Письмо к и. С. Аксакову о значении страданий и молитвы

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Письмо к и. С. Аксакову о значении страданий и молитвы

Благодарю вас, любезный И. С., за письмо и за самый вопрос, к которому вы в нем приступили. Вы совершенно правы в том, что не смущаетесь общепринятым мнением. Так называемое мнение есть весьма часто пустая или неясная формула, допущенная в обиход для устранения мнений, которые под нею притаиваются, нередко разноглася между собою и связываясь с формулою топкими нитями диалектики, допускающими почти совершенное отрицание. Вот причина, почему я позволяю себе не соглашаться во многих случаях с так называемым мнением Церкви и почему вы, с своей стороны, могли, с некоторою справедливостью, сказать такое строгое слово о Церкви исторической. В тоже время я уверен, что добросовестное мнение имеет полное право высказаться, и что, если оно справедливо, оно, до некоторой степени, оправдает общепринятую формулу, уясняя ее и не встретив того осуждения, которое вы предвидите со всех сторон, от Грека и Скифа, от мирянина и духовного Я отчасти испытал это со своим «Исповеданием». Многие, предубежденные ходячими формулами, думали, что духовные меня осудят чуть-чуть не на костер; а на поверку вы-

*) Письмо это служить ответом на письмо, писанное по поводу одной из проповедей известного протестантского богослова Vinet, в которой, между прочим, проводилась та мысль, что страдание, насылаемое на человека, есть благодеяние Божие. Пр. изд.

329

пало, что все те, которые прочли, согласились, что оно вполне Православно и только к тиснению неудобно или сомнительно. *) Убеждения, или мнения и формулы обиходные далеко не совпадают друг с другом, и я считаю себя в праве быть смелым в отношении к формуле, вполне преклоняясь пред убеждением. Верую Церкви, в которой нет и не может быть ошибки или лжи.

Прежде чем приступлю к самому вопросу, я позволю себе сделать вам маленький упрек, по случаю одного отдельного выражения. Вы, оправдывая горе и отчасти невольный ропот (в чем конечно вас обвинять нельзя), приводите в пример слова Христа: «вскую Мя еси оставил? Вы в этом неправы. В словах Спасителя мы никогда ничего не можем видеть кроме истины, без примеси какой бы то ни было гиперболы чувства. Христос на кресте судится, так сказать с Богом, т. е. с неумолимою логикою мироздания. Он, невинный, жертва этой логики. Он один оставлен милосердием Божиим, именно для того, чтобы никто кроме Его не был оставлен и не мог роптать, и эту-то высокую истину Он выразил в Своем скорбном обращении к Отцу. Вы за это замечание на меня пенять не будете. — Еще другое вводное слово. Вы обвиняете Вине (Vinet), с некоторою досадою, за выражение: что человек, часто испытанный страданием, имеет причины считать себя «особенно любимым и т. д. «Я не стану оправдывать выражения, может быть не вполне строгого, но смысл его вы оправдали, сами того не замечая. В середине письма вы говорите: «счастливцу легче забыть Бога, чем страдальцу, которому нет другого утешения». Избавление от искушения не есть ли милость, и не оправдан ли наш общий друг, Вине?

Перейдем к самому вопросу. Он, по-видимому, самостоятелен; но действительно, но отношению молитвы к греху, греха к судьбе человека и человечества, разуме-

*) А. С. Хомяков говорить о своем „Опыте Катехизического изложения учения о Церкви».

330

ния и познания к воле и действию, он входит в разряд тех неисчислимых вопросов, которые возникают из сопоставления свободы человеческой и Божьего строительства (или необходимости) и которые наделали столько хлопот человеческому уму, что Мильтон считает их наказанием для чертей в аду. Эти отношения можно покуда отстранить, и тогда вопрос значительно упрощается. Общие или обиходные формулы: человек наказывается за грехи несчастием, или посредством жизненного горя освобождается, положим хоть отчасти, от ответственности за свои проступки (кроме последнего положения, не общепринятая и чисто-Латинского) — эти формулы можно принять и, будучи ясно поняты, они как мне кажется, совершенно согласны с истиною. Затруднения ваши возникают, если не ошибаюсь, из двусмысленного употребления слова грех в общем разговоре и даже в учении духовных писателей. Это слово обозначает: или собственно проступок личный человека, противный законам Божией правды, или общее отношение человечества к Богу, возникшее из первоначального нарушения закона, предписанного человеку. Мир есть творение, мысль Божия, и, сам по себе, он представляет полную и строгую гармонию красоты и блаженства. Дух, нарушающий закон Божественной правды, становится, по необходимости, в состояние вражды с Божиею мыслию, с гармонией мироздания, и следовательно в состояние страдания, которое было бы невыносимо, если бы оно не умерялось постоянно благостью Божиею. Высшее или полнейшее выражение этого страдания — смерть, проходящая через всю земную жизнь человека, в разнообразии своих частных и неполных проявлений, от расшибленного лба, занозы и даже самой легкой неприятности, до нестерпимого страдания и горя. Человек, каждый, дольник греха, по необходимости дольник страдания и, следовательно, страдает вследствие, но не в меру своей доли нравственной нечистоты. Не страдание человека, а его полное счастье было бы в высшей степени явлением анти логическим. Итак совершенно справедливо говорит обиходная формула, что

331

человек наказывается за грехи, хотя бы, может быть, яснее было сказать за грех, т. с. за готовность свою. Один только Христос, не будучи дольником греха и подчинившись добровольно логике человеческих отношений к Божиему миру, т. е. страданию и смерти, осудил эту логику, сделав ее несправедливою к человеку вообще, которого Он в Себе представлял, хотя без него она была бы справедлива к каждому отдельному человеку. Он без греха, из любви, принял все условия земной жизни, не принимая даже заслуженного блаженства, чтобы не разлучиться с братией, обращая таким образом добровольно-принятый грех человеческого неповиновения и неправды в добродетель и высшую правду любви. Я не привожу текстов, подтверждающих это верование по самой простой причине: если мы приняли дух Евангелия, то слова ваши будут согласны с текстами; если же нет, то и тексты мы приведем и поймем криво. Человек страдает как дольник греха; и так совершенно справедливо сказать, что человек наказывается за грехи, хотя крайне неразумно было бы думать, что он страдает по мере своей доли, как некоторые думают, и как можно бы предположить из отдельных выражений Св. отцов. Мера каждого безмерна, как грех вообще, и в каждом она облегчается милостью Божиею, по закону Его общего строительства, неизвестному ни нам, ни даже высшим Его созданиям (как можно заключить из одного места послания к Ефесеям). Вы совершенно правы, говоря, что Бог не наказывает человека, а что зло само себя наказывает по неотразимому закону логики, и, в этом случае, я вам дам текст для оправдания против тех, которые стали бы вас обвинять. Апостол Иаков говорит: «как сам Бог не искушается злом, так и не искушает Он никого», *) а напротив того «всякое даяние благо и всяк дар совершен свыше есть, исходяй от Отца светов». **) Злом тут называет он не страсти, а всякое зло жиз-

*) Иак. гл. 1, ст. 13.

**) Там же, ст. 17.

332

ненное; ибо он прежде сказал: «блажен человек, претерпевший искушение. *) Что человек страдает не по той мере личного греха, т. е. видимого проступка, которую мы склонны ставить в соотношение с страданием, в том нам свидетельствует Сам Христос, когда на вопрос: почему человек болен, по своим-ли грехам или по грехам родителей? Он отвечал: «ни по тем, ни по другим, но да явится на нем сила Божия». Если, в одном случае Он так сказал, то ни в каком случае нам нельзя искать того отношения между грехом и страданиями, которое многими предполагается. Разумеется, что больной, о котором говорил Спаситель, все-таки страдал как дольник греха, и словами Спасителя отстраняется только ложная идея меры; ибо иначе мы должны бы были предположить, что больной страдал сверх меры, т. е. несправедливо. Сам же грех наказывает себя логическим выводом — страданием, всегда умеряемым милосердием Божиим. Итак, сознание, что человек страдает за свой грех (как дольник греха), и сознание греха в каждом страдании, как бы оно ни было ничтожно, совершенно справедливо. То же самое относится и ко всякому неразумию, которое есть только одна из форм духовного страдания. В суждении о Вине не должно забывать, что он в одном месте говорите: «les pйchйs sont le pйchй» (грехи суть грех) й чрез это отстраняет идею меры, которая вас, мне кажется, сбила; ибо, отстранив ее, выйдет, что вы согласны и с Вине, и с учением всего Христианства, кроме Латинствующих.

Вине говорит о страдании как воспитателе, данном нам от Бога. Когда вы признаете, что счастливцу легче забыть Бога, чем страдальцу, не тоже ли вы говорите? Но почему этот воспитатель дается одному, а не дается другому? Кто скажет? Почему не всем людям одна судьба? В похвале страданию вообще много риторства, это правда; но не должно его оставлять и без похвалы. Вы совершенно правы, а что еще лучше, правы с теп-

*) Там же, ст. 12.

333

лотою душевною, когда говорите, что Бог учит всем, скорбью и радостью, солнцем и бурею; но что ж из этого? Пословица все-таки права: «гром не грянет, мужик (человек) не перекрестится». По крайней мере, часто так бывает. О страдании и счастье я готов сказать то, что Павел о посте: «ты не ешь и благодаришь Бога, другой ест и благодарить Бога, и оба делают хорошо». Вине говорить: «если ты много страдаешь, думай, что тебя Бог много любит», а кого же Он любит немного? или кого не любит Он, если человек только позволяет Богу любить его? Вине не правь, ибо дозволяет какую-то гордость страдания. Об этой гордости сказать можно тоже, что Варсонофий о гордости поста: «Ты постишься, а брат твой есть, и ты этим хвалишься. Пост — лекарство для души. Чем же ты хвастаешься, что с помощью лекарства достигаешь здоровья, которое брат твой имеет не лечившись? Разве больные могут хвастаться?» Но они могут и должны благодарить целителя, понимая его явную любовь. Бог не посылает страдания, логического последствия греховности нашей; нет, Он постоянно умеряет его едкость; но Он не устраняет его, дабы человек не впал в тупое довольство собою и миром. Страдалец благодарит Бога, счастливец также, оба равно Богу угодны: в этом я согласен и даже думаю, что благодарность счастливого человека лучше и святее. Вине говорить (слов не помню, но смысл таков): «Ты встал сытый из-за стола и взглянул на небо, и мысленно благодарил Бога — ты еще не благодарил. Уделил ли ты часть своей трапезы голодному? или подумал ли умом и сердцем, как бы его насытить? или, если все это тебе недоступно, поскорбел ли ты искренно об его голоде? О! тогда ты благодарил». Страдание способнее к состраданию, чем счастье (я говорю вообще, ибо иногда оно ожесточает), и поэтому благодарность, т. е. выражение ее в деятельности любви к ближнему, труднее счастливому, чем несчастному. Поэтому самому человек, признавая страдание за последствие, и, следовательно, за наказание греха, должен благодарить Бога, до-

334

пустившего это страдание и убавившего так сказать, тягость счастья, которой он не умел носить.

Вы видите, что мысль моя очень похожа на вашу и что вообще разница между вами и общепринятою формулою заключается собственно в том, что в нее вводят идею не только зависимости скорби от греха, но еще какого-то арифметического отношения скорби к греху, т. е. чистую и явную нелепость. Отстраните ее, и вы согласитесь, что если бы человек был безгрешен, Бог бы не мог его посещать страданием или смертью. Смерть обратилась бы в преображение. Это служит ответом на безумное мнение, недавно возведенное в догмат папою, о полной безгрешности Божией Матери.

Но тут снова встречается тот бесконечный вопрос, о котором я уже говорил, вопрос о совмещении свободы и необходимости. Каким образом может человек, так сказать, требовать и вытребовать изменения логических законов мироздания? Каким образом может он от Бога, всегда умеряющего строгость логического закона, т. е. враждебность мира (Его мысли) к человеку, отвергшему святость этой мысли, испросить еще большего умягчения закона в частном случае? Вопрос очевидно неразрешим вполне; но, в тоже время, душа как-то чувствует, что различие между законом мысли Божией в отношении ко всему миру и в отношении той же мысли к каждому данному случаю, выдумано бредом нашей слепоты и не имеет никакой существенности. Законы нравственная мира также непреложны как и законы физического мира (который есть в тоже время и нравственный); а между тем мы чувствуем, что наша воля (разумеется под благодатью) изменяет нас самих и, следовательно, наши отношения к Богу. Почему-же та же воля, выраженная в молитве, не могла-бы изменить и отношении наших к миру внешнему? Скажете ли, что в одном случае молитва, явно законная (ибо есть требование улучшения), не может не быть исполнена, а в другом ее исполнение было бы, так сказать, незаконным, ибо оно нарушило бы логику всеобщих явлений? Тут более кажу-

335

щейся, чем истинной правды. Я горд и прошу исправления от гордости; я тону и прошу спасения от воды. Гордость моя есть, также как и опасность моя, логический вывод из целого ряда предшествовавших, внутренних проступков, увлекающих меня к новым проступкам или порокам; а за всем тем воля, под Божиим благословением, останавливает мое падение. С меньшею явностью относится этот закон и к физической опасности, но он остается тот же. Однажды две дамы говорили целый вечер о чудесах; покойная жена моя, бывшая при этом, вернулась в дурном расположении духа и на вопрос мой «чем она недовольна?» рассказала мне весь разговор. «Я всё-таки не вижу, чем ты недовольна?» — «Видно, они никогда не замечали, сколько чудес Бог совершает в нас самих, что столько хлопочут о чудесах внешних». — Просите Царства Божия, и все приложится вам. Всякая молитва заключается в «Отче наш»; но, мне кажется, вы ошибаетесь невольно, когда идею воли Божией вы ограничиваете логическим развитием мировых законов. Они — выражение Его воли, но не оковы, наложенные да Его волю. К чему же просить нарушения законов, которым я подчинялся вследствие греховности, т. е. законов страдания внешнего, которое часто спасительно? К тому, что естественно просить избавления от него и улучшения внутреннего в жизни бесскорбной. Это естественно. Хороша покорность в страдании; еще лучше благодарение за страдание; но искренно пропетый благодарственный гимн (выражающийся всею жизнью) за избавление от скорби точно также великолепен, как Иовово терпение; а душа просит всякого счастья. Видимое улучшение жизни физической, происходящее от простого напряжения умственных способностей (в Англии), будущее усовершенствование жизни земной, которое вы предвидите, по моему весьма справедливо, ставят в ваших глазах все эти явления вне зависимости от закона нравственного. Это едва ли справедливо. Множество пороков, в их явной отвратительности и уродливости, делаются невозможными в образованной земле, также как засуха или чума. Сле-

336

дует ли из этого, что нравственный закон также подчинен необходимому развитию? Англия выше России в жизни физической и общественной — правда; но она и выше ее и в приложении своих нравственных законов (хотя самые законы могут быть и ниже). Человек гадит свою внутреннюю жизнь, также как и зажигает дом свой, часто из неведения. Во всех случаях мы просим разумения и мудрости и во всех, кроме Божией милости, идем и путем внешним, размышлением, чтением, беседою и т. д. Я скажу более: самое улучшение в физической жизни народов едва ли не находится в прямой зависимости от чувства взаимной любви, старающейся приложить всякое новое знание к пользе других людей-братий; не даром всякое просвещение дастся только христианским пародам. «Всякое даяние благо (в мире физическом) и всяк дар совершен (в мире нравственном) свыше есть, исходяй от Отца светов». Труд для пользы других, бескорыстный (хотя отчасти), есть молитва, и молитва не только высшая, чем лепетание Славянских слов в уголке, перед Суздальскою доской, но высшая многих, гораздо более разумных молитв, в которых выражается какой-то загробный эгоизм более, чем любовь. Молитве, так сказать, нет пределов. Отрывать се от жизни, формулировать, заключать ее в отыскании «серединной точки» и проч., все это нелепо. Она цвет жизни; как всякий цвет, она обращается в плод; но она не лезет с своим великолепным венком из лепестков и семенных пучков, без стебля, листьев и корней, прямо из сухого песка, лишенного всякой растительности. Она может возникнуть, как некоторые тропические растения, почти в один миг, с необыкновенною красою и блеском, или развиваться медленно, как Cactus Zeherit (или столетний цвет); в обоих случаях у нее были жизненные корни. Кому в голову придет отделить молитву Иисуса от Его проповеди, от Его исцелений, от Его крестного подвига? А впрочем всякое счастье нужно человеку и всякое дается Богом: вспомните чудо в Кане Галилейской.

337

Искренно благодарю вас за ваше письмо. Оно много вытребовало размышлений; оно само проникнуто тем жаром и любовью к истине, которые одни только и могут оплодотворять жизнь. Видите, в чем мы не совсем согласны, и что нигде прямого разногласия нет. Вы немножко слишком много приписываете общему закону; но это очень естественно, потому что вообще слишком много дают простора партикуляризму. «Голова разболелась — это оттого, что на Кузьму и Демьяна я к обедне не ходила». (Жаль только, что ни один помещик, когда у него болят зубы или спина, не подумает, что это — вознаграждение за оплеуху, данную камердинеру или за синяки на спине крестьянина. Если бы я видел партикуляризму принявший тоже направление, грешный человек — не стал-бы и восставать против него, хотя в душе и отвергал бы.

Прощайте. Кажется, ереси в вас нет, а только некоторый маленький стоицизм и боязнь вмешивать Бога в суету жизни земной. Впрочем, я уверен, что вы со мною согласитесь.

338