе о моем еврейском происхождении, на основании чего доказывается несостоятельность моего национализма. Но ведь сколько я себя помню — ничто не вызывало во мне большего отторжения, сколько это самодовольное, зажравшееся сионистское скопище! Когда еврей внизу — он всегда разрушитель, когда наверху — тиран. Кое-кто говорит, что большинство евреев — обыкновенные люди, не злее и не подлее любого немца. Но почему же, в таком случае, они не протестуют против скотских планов своей элиты?

В Германии к тому времени сложилась именно такая ситуация, какая привела к краху Россию несколькими годами ранее: наша страна оказалась как бы между двух огней, марксистов-революционеров и заграничных капиталистов, причем оба эти огня были еврейскими по существу — а что не немецкими, это точно. Победили капиталисты — потому, что русские большевики к тому времени выдохлись, и не могли оказать поддержку своим единомышленникам в Германии… Но простому немцу, любому Фрицу или Гансу ни от марксистов, ни от капиталистов было нечего ждать!

Я смог тогда выжить только благодаря своему таланту художника. Впрочем, это было для меня унизительно — мне всегда нравилось создавать картины в духе японской миниатюры, где люди сливаются с природой, а вместо этого приходилось малевать рекламные листовки и плакаты, до ужаса бездарные — ведь мне заказывали уже готовые эскизы и схемы! Очень редко мне заказывали что-то действительно стоящее… Но все же жизнь "свободного художника" обогатила меня бесценнейшим опытом знания нравов людей, принадлежавших к самым разным классам: от обитателей ночлежек до богемы. И везде я видел симптомы болезни, поразившей Германию: засилие инородцев и утрату национального духа! Причем чем богаче, "просвещеннее", "вольнодумнее" был тот или иной человек, тем ничтожнее он смотрелся по сравнению с былыми германцами. Я сразу понял, что я всегда останусь чужим для этих позеров, которым любая идея нужна лишь как тема для обсуждения за обедом. Простой народ, дни и ночи трудившийся, чтобы свести концы с концами, внушал мне куда больше симпатий… но при этом был только толпой, а толпа всегда живет инстинктами и сиюминутными желаниями, ее не привлекает прекрасное и утонченное. Поэтому делец-политикан и толпа никогда по сути не понимают друг друга: первый смотрит на массу просто как на скопление индивидуальностей, а масса подчиняется политикану лишь в силу обывательского страха "как бы чего не вышло", но не в силу уважения. Поэтому же политикан всегда проиграет в глазах толпы тому, кто знает психологию этой толпы, даже если последний будет не прав…

Да, я прекрасно понимал, что дело вовсе не в том, что мы проиграли войну. Когда Нация с большой буквы вынуждена признать свое поражение, она встречает его с трезвостью и твердостью древних римлян, и люди молча замирают над могилами павших воинов, про себя клянясь однажды отомстить! А немцы попросту предали сами себя. Им, тогдашним немцам, оторванным от корней, позабывшим за суетой большого человеческого муравейника о том, что есть нечто большее, чем эта суета, было не за что воевать — это было, конечно, лишь дурное наваждение, но потребовалась самоотверженная борьба национал-социалистов, чтобы его развеять, чтобы в этом филистерском болоте вновь сверкнула германская сталь!

Но… "просто националистами" были тогда многие, позднее оказавшиеся моими врагами. Почему? А хотя бы потому, что для бомонда, испуганного большевистскими революциями, национализм заключался только в одном: в сохранении прежнего порядка, или даже в возвращении к прежним, феодально-патриархальным традициям. Эти зажравшиеся "патриоты" и "традиционалисты" мечтали запудрить рабочим и крестьянам мозги сказками о "национальном единстве", чтобы простой народ, та самая "нация", о сохранении которой будто бы заботились "верхи", и дальше содержала всех этих жирных дармоедов "благородного происхождения" и полужидков-нуворишей. Тем самым "националисты" из бомонда только отвращали массы от патриотических идей, толкая их в объятия марксят. Простой рабочий, крестьянин, солдат двадцатых годов решал: "Если национализм — это сохранение прежнего порядка, то мне он не нужен!" И шел, разумеется, к левым, обещавшим разрушить старый мир. Для меня, Курт, для человека, прошедшего войну и зарабатывающего себе на жизнь собственным ремеслом, буржуазный, "охранительный" национализм был не преемлем так же, как для любого другого простого труженика! В свое время, когда установилась Баварская Советская Республика, я поддерживал красных… но потом все же отошел от них: в левой среде было слишком много инородцев, за чьими сказками о "мировой революции" таилось обыкновенная жажда власти и денег.

Еще одной ошибкой "националистов" из бомонда было то, что вся их идеология была построена на отрицании чего-то: на антикоммунизме, антисоциализме, антипрогрессизме и так далее. В качестве же альтернативы марксятам они могли предложить только добропорядочную и затхлую "старую Германию" без малейших изменений и реформ. В кризисные моменты, Курт, национализм может победить только в одном случае: если найдется человек, который заявит во всеуслышании: "Да, мы против левых и интернационалистов, но мы и против старого, прогнившего порядка — мы за реформы в интересах всей нации, всех ее представителей, трудящихся на благо Родины!" Я это уже тогда понимал, и даже предчувствовал, что мне суждено стать таким человеком. Но кем я был в послевоенный период? Обычным, никому не нужным фронтовиком… Вы что-то хотите спросить, Курт?

Я набрался смелости и задал фюреру вопрос: играли ли хоть какую-то роль в становлении националистического движения те традиционалистические и оккультные общества, которые расплодились в предвоенный и послевоенный период? В конце концов, многие их представители при национал-социализме намекали, что причастны к триумфу новой власти…

Гитлер только покачал головой:

— Знаете, эти деятели были еще хуже "националистов" из бомонда. Я в свое время очень интересовался и перспективами возрождения языческого мировоззрения, и оккультизмом — именно в националистическом ключе. И каким же было мое разочарование, когда я понял, что никаких "тайных" знаний за всей этой клоунадой не стоит. Дошло до того, что в одном из кружков меня хотели записать в "медиумы", после чего я быстро покинул этот балаган! Курт, все эти "язычники" и "мистики", проводившие "таинственные" обряды и постигавшие "мистерии рун" никак не могли понять главного: все это лишь атрибутика. Настоящий Германец — это тот, кто трудится и сражается так, как всегда трудились и сражались германцы, а верит ли он при этом в Христа или в Вотана, или вообще ни во что не верит — уже неважно! Традиционные костюмы и мрачные легенды о викингах — это дань великому прошлому, и не больше. А в то время нам были нужны стратеги-идеологи, уличные бойцы-штурмовики и убежденные в своей правоте пропагандисты. Единственное, за что я благодарен всем этим оккультистам-неудачникам, так это за то, что через них смог достать некоторые редкие книги, окончательно сформировавшие мое мировоззрение как национал-социалиста.

Нет, Курт, настоящие Националисты, опора крепнущего движения того времени — это не сдвинутые мистики и не испугавшийся революции бомонд! Те, кому были нужны и национализм, и социализм, до поры до времени находились в тени и лишь ждали того, кто сплотит их и поведет к победе. Вернувшиеся с войны ветераны, не на словах, а на деле сражавшиеся за Нацию, организовывали сообщества и союзы взаимной поддержки: этим фронтовикам мы обязаны становлению национал-социализма, потому что они одинаково презирали как инородцев, так и выродившиеся правящие классы. Вот это были люди! Тех же взглядов придерживались предприниматели из среднего класса: честные немцы, проложившие себе и своим семьям путь к достатку, но из-за еврейских спекуляций на биржах постоянно находившиеся под угрозой разорения. И — молодежь. Молодежь была всем, мы боролись за нее, не жалея сил, и когда мы вырастили в рядах нашего движения поколение бескомпромиссных борцов за национал-социализм, мы оказались обречены на победу!

Но когда я делал первые шаги в политике, до этого было далеко. Мне нужны были ближайшие единомышленники и соратники, которые не просто "поддерживали" бы мои взгляды, но которые бы составили костяк, основу движения — хотя я и не помышлял в то время о лидерстве в националистических кругах, я чувствовал: никто, кроме меня, не понимает всей широты задачи, которая стоит перед националистами. Судьба была ко мне милостива: предоставив возможность для политического роста, она в то же время позволила мне приобрести необходимый опыт в небольшом коллективе из семи-десяти человек, из которого впоследствии и образовалась НСДАП. Кроме того, там я столкнулся с двумя людьми, которые всей своей жизнью демонстрировали, какими НЕ должны были быть политики-националисты. Первый председатель партии, Харер, был простым чинушей от политики, наделенный большим трудолюбием, но лишенный воображения. Председатель мюнхенской группы Антон Дрекслер, в противоположность ему, был активным трепачом-фантазером, который умел только говорить — да и то, при своем тщедушном телосложении, он редко производил длительное впечатление на серьезных людей. Этот Дрекслер вообще был странным человеком: около года он то появлялся, то исчезал, то предлагая мне "совместную деятельность", то рассказывая байки про свои успешные поездки в Берлин. В то же время он распространял за моей спиной различные слухи обо мне — при мне же он на чем свет стоит ругал других националистов. В конце концов я, да и все остальные, поняли всю ничтожность Дрекслера, и он сошел с политической сцены…

Помнится, Харер искренне считал, что я пойду по его стопам, так-как у меня, видите ли, нет ораторского таланта, "аналогичного" Дрекслеровскому. Да, честно признаюсь: я не умею и не люблю разводить демагогию в личных беседах, наподобии нашей с вами, Курт. Но я знаю, как нужно говорить с народом, стоя на трибуне, и что этому народу говорить. Кроме того, я был фронтовиком, солдатом, и вместе с тем — разносторонне образованным человеком, каковых в начальный период НСДАП было мало. "Неужели я, разбираясь во всех без исключения вопросах лучше этих клоунов-демагогов, спекулирующих на национализме, не смогу превзойти их на практике?" — так думал я в то время, и эта решимость, эта политическая злость делала мои выступления искренними, чего так не хватало читавшим по бумажке оппонентам. Начал я, как и все прочие, с того, что ругал другие партии и политику правительства. Но я ОБОСНОВЫВАЛ свои претензии к ним и всегда мог сказать, как я сам бы поступил на месте того или иного противника. В свободное от работы и заседаний время я совершенствовал свое мировоззрение, которое должен был донести до народных масс. Мои "соратники"-соперники в это время уже успели обзавестись собственной свитой и даже претендовали на причастность к "большой политике", но я им не завидовал. Я, Курт, прекрасно понимал, что без ясного и четкого понимания наших задач, без моей преданности национал-социализму, они обречены или уйти со сцены через несколько лет, или всю жизнь играть роль карманной оппозиции, "страшной" марионетки в руках веймарских буржуев! Ни существовавшему строю, ни марксистской угрозе они никакой опасности не представляли — ни вместе, ни по отдельности. Им не хватало многого, но в первую очередь — искренности. Национализм для них был лишь средством, а власть и богатство — целью. Для меня… Впрочем, история нас рассудила.

Я был в то время лишь "барабанщиком революции", добровольным пропагандистом без претензий на вознаграждение за труды. Однако "костяк" партии быстро понял, благодаря кому движение крепнет и развивается: черт возьми, да после того, как я четко и ясно объяснил, как связаны между собой национализм и социализм, наши ряды пополнились бывшими коммунистами и социал-демократами, сохранившими в себе патриотические чувства! Ни одна неудача не могла сломить мое желание бороться за преданность нации против всевозможных политических аферистов! Я настаивал, чтобы собрания и митинги устраивались едва ли не каждый день — конечно, этого не происходило, но наше участие в политической жизни все-же было очень активным. и когда наши враги с удивлением узрели перед собой молодую, стремящуюся к власти националистическую партию, мы уже могли не только защищаться от их нападок, но и нападать самостоятельно!

Впрочем, Курт, я снова вас задерживаю… Ступайте, у нас обоих есть более важные занятия, чем вспоминать прошлое.

Я с трудно скрываемым сожалением был вынужден покинуть фюрера, решив при первой же возможности вернуться к этой теме.