C. Духовно-интеллектуальные ценности рациональны

C. Духовно-интеллектуальные ценности рациональны

Под этим понимается, что духовно-интеллектуальными я считаю только те ценности, принятие которых предполагает работу разума; такие же состояния, как восторженность, мужество, вера, любовь к людям, жажда жизни, постольку, поскольку они основываются лишь на чувстве, не входят в идеал интеллектуала.

Из этой моей позиции следует, что те, кто обесценивает подобные состояния, — интеллектуалы в высочайшей степени. Платон и Спиноза осуждают восторженность, безрассудную отвагу, чисто сентиментальное человеколюбие[128]; Эпикур и Лукреций принижают страстную привязанность к жизни — первый утверждает, что «любовь к человеку другого пола дается людям не богами» (когда она возникает), второй пишет:

Quae mala nos subigit vitai tanta cupido?*[129]

Сюда можно было бы присоединить и христианство, осуждающее «гордость житейскую», если бы христианство не обещало ее, умноженную во сто крат, в мире ином.

Надо ли говорить, что столь распространенное в наши дни даже у людей духовных превознесение молодежи единственно по той причине, что она воплощает «силу и жизнь», противоположно духовно-интеллектуальному отношению? Восхищаясь молодежью, поскольку она — «будущее», восхищаются человеком, находящимся во времени, тогда как истинные человеческие ценности времени неподвластны; иными словами, принимают динамичный, развивающийся, а не статичный идеал.

Вот еще одно следствие моей позиции, для некоторых очень важное: страстная приверженность к духовно-интеллектуальным ценностям — к справедливости, истине, разуму (страстная приверженность к разуму есть нечто совсем иное, чем разум), — будучи страстью, не принадлежит к ценностям интеллектуала. И однако, по глубоко верному замечанию философа[130], именно страстное влечение к благу, а не идея блага изменит мир. Тут я повторюсь. Задача интеллектуала — не изменить мир, а остаться верным идеалу, сохранение которого представляется мне необходимым для нравственности человечества (точнее даже, для его эстетики). Понятно, что если род человеческий отныне не хочет знать ничего, кроме ревностного служения практическим целям, то ему дела нет до этого идеала и, более того, он должен усматривать в нем, как уяснили себе некоторые его вожди[131], одного из своих злейших врагов.