ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ О «РЕАЛЬНОМ ГУМАНИЗМЕ»

ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ О «РЕАЛЬНОМ ГУМАНИЗМЕ»

Всего несколько слов о выражении «реальный гуманизм».

Специфическое отличие заключается в прилагательном реальный. Реальный гуманизм семантически определяет себя через оппозицию нереальному, идеальному (идеалистическому), абстрактному, спекулятивному и т. д. гуманизму. Новый реальный гуманизм одновременно и ссылается на этот привлекаемый в качестве исходного пункта гуманизм, и отвергает его из — за его абстрактности, нереальности и т. д. Тем самым прежний гуманизм осуждается новым как абстрактный и иллюзорный гуманизм. Его иллюзорность заключается в том, что он стремится к нереальному объекту, имеет в качестве содержания объект, не являющийся реальным.

Реальный гуманизм представляет себя как гуманизм, который в качестве своего содержания имеет не абстрактный и спекулятивный объект, но объект реальный.

Тем не менее это определение остается негативным: оно достаточно для того, чтобы выразить отказ от определенного содержания, но оно еще не раскрывает своего нового содержания. Содержание, намеченное реальным гуманизмом, находится не в понятиях гуманизма и «реального» как таковых, но вне этих понятий. Прилагательное «реальный» является указательным: оно указывает на то, что если кто — то желает найти содержание этого нового гуманизма, то его следует искать в реальности: в обществе, государстве и т. д. Таким образом, понятие реального гуманизма примыкает к понятию гуманизма, служащему ему в качестве теоретической ссылки, но оно противопоставляет себя ему, отвергая его абстрактный объект — и принимая конкретный, реальный объект. Слово реальный играет двойную роль. Оно выявляет в прежнем гуманизме его идеализм и его абстрактность (негативная функция понятия реальности); и в то же время оно обозначает ту внешнюю реальность (внешнюю для прежнего гуманизма), в которой новый гуманизм найдет свое содержание (позитивная функция понятия реальности). Между тем эта позитивная функция слова «реальный» не является позитивной функцией познания, она является позитивной функцией практического указания.

Действительно, какова та «реальность», которая должна преобразовать прежний гуманизм в реальный гуманизм? Это общество. Шестой тезис о Фейербахе утверждает даже, что неабстрактный «человек» есть «совокупность общественных отношений». Но если понимать это выражение буквально, как адекватное определение, то оно оказывается совершенно бессодержательным. Достаточно лишь попытаться дать ему буквальное разъяснение, чтобы убедиться в том, что из этого ничего не получится, если только не прибегать к помощи парафраз вроде: «если мы хотим узнать, какова та реальность, которая хотя и не соответствует адекватно понятию человека или гуманизма, но непрямо играет некую роль в этих понятиях, то это не некая абстрактная сущность, но совокупность общественных отношений». Этот парафраз тотчас же выявляет несоответствие между понятием человека и его определением: совокупностью общественных отношений. Несомненно, между этими двумя терминами (человек/совокупность общественных отношений) существует некое отношение, но оно не прочитывается в определении, это не отношение определения, не отношение знания.

Тем не менее это несоответствие и это отношение обладают неким смыслом: смыслом практическим. Это явное несоответствие обозначает некое действие, которое необходимо совершить, некое смещение, которое необходимо проделать. Оно значит, что для того, чтобы найти и войти в соприкосновение с реальностью, на которую намекают, отправляясь на поиски не абстрактного, но реального человека, следует перейти к обществу и заняться анализом совокупности общественных отношений. Я бы сказал, что в выражении реальный гуманизм понятие «реальный» является практическим понятием, эквивалентом сигнала, дорожного знака, который «указывает», какое движение следует совершить и в каком направлении, до какого места следует переместиться для того, чтобы оказаться не на небесах абстракции, но на реальной земле. «Реальное вон там!» Мы следуем указанию и приходим к обществу, общественным отношениям и к их условиям реальной возможности.

Но именно тогда раскрывается скандальный парадокс: как только это перемещение реально осуществляется, как только мы предпринимаем научный анализ этого реального объекта, мы обнаруживаем, что познание конкретных (реальных) людей, т. е. познание совокупности общественных отношений, возможно лишь при условии полного отказа от теоретических услуг, предоставляемых понятием человека (в той мере, в какой оно вообще существовало как теоретическое понятие до этого перемещения). Действительно, это понятие представляется нам совершенно бесполезным с научной точки зрения, и не потому, что оно является абстрактным, но потому, что оно не является научным. Для того чтобы помыслить реальность общества, совокупности общественных отношений, мы должны осуществить радикальное перемещение, не только перемещение с одного места на другое (от абстрактного к конкретному), но и концептуальное перемещение (мы изменяем основополагающие понятия!). Сумма понятий, с помощью которых Маркс мыслит ту реальность, к которой отсылал реальный гуманизм, уже вообще не содержит в себе в качестве теоретических понятий понятия человека или гуманизма; вместо них по — являются совершенно новые понятия, понятия способа производства, производительных сил, производственных отношений, надстройки, идеологии и т. д. В этом и заключается парадокс: практическое понятие, которое указало нам место перемещения, исчезло в самом перемещении, понятие, которое указало нам место исследования, отсутствует в самом исследовании.

Это феномен, характерный для тех переходов — разрывов, которые конституируют возникновение новой проблематики. В определенные периоды истории идей мы замечаем появление таких практических понятий, существенным свойством которых является внутренняя неустойчивость. С одной стороны, они принадлежат прежнему идеологическому универсуму, служащему им в качестве «теоретической» исходной точки (гуманизм); но с другой — они относятся к новой области, указывая на перемещение, которое нужно совершить для того, чтобы в нее войти. Благодаря своей первой стороне они сохраняют некий «теоретический» смысл (тот, который они имеют в своем исходном универсуме); но с другой стороны, они имеют всего лишь смысл практического сигнала, указывающего некое направление и некое место, но не дающего их адекватное понятие. Мы все еще остаемся в области прежней идеологии; мы приближаемся к ее границе, и дорожный знак указывает нам на то, что находится за ее пределами, указывает направление и место. «Пересеките границу и продвигайтесь в направлении общества, там вы найдете реальное». Знак все еще остается на территории идеологической области, его текст составлен на ее языке, даже если он содержит «новые» слова, сам отказ от идеологии написан на идеологическом языке, как это поразительным образом демонстрирует пример Фейербаха: «конкретное», «реальное» — таковы имена, которые в идеологии носит сама оппозиция идеологии.

Вы можете до бесконечности оставаться на пограничной линии, не переставая повторять: конкретное! конкретное! реальное! реальное! Именно это и делает Фейербах, который, впрочем, тоже говорил об обществе и государстве и беспрестанно рассуждал о реальном человеке, о человеке, имеющем потребности, о конкретном человеке, который есть не что иное, как совокупность своих развитых человеческих потребностей, о политике и о промышленности. Все ограничивалось словами, которые в самой своей конкретности давали ему образ человека, к осуществлению которого он призывал (Фейербах тоже говорил, что реальный человек — это общество, давая определение, которое на этот раз было адекватно своему понятию, поскольку общество никогда, ни в одном из своих исторических моментов, не было для него чем — то иным, кроме прогрессивного проявления человеческой сущности).

Но вы можете и пересечь эту границу и проникнуть в область реальности, чтобы приняться за ее «серьезное изучение», как говорит Маркс в «Немецкой идеологии». И тогда сигнал сыграл свою практическую роль. Он остался в прежней области, в области, покинутой в силу самого факта перемещения. Теперь вы остались наедине с вашим реальным объектом, и вы вынуждены создавать необходимые и адекватные понятия, для того чтобы его помыслить, вынуждены признать, что прежние понятия и в особенности понятие реального человека или реального гуманизма не позволяют вам помыслить человеческую реальность, что для того, чтобы приблизиться к этому непосредственному, которое в действительности совсем не непосредственно, необходимо, как и всегда, когда дело идет о познании, совершить долгий обходной маневр. Вы отказались от прежней области, от прежних понятий. Теперь вы находитесь в новой области, знание о которой вам дают новые понятия. Это знак того, что действительно было изменено место, проблематика и что начинается новое приключение: приключение развивающейся науки.

Но разве мы обречены повторять один и тот же опыт? Реальный гуманизм сегодня может быть лозунгом отказа и программы, т. е. в лучшем случае практическим сигналом, отказом от абстрактного «гуманизма», который существовал лишь на словах, а не в реальности общественных установлений, — и указанием на то, что лежит за пределом, на некую реальность, которая все еще за пределом, которая еще не осуществлена в действительности, но существует лишь как надежда, может быть программой стремлений, которые хотят воплотить в жизнь. И что глубокий отказ и неподдельное желание, что нетерпеливое стремление справиться со все еще не преодоленными препятствиями по — своему влияют на содержание этого понятия реального — гуманизма, — все это совершенно ясно. Несомненно и то, что в каждую историческую эпоху люди на своем опыте должны узнавать истину, и совсем не случайно некоторые вновь идут по тому же «пути», который выбирали их предки и старшие братья. И если коммунисты принимают всерьез реальный смысл этого желания, те реальности, указанием на которые является это практическое понятие, то на это, безусловно, невозможно что — то возразить. Как и на то, что коммунисты как бы лавируют между все еще неуверенными, неотчетливыми и идеологическими формами, в которых выражается или это желание, или новый опыт, — и их собственными теоретическими понятиями, что они, когда необходимость в этом абсолютно доказана, создают новые теоретические понятия, адекватные радикальным преобразованиям практики нашего времени.

Но мы не должны забывать, что граница, отделяющая идеологию от научной теории, была пересечена Марксом уже 120 лет назад; что это великое предприятие и это великое открытие содержатся в трудах и вписаны в понятийную систему того знания, эффекты которого постепенно изменили облик мира и его историю. Мы не должны, мы не можем ни на мгновение отказаться от того, что дает нам это незаменимое приобретение, от его теоретических ресурсов, превосходящих своим богатством и возможностями даже то, чего они позволили достичь на сегодняшний день. Мы не должны забывать, что понимание того, что происходит сегодня в мире, как и политическое и идеологическое лавирование, необходимое для расширения и укрепления позиций социализма, возможны лишь в том случае, если мы сами остаемся на высоте того, что дал нам Маркс, и сохраняем в неприкосновенности эту во многом все еще неясную границу между наукой и идеологией. Мы можем помочь пересечь эту границу всем тем, кто к ней приближается, но лишь при том условии, что мы сами ее пересекли и вписали в наши понятия окончательный результат открывшейся нашему взору картины.

Для нас «реальное» — не теоретический лозунг; реальное — это реальный объект, существующий независимо от его познания, но определимый только с его помощью. В этом втором, теоретическом отношении реальное едино со средствами его познания, реальное — это познанная или подлежащая познанию структура, это сам объект марксистской теории, чьи очертания были определены великими теоретическими открытиями Маркса и Ленина, это гигантское и живое теоретическое поле, находящееся в постоянном развитии, в котором события человеческой истории отныне могут быть поставлены под контроль человеческой практики, поскольку они подчинены их понятийной власти, их познанию.

Только это я и хотел сказать, когда показывал, что реальный или социалистический гуманизм может быть объектом признания или недоразумения в зависимости от того статуса, который ему приписывают в теоретическом отношении; что он может служить практическим, идеологическим лозунгом в той мере, в какой он адаптирован к своей функции и не смешивается с совершенно другой функцией; что он никоим образом не может присваивать себе атрибуты теоретического понятия. Я хотел сказать и то, что этот лозунг неспособен прояснить самого себя, но может лишь указать, в каком, внешнем ему самому, месте царит ясность. Я хотел сказать, что непомерное расширение этого практического, идеологического понятия может привести к тому, что марксистская теория окажется ниже своих собственных стандартов; больше того, может препятствовать подлинной постановке, а значит, и подлинному решению проблем, на существование и настоятельность которых оно призвано по — своему указывать. Говоря проще, обращение к морали, глубоко укорененное во всякой гуманистической идеологии, может играть роль воображаемого решения реальных проблем. Как только эти проблемы познаны, они могут быть поставлены в точных терминах: это проблемы организации форм экономической, политической и индивидуальной жизни. Для того чтобы правильно поставить и реально разрешить эти проблемы, следует назвать их своими именами, именами научными. Лозунг гуманизма не имеет теоретической ценности, он имеет ценность практического указания: от него следует перейти к самим конкретным проблемам, т. е. к их познанию, для того чтобы произвести то историческое преобразование, необходимость которого помыслил Маркс. И мы должны следить за тем, чтобы в этом процессе ни одно слово, оправданное своей практической функцией, не присвоило себе функции теоретической, но чтобы, исполнив свою практическую функцию, оно тотчас же исчезло из поля теории.

Январь 1965 г.