Приложение V

Увы, и грандиозные идеи, даже если они рождались в сознании значительной личности (каковой царь Пётр, несомненно, был), порой не выдерживают схватку со временем. Отмечая противоречия между желаемым и действительным, между идеей и её реализацией в условиях существенно изменённого духовного и жизненного уклада, Н. В. Гоголь писал: «Вот уже почти полтораста лет протекло с тех пор, как государь Петр I прочистил нам глаза чистилищем просвещения европейского, дал в руки нам все средства и орудия для дела, и до сих пор остаются так же пустынны, грустны и безлюдны наши пространства, так же бесприютно и неприветливо всё вокруг нас, точно, как будто бы мы до сих пор ещё не у себя дома, не под родною нашей крышею, но где-то остановились бесприютно на проезжей дороге, и дышит нам от России не радушием, родным приемом братьев, но какою-то холодною, занесенною вьюгой почтовой станцией, где видится один ко всему равнодушный станционный смотритель с чёрствым ответом: «Нет лошадей!». Отчего это? Кто виноват?».[15]

Надо заметить, сетования великого писателя сейчас не менее актуальны, нежели в его эпоху.

Возникает вопрос: отчего Россия по сей день стоит «на проезжей дороге» истории?

По всей видимости, лакуны «безлюдных пространств» и «бесприютных дорог» являются следствием ряда объективно-исторических факторов, а её неторопливое в истории шествие определяет бытийно сложившееся и климатически «утверждённое» мировосприятие русского народа. «Был такой, что торопился, да скоро умер», – афористично выражал народ своё мировосприятие. «Ретивый веку не доживёт», – поглаживая бороды, соглашались старцы. «Тише едешь – дальше будешь», – ублажали свою лень третьи. Подобного рода умозрения, наверное, лучше всяких «дорожных» указателей говорят о началах, развилках и причинах всевечного неустройства «российских дорог»… Но они же свидетельствуют о том, что проблема выходит далеко за пределы как «дорогонеустройства», так и семантики самого слова.

Рассмотрим это.

Если иметь в виду первое значение, то «дорога» воспринималась русским сознанием как нечто вовсе необязательное, поскольку она ограничивает и закрепощает движение, в его самости и вселенском существе. Для психики русского человека, очевидно, не приемлема ни относительная, ни исчерпывающая ясность, ни предопределённость, которую семантически несёт в себе понятие «дорога». Ему ближе путь. Потому что «путь» – шире. Ведя к горизонту и «смыкаясь с небом», он предполагает вариации следования и по этой причине «дорожно» не регламентирован. Иными словами, – «путь» более приемлем своей вселенской трёхмерностью, природной расцвеченностью и нескончаемой абстрактностью. Он не только шире, но и значительнее «дороги», ибо пролегает везде… «Путь» этот (назовём его «Русский Путь») психологически и ментально смыкается с пространством-временем. Последнее в космологии и релятивистской физике объединяет пространство и время в одну абстрактную Вселенную. Математики называют её многообразием, строящемся из «событий», раскрывающихся в системе соответствующих координат. Понятно, что физическое (и уже – телесное) удобство следования не играет важной роли в (русском) «космосе» логически неопределённого, бытийно не очевидного и «умственно» не слишком ясного пути. Русскому человеку гораздо ближе «ежесейчасная» готовность выступить туда, куда «душа ведёт» и «куда глаза глядят», под которыми следует понимать внутреннее зрение. В таковом следовании проявляет себя удалой зов «вселенской души» и некий властный, но надличностный символ воли, персонифицированный в субъективном желании-охоте: «Иду туда, куда хочу!». Если для русского «дорога» есть некий символ, то для условного европейца она, скорее, – средство, ведущее к определённой цели. Первый следует по дороге, впрочем, не имеющей для него особой ценности, а потому завсегда готов свернуть; второй использует дорогу по её прямому назначению, ибо верит, что она приведёт его к желанной цели.

Далее, если «европеец» стремится непременно завершить путь, то русский ублажает себя им. Для первого дорога – это отрезок пути, который непременно нужно преодолеть; для русского она – некая лишённая самодостаточности протяжённость не только в плоскости, но и в пространстве, в котором он, однако, может ничего и не найти…

Словом, функция в русском сознании уступает место этической и философской категории, где самоценность объекта условна, цель не всегда существенна, а потому спешка и само стремление к ней излишни.

Русский, идя по дороге, видит ещё и небо. «Европеец» тоже видит, но не всегда замечает его. А потому не расшибает себе лоб, ибо, глядя под ноги, знает, куда ступить. Русский расшибает, но, встав и отряхнувшись, невзирая на случившееся препятствие, опять настроен «приобщиться к небу» и открывающемуся его «внутренним очам» пространству.

Участливый «европеец» (если участливый) пытается объяснить «непутёвому» русскому, как лучше и куда идти, но тот его не слушает. «Как» – русский не очень хорошо знает, но и не особенно стремится знать, потому что конкретное знание снижает кругозор мистического восприятия мира. Зато он знает, куда идёт, поэтому в свою очередь пытается поделиться с «попутчиком» своим заветным знанием, – тем, что открывается ему через душу и «небесную лазурь». На что «европеец» вежливо улыбается (и порой даже соглашается), но что не приемлет, потому привык поверять всё умом и расчётом. Русский – истинно Зачарованный и неисправимый Странник. Не всё, конечно, вмещается в этот образ. Не всё укладывается и в аллегорию, тем более, что Западная Европа и Россия – это две, каждая по-своему, мощные духовные и исторические данности. Тем не менее, примерно так вот они и идут… Почему же так?

Да потому, что, повторюсь, дорога-путь в русском сознании есть мистическое пространство, которое «нельзя трогать», но можно лицезреть внутренне. В сознании условного европейца ухоженная «дорога» означает ясность пути, поэтому он принимает её прежде всего в таковом качестве. Для русского не приемлема «ясность», так как она ограничивает духовную потребу и исключает мистику, чудесность и загадочность, поэтому он отвергает не его «ясность». Иначе говоря, если русский гений, вдохновлённый свыше, создаёт непреходящие ценности в областях «чистого» творчества и в этом отношении смыкается с европейским, а на духовном уровне, пожалуй, и превосходит его, то за отсутствием тяги к мирскому устроению он явно уступает европейскому гению в «здешней» организованности.

Эту тезу ничуть не опровергают «прогрессивные» российские обыватели. Те, кто с ног до головы «упакованы» в модный антураж, кто живёт продвинутыми инновациями, пользуется новейшими iPodами и прочими эффектными, но преходящими или быстро меняющимися утехами. Поскольку психика, не особенно изменившись за столетия, и есть те «мехи», в которые «время» заливает «молодое вино» житейских удобств и причудливых инновационных забав. Если же в противовес «передовым» современникам иной русский обыватель психологически устойчиво существует «в допетровской бороде», то он тоже вписывается в это мировосприятие. Словом, оба типа обывателя, как «инновационный», так и «с капустой в бороде», тасуются не столь уж далеко друг от друга. Разница в том, что «бородатый», снисходительно посматривая на «мирские» старания условного европейца (а в свете массовых иммиграционных потоков особенно условного), поскребя затылок, вовсе не прочь «заняться душой», которая, впрочем, ему тоже не особенно ясна. И тогда, ублажая себя «вышними думами», обыватель «с бородой» находит успокоение в духовном самообмане и пустой созерцательности. Оттого гоголевский смотритель на обезлошаденной станции до сих пор отказывает россиянам в средствах передвижения. Потому как лошадей и в самом деле нет… Сам же Гоголь, провидя нас, нынешних, задаётся тем же неизбывным в российской жизни вопросом: «Кто виноват?». В известной мере эти соображения можно отнести к метафизическому понятию Страны, историко-политической ипостасью которой является Россия. О разнице между Страной и государством речь уже шла. В подтверждение «разницы» добавим некоторые другие оттенки.

Писатель и оригинальный философ Ю. В. Мамлеев в интервью писателю С. Шаргунову 19 ноября 2013 г. делился своими мыслями на этот счёт: «Я подметил, что ни один человек в других странах не задается вопросом, что такое его страна. Никто не задается вопросом, что такое Германия или что такое Америка. Все знают. А вот в русской культуре всё время задаётся вопрос, что такое Россия. То есть Россия – больше чем страна». В подтверждение своих догадок Мамлеев цитирует русских классиков:

«Люблю отчизну я, но странною любовью» у Лермонтова, и у Есенина: «Люблю тебя, родина кроткая! А за что – разгадать не могу». То есть сразу же возникает вопрос загадки и таинственного притяжения.

Второе – это известное всем: «Умом Россию не понять, аршином общим не измерить». У Есенина: «Если крикнет рать святая: / “Кинь ты Русь, живи в раю!” / Я скажу: “Не надо рая, / Дайте родину мою”». Это означает не просто любовь к России, а любовь, которая имеет космический масштаб. И последнее – это стихотворение Волошина «Россия», 1915 год: «Сильна ты нездешней мерой, / Нездешней страстью чиста, / Неутолённой верой / Твои запеклись уста. // Дай слов за тебя молиться, / Понять твоё бытие, / Твоей тоске причаститься, / Сгореть во имя твое». В заключение Мамлеев приводит любопытный эпизод: «Вот в нашем доме какой был случай, анекдотический, в 90-е годы. Мы ехали с жильцом, и я ему говорю: «Смотрите, что творится в подъезде, грязь, черт-те что, всё не убрано». А он говорит: «Да зачем убирать? Идеи-то нет»… То есть: «О чём вы? – какие подъезды, если Страна разваливается!..». Подобными примерами, подтверждающими примат идеи в русском сознании и бытии, полна история Страны (России), как древняя, так и нынешняя. Если русский человек на своём историческом пути теряет Идею-Путь, то всё остальное для него перестаёт иметь всякий смысл. В этом феномене оголённой «русской души» и страдающей совести несомненно присутствует огромный духовный потенциал народа, но и в этом же являет себя его «физическая» слабость.