НИКОЛАЙ ФЕДОРОВИЧ ФЕДОРОВ (1829–1903)

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

НИКОЛАЙ ФЕДОРОВИЧ ФЕДОРОВ

(1829–1903)

Русский религиозный мыслитель, философ, православный священник, объявленный в конце жизни еретиком. В сочинении «Философия общего дела» (т. 1–2, 1906–1913), изданном учениками после его смерти, Федоров предложил целую оригинальную неохристианскую систему — космизм, — подчиненную идее «патрофикации» (воскрешение предков — «отцов»), которая подразумевала воссоздание всех живших поколений, их преображение и возвращение к Богу.

Николай Федорович Федоров, пожалуй, самый дерзновенный из философов-утопистов. Он мечтал не только о достижении бессмертия, но и о возвращении к жизни ушедших поколений; не о воскресении, как это предсказано в Священном писании, а о воскрешении средствами науки, разумом человека, исполняющего божественные предначертания. Документальные сведения о жизни Федорова, особенно первой его половины, крайне скудны. Он — внебрачный сын князя Павла Ивановича Гагарина. Фамилию и отчество будущий мыслитель получил, как считалось, от своего крестного отца, что обычно происходило с незаконнорожденными детьми. Гагарин принадлежал к славнейшей российской фамилии с тщательно прослеженной генеалогией. Корни рода восходят к самому великому князю Рюрику, затем крестителю Руси князю Владимиру.

Считалось, что Федоров родился в 1828 году. Между тем в бумагах Тамбовской губернии было найдено свидетельство о крещении Федорова, датированное 26 мая 1829 года, значит, философ родился незадолго до этого. Относительно матери Федорова ходили легенды: «черкешенка», «грузинка», «крепостная». В свидетельстве указана «дворянская девица Елизавета Иванова». За год до этого (2 июля 1828 года) в той же церкви был крещен другой младенец той же Елизаветы Ивановой, старший брат Николая, получивший имя Александра Федоровича Федорова. Скорее всего, имя их общего крестного отца Федора Карловича Белявского дало обоим и отчество, и фамилию.

Об отце Федорова известно гораздо больше. Павел Иванович с 24 лет начал служить в Коллегии иностранных дел. Через несколько месяцев он уехал в Америку, в Филадельфию, где находилась в те годы русская миссия. Вернувшись в Россию в 1826 году и оставив службу, князь Гагарин поселился в одном из своих родовых имений, расположенном в Тамбовской губернии. На это время и приходится его связь с матерью Николая Федоровича. Причем их отношения были довольно прочными. Известно, что у Федорова были еще родной брат и три сестры.

До семи лет Николай жил в усадьбе отца, скорее всего в Сасове. Воспитывался он, по всей видимости, со своим старшим братом Александром, который был лишь на год его старше.

В 1836 году оба поступили в Шацкое уездное училище, а с 1842 по 1849 год учились в тамбовской гимназии в лучшее время ее истории, когда директором был Трояновский. Учились оба брата очень хорошо.

В начале июля 1849 года Федоровы закончили полный гимназический курс и в августе поступили в знаменитый Ришельевский лицей в Одессе, Александр на физико-математическое отделение, а Николай — на камерное, готовившее специалистов по естественным и хозяйственным наукам.

В 1851 году Федоровы были вынуждены уйти из лицея. Умер их дядя Константин Иванович Гагарин, который содержал братьев. Отец к этому времени окончательно разорился, скорее всего даже его взяли под опеку, и жил с новой семьей в своем имении Сасово.

Размышления о связи чувства родства и осознания смертности, несомненно, отражающие личный опыт Николая Федоровича, породили уникальную вспышку-озарение. «Вопросы о родстве и смерти находятся в теснейшей связи между собой; пока смерть не коснулась существ, с которыми мы сознаем свое родство, свое единство, до тех пор она не обращает на себя нашего внимания, остается для нас безразличною; а с другой стороны, только смерть, лишая нас существ, нам близких, заставляет нас давать наибольшую оценку родству, и чем глубже сознание утрат, тем сильнее стремление к оживлению, смерть, приводящая к сознанию сиротства, одиночества, к скорби об утраченном, есть наказание за равнодушие…».

Скорее всего, именно смерть дяди, человека, по воспоминаниям современников, мягкого и доброго, явилась эмоциональным толчком, приведшим Федорова к открытию своей главной идеи. «Если между сынами и отцами существует любовь, то переживание возможно только на условии воскрешения, без отцов сыны жить не могут, а потому они должны жить только для воскрешения отцов, — и в этом только заключается все».

Главным его открытием было, говоря его же словами, что «Христос есть воскреситель, и христианство, как истинная религия, есть воскрешение. Определение христианства воскрешением есть определение точное и полное». «В страстной седьмице и в Пасхальной, принимаемой за один день, написан полный нравственный кодекс, то есть план, или проект воскрешения». И свое учение Федоров назвал «Новой Пасхой», излагал его в форме «пасхальных вопросов».

Многократно он говорил о себе как о человеке, «воспитанном службою Страстных дней и Пасхальной утрени» или, чуть иначе, крестной и пасхальной седьмицы. Двадцати двух лет Николай Федоров бросил вызов смерти, такой дерзновенный и окончательный, как никто из смертных за всю историю. Выбор был сделан аскетический подвиг в миру, служение людям и вызревание Слова для будущего явления миру Дела воскрешения.

В это время Николай Федорович был полон жизненных сил, чувств, желаний, отзывчивости на мир, темпераментом он обладал страстным, почти неистовым, сохранившимся до старости (вспомним мощнейший эротический потенциал его отца). В Федорове происходит как бы возгонка родотворных, как он выражался, энергий в силу его воскресительной мысли, в каждодневное подвижничество.

Федоров никогда не был женоненавистником. Он лелеял высочайшее представление о миссии женщины как «дочери человеческой». Но, пожалуй, никто так резко не обнажил суть культа женщины как идола общества «полового подбора» и полового соперничества, когда вокруг нее вращаются интересы, отвлекаются все энергии «вечных женихов», на нее же работает промышленность «мануфактурных игрушек», а за сырье и рынки сбыта для этих товаров ведутся кровопролитные войны.

Николай Федорович выбрал полный аскетизм, целомудрие (пока, по его слову, лишь «отрицательное», но развивал идеи «положительного», то есть не просто девственного воздержания, а полного претворения бессознательной родотворной энергии в воскресительные и творческие мощности). Федоров всегда жил один, отдавая всего себя работе мысли и слова, ученикам, посетителям библиотеки, всем нуждающимся в нем. В «Аттестате» Николая Федоровича, хранящемся в Архиве Ленинской библиотеки, так отмечен следующий поворот его биографии: «По надлежащем испытании в Тамбовской гимназии, Высочайшим указом определен учителем истории и географии в Липецкое уездное училище с 1854 года февраля 23-го».

С октября 1858 года он работает учителем истории и географии в Богородском уездном училище (одновременно он преподает те же предметы в женском училище 2-го разряда). Образ жизни Федорова в эпоху его преподавания суровое самоограничение, исключительная добросовестность в работе (поле уроков он каждый раз дополнительно занимался с неуспевающими), отстаивание интересов учени ков, помощь самым бедным из них. Позднее, оглядываясь на этот период, Николай Федорович писал «я должен был обучать истории светской, русской и всеобщей, и обязан был ей, почитаемой за предмет роскоши, за предмет ненужный, придать значение священное». Преподавание истории он тесно связывал с географией, которая раскрывалась им как отеческая, патриотическая область знания.

В Богородске Федоров проработал шесть лет, здесь научились ценить необычного учителя, любили его, всячески ограждали от высшего начальства, наезжающих инспекторов, недоуменно, а то и грозно реагировавших на его систему преподавания. Затем Николай Федорович преподавал в Московской (нынешний Ногинск), Угличе, Одоево, Богородицке, Боровске, Подольске.

В 1869 года Федоров занимает место библиотекаря в Чертковской библиотеке. Первым библиотекарем Чертковки был Петр Иванович Бартенев, знаменитый впоследствии историк, архивист, переводчик. Пять лет Николай Федорович проработал под прямым руководством Петра Бартенева Он прошел прекрасную чисто профессиональную школу и впитал огромный объем знаний, систематизированных, организованных вокруг единого, святого для него предмета — отечества. Без этой школы, возможно, не мог бы в полной мере состояться тот «необыкновенный библиотекарь» Румянцевского музея, о котором рассказывали чудеса. Чертковская библиотека просуществовала десять лет — к 1874 году ее книги перекочевали в Московский Публичный и Румянцевский музеи.

Уже с 27 ноября 1874 года Николай Федорович был определен в ней на скромную должность дежурного чиновника при читальном зале. Почти четверть века суждено ему отныне быть связанным с этим местом. Сам Николай Федорович рассматривал свою работу в Румянцевском музее «как священное дело». Книга, служению которой он себя посвятил, — как соединяющее и нетленное звено между бывшим и настоящим — приобретала особенное, воскрешающее значение. В неопубликованной статье «Уважал или презирал книгу 19 век?» он писал: «Книга как выражение слова, мысли и знания занимает высшее место среди памятников прошедшего, должна она занимать его и в будущем, которое призвано стать делом возвращения прошедших поколений к жизни, и лишь тогда книга с этого первого места снизойдет на последнее, когда то, что было лишь в книге, то есть только в мысли и голове, станет живым делом человечества».

Сохранение мировой памяти, письменных памятников прошедшего и проходящего буквально на глазах, организация возможно более целесообразная, системная этого сохранения осмыслялись у него единой целью. Ходили легенды о колоссальных познаниях Федорова, рассказывали фантастические и тем не менее реально случившиеся истории. Многие русские ученые (причем диапазон тех наук, которыми они занимались, необыкновенно широк — от востоковедения, религиоведения до военно-морского дела) с благодарностью вспоминали о той помощи, которую оказал им Николай Федорович. «Это была прямо живая энциклопедия в самом лучшем смысле этого слова, и, кажется, не было предела его памяти», — заключает Покровский (Георгиевский).

Из воспоминаний Георгиевского мы узнаем еще одну характерную деталь оказывается, Румянцевский музей посылал требования на новые иностранные издания по спискам, составленным Николаем Федоровичем. Действительно, Федоров стал инициатором новых форм ведения книжного дела, выдвинул идею не только межбиблиотечного, но и международного книгообмена, использования в читальных залах книг из частных коллекций и т. д.

Он составил первый систематический библиографический каталог книг, хранившихся в Румянцевском музее. Особое значение Николай Федорович придавал книжной карточке-аннотации, которую, по его мнению, должен был составлять сам автор произведения, стремясь к достижению «идеальной полноты и вместе краткости», так, чтобы в случае гибели книги ее можно было бы в какой-то мере даже восстановить, руководствуясь карточкой как программой (поэтому по материалу он предлагал ее сделать трудной для разрушения). Федоров говорил о необходимости «создания общими усилиями цивилизованных народов всемирного систематического каталога».

В 1871 году Федоров познакомился с Толстым (об этом есть соответствующая запись в его дневнике). Толстой стал частым гостем Федорова в его служебном помещении. Однажды он попал в каморку, где жил философ, и был поражен аскетизмом его быта. Федоров не принимал толстовского отрицания науки и учения о непротивлении злу насилием; «общее дело» Федорова требует активного вмешательства знания в жизнь. Как только он не называл его: «величайшим лицемером нашего времени», представителем «опошлевшего иконоборства», «иностранцем, пишущим о России», «панегиристом смерти». Однажды, вспоминает Линниченко, «когда Толстой стал ссылаться на то, что уже раньше писал о вопросах, бывших предметом спора, Николай Федорович ответил ему: «Да ведь вы, Лев Николаевич, тогда были не только знаменитым писателем, но и неглупым человеком». Отношения между Федоровым и Толстым испортились окончательно в 1892 году, когда Толстой опубликовал за рубежом статью против русского правительства. Философ посчитал такой поступок непатриотичным и не подал графу руки.

15 сентября 1898 года директор Румянцевского музея Михаил Алексеевич Веневитинов подписывает прошение Николая Федоровича об отставке. Этому акту предшествовали почти полугодовые попытки отговорить шестидесятидевятилетнего Федорова от этого шага: его упрашивала дирекция, писали письма сотрудники и читатели. Попытки вернуть Николая Федоровича продолжались и после его окончательного ухода.

Официальной мотивировкой ухода было ухудшение здоровья, впрочем, вполне реальное, но внутреннее побуждение оставалось все то же отдать оставшиеся силы исключительно Делу.

Последние пять лет жизни Федорова чрезвычайно плодотворны: фактически все работы, входящие во второй (опубликованный) и третий (неопубликованный) том его трудов, написаны в это время. И главное — он предпринимает вторую после «Вопроса о братстве… «попытку целостного изложения своего учения: «Супраморализм, или Всеобщий синтез», основную часть которого составляют двенадцать пасхальных вопросов, двенадцать блистательных сгустков, микрокосмов его мысли, вобравших в свои глубочайшие формулы истины активного христианства. Это своеобразный образец нового «евангелия» такого христианства.

Федоров живет главным образом в Москве, летом перемещаясь в Сергиев Посад. В последние годы жизни он вынужден был вновь поступить на службу в архив Министерства иностранных дел — пенсия была так мала, что ее не хватало даже при мизерных потребностях Николая Федоровича. В архиве он встретил не просто уважение к своим деловым и личным достоинствам, но был согрет особо внимательно-любовным, родственным отношением, какого ему недоставало всю жизнь. И в эту свою последнюю службу Николай Федорович не мог не внести одушевление своего Идеала. Ему виделось учреждение, призванное заняться изучением причин розни, вражды, небратства, накопившихся между странами и народами, и возникало видение будущего Министерства международных сношений и международного дела с архивом, превращающимся в Международный музей мира.

В августе 1899 года он отправляется в дальнюю дорогу, в Асхабад, к своему ученику Николаю Павловичу Петерсону. Осенью они совершают путешествие на Памир. Достигнув цели, Николай Федорович пишет — «У подошвы Паропамиза, на рубеже Ирана и Турана». Паропамиз — это горная система в Афганистане, северные предгорья которой заходят на территорию нашей страны.

Бодрящие впечатления от путешествия по древнейшим путям соединяются с глубокой историософией, с надеждой, что Россия, умиротворительница степи и кочевников, поможет победить пустыню, голод и смерть через всеобщую регуляцию этого края и станет воистину «Новым Ираном».

В начале 1900 года Николай Федорович уезжает из Асхабада. Отъезд омрачен очередной ссорой гостя с хозяином. И в этом году, кроме июльской публикации двух статей Петерсона «К вопросу о лучшем устройстве нашей школы», в форме рецензии на книгу воронежского писателя Евгения Марсова «Грехи и нужды нашей школы» (1900), — кстати, хорошего знакомого и Петерсона, и Федорова, — ничего не появляется. Но с середины следующего года наступает настоящий бум вокруг федоровских идей (поданных, естественно, анонимно).

3 и 5 июня «Асхабад» публикует в подвале второй и третьей страницы на половину листа большую статью Федорова «Разоружение. Как орудие разрушения превратить в орудие спасения» — перепечатка из «Нового времени» от 14 октября 1898 года. Это одна из важных работ Федорова, в ней изложены его проекты регуляции природы, превращения армии в естествоиспытательную силу и т. д., но в ней еще нет речи о главном — о воскрешении и преображении умерших. И вот с 6 июля в пяти номерах «Асхабада» печатается большая работа Федорова «Самодержавие», где уже прямо была высказана главная Идея.

Именно «Самодержавие» стало, наконец, той бомбой, что взорвала спокойствие, вежливое равнодушие, царившее до этого по отношению к первым, частичным обнаружениям идей «общего дела». Интересно, что, несмотря на всю остроту полемики, по мере все большего прояснения федоровских идей, даже самые резкие противники начали склоняться к признанию их важности и необходимости систематического их представления.

Последние годы жизни Федорова были и необычайно плодотворны (почти все работы, входящие в 3-й том его сочинений, написаны тогда), и особенно трудны. Хотя Федоров сохранял большую умственную энергию, физическое его здоровье ухудшалось. Но главное — он ощущал почти полное духовное одиночество.

Самым значительным его последователем, кроме Петерсона, был Владимир Александрович Кожевников, ученый, философ и поэт, человек обширнейших и разносторонних знаний, в совершенстве владевший восемью языками.

Николай Федорович скончался 15 декабря (по старому стилю) 1903 года в Мариинской больнице для бедных. Как рассказывают, смерть наступила, по существу, случайно. Однажды в трескучие декабрьские морозы под нажимом знакомых Федоров изменил своим привычкам ходить в легком платье круглый год. Его почти насильно одели в шубу и посадили на извозчика, чего он никогда себе не позволял. Результатом явилась простуда и сильнейшее двустороннее воспаление легких.

Сергей Бартенев, известный музыкант своего времени, автор исследования о Кремле, писал о впечатлении, которое произвела эта смерть: «Не верилось, что этот ополчившийся против смерти человек когда-нибудь умрет. Когда это случилось и я увидал его лежащего мертвым, помню, мир мне показался в овчинку, столь далеким, столь маленьким! Такого человека не стало!»

Похоронили Николая Федоровича на кладбище московского Скорбященского монастыря (на нынешней Новослободской улице). Могила философа, призывавшего живых обратиться сердцем и умом к кладбищам, была снесена в 1929 году, место последнего упокоения утрамбовали под игровую площадку. Осуществилось зловещее пророчество Федорова о нравственном одичании, одним из симптомов которого станет «превращение кладбищ в гульбища», а «сынов человеческих» — в «блудных сынов, пирующих на могилах отцов».

Сразу после смерти Федорова Петерсон и Кожевников начали готовить к изданию все труды, написанные их учителем. В 1906 году в городе Верном (ныне Алма-Ата) вышел первый том «Философии общего дела» всего в количестве 480 экземпляров. Следуя заветам покойного, ученики выпустили книгу «не для продажи». Часть тиража была разослана по библиотекам, из другой части любой желающий мог себе бесплатно заказать экземпляр у издателей.

Второй том был издан через семь лет, в 1913 году, в Москве. Был подготовлен к печати и третий том, содержавший ряд статей Федорова и прежде всего его переписку, но наступившие бурные события первой мировой войны и революции помешали его выходу в свет. Федоров не произносит слова «соборность», «русская идея». Но нет другого такого мыслителя, который бы столь всесторонне и глубоко осмыслил идею общности человечества во имя высоких целей обретения им вечной жизни.

Патриот, он считал, что русскому народу суждено сказать свое веское слово. Но что означает «подчинение всех земель и всех миров воскресшим поколениям»? Федоров предсказывает покорение космоса. Он сравнивает Землю с космическим кораблем: «Вопрос об участи земли приводит нас к убеждению, что человеческая деятельность не должна ограничиваться пределами земной планеты. Мы должны спросить себя знание об ожидающей землю судьбе, об ее неизбежном конце, обязывает ли нас к чему-либо или нет?

Творец через нас воссоздает мир, воскрешает все погибшее, вот почему природа и была оставлена своей слепоте, а человек — своим похотям. Через труд воскрешения как самобытное, самосозданное, свободное существо свободно привязывается к Богу своей любовью. Поэтому же человечество должно быть не праздным пассажиром, а прислугой, экипажем нашего земного, неизвестно еще какою силою приводимого в движение корабля — есть ли он фото, термо или электроход. Да мы и знать не будем, какою силою движется наша земля, пока не будем управлять ее ходом.

Что фантастичнее построение нравственного общества на признании существования в иных мирах иных существ, на признании эмиграции туда душ, в действительном существовании чего мы даже и убедиться не можем, или же обращение этой трансцендентной миграции в имманентную, то есть поставление такой миграции целью деятельности человечества». Именно тогда родилась основная мысль Федорова, мысль, что чрез нас, чрез разумные существа природа достигнет полноты самосознания и самоуправления, воссоздаст все разрушенное по ее слепоте и тем исполнит волю Бога, делаясь подобием его.

Причина недолговечности человека — зависимость от природы. Последняя противостоит человеку как враждебная сила, а человек в своей слепоте не находит ничего лучшего, как насиловать и уничтожать природу, попадая еще в большую зависимость от нее. Необходимо не подчинение природы, а ее «регуляция», внесение в природу воли и разума. Естественный прирост населения надо заменить воскрешением мертвых. Появление человека на Земле не было случайностью. Но это не значит, что все совершается по божественному плану Федоров был верующим, однако давал православному вероучению своеобразное истолкование.

Апокалипсис он рассматривал только как предостережение человечеству. Гибель мира можно и нужно предотвратить. Эту мысль затем восприняли Н. Бердяев и С. Булгаков. От Федорова к Бердяеву перекочевала и другая идея — космическая ответственность духа.

Федоров мечтает об обращении Солнечной системы в «хозяйство», человек должен выйти в космос и использовать его для расселения и обеспечения воскрешенных. Вот еще одна поражающая воображение мысль, не имевшая аналогов у предшественников (о воскрешении умерших и полетах на Луну говорили на Западе в эпоху Возрождения и Просвещения) о том, какой облик примет в будущем человечество, Федоров видит его «многоединым, или, точнее сказать, всеединым существом».

При том, что личность каждого «будет сохраняться». Федоров апеллирует к образу Святой Троицы, единой в трех лицах. Так и человечество, созданное по образу и подобию Бога, станет бессмертным, единым и многоликим. Пока подобие неполное. «В учении о Троице заключается путь для совокупного действия человеческого рода, закон всемирной истории не в смысле знания, а в смысле указания пути».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.