Глава 12 КАК СПРАВИТЬСЯ С ГНЕВОМ, БЕСПОКОЙСТВОМ И ОДИНОЧЕСТВОМ

А куда ни пойду, там солнце, там луна, там звезды, сновидения, предзнаменования, общение с богами.

«Беседы Эпиктета», III.22

Философов любят изображать чудаками, погруженными в малоинтересные для нормальных людей философские раздумья или, что еще хуже, мошенниками, которые ловко облекают бред или банальности в замысловатые формулировки. Уже в 423 году до нашей эры греческий драматург Аристофан в своей пьесе «Облака» высмеял Сократа[142], представив его софистом (что и в те, и в нынешние времена нельзя назвать комплиментом). Сам 45-летний мудрец отнесся к этому вполне спокойно: когда кто-то из смотревших представление иностранцев спросил «А кто такой этот Сократ?», тот охотно поднялся и поприветствовал трибуны.

Возможно, в ответ на эти нападки эллинистические (непосредственно постсократические) философские школы старались делать акцент на прагматизме, и среди них особенно выделялся стоицизм. Что может быть более прагматичным, чем научиться управлять гневом, беспокойством и чувством одиночества, тремя главным бичами современных людей? Я повторю — эта книга — не стандартное пособие из разряда «помоги себе сам», она не предлагает волшебные рецепты, но мы будем разбираться с этими проблемами спокойно и рассудительно, мы будем смотреть на вещи реально, как и надлежит настоящим стоикам.

Такому отношению я научился у своего учителя Эпиктета, от которого узнал следующую историю:

Вот и у меня был железный светильник[143] перед богами. Недавно я услышал шум в окошке и бросился туда. Вижу — светильник стащили. Я заключил, что стянувшего побудило к этому что-то не неубедительное. Так что же? Завтра, говорю, найдешь глиняный. Теряют ведь то, что имеют… Потому у меня и пропал светильник, что в бодрствовании вор был сильнее меня. Но он вот как дорого заплатил за светильник: за светильник он стал вором, за светильник стал бесчестным, за светильник стал звероподобным.

В словах Эпиктета, как всегда, кроется глубокий смысл. Мне потребовалось поразмышлять, чтобы полностью понять его. Прежде всего обратите внимание на то, что философ не испытывает сожаления или гнева, но воспринимает случившееся спокойно. Кроме того, он сразу делает пару практических выводов: эта потеря восполнима (завтра я куплю другой светильник), и, чтобы избежать последующих краж, ему стоит выбрать светильник подешевле (глиняный вместо железного), поскольку пытаться превзойти вора в бодрствовании — напрасное дело. Затем Эпиктет анализирует глубинный смысл произошедшего и признает, что вором наверняка двигали весомые мотивы, поскольку тот должен считать, что кража сто?ит заплаченной за это цены. Но наш мудрец не согласен с суждением вора[144], находя его весьма сомнительным: вор получил железный светильник, но при этом потерял нечто гораздо более ценное — свою честность.

К сожалению, когда я писал эту книгу, мне представился случай применить учение Эпиктета в жизни. Мой брат с женой пригласили меня в гости, и я отправился к ним на римском метро. При входе в вагон я почувствовал, как шедший рядом молодой человек слишком тесно прижимается ко мне, хотя народу было не так много. Через несколько секунд я понял, что происходит, но было уже поздно: воспользовавшись тем, что я отвлекся, напарник того парня вытащил из кармана моих брюк бумажник и выскочил из вагона за мгновение до того, как захлопнулись двери. Вор оказался сильнее меня в бодрствовании. Моим первым впечатлением, как сказали бы стоики, были гнев и досада: ведь меня так одурачили! Но я обратился мыслями к Эпиктету и заставил себя не дать согласия этому первоначальному впечатлению. Итак, я лишился бумажника, небольшой суммы денег и нескольких банковских карт, которые нужно было заблокировать. Да, и водительских прав: их придется восстанавливать. Благодаря современным электронным технологиям все, что мне требовалось сделать, — это нажать несколько кнопок на мобильном телефоне (который, к счастью, лежал в другом кармане) и подождать несколько дней. Но вор потерял гораздо больше моего — он потерял свою человеческую природу. Если бы этот случай произошел со мной до того, как я начал практиковать стоицизм, я бы весь вечер провел в отвратительном настроении, что не принесло бы блага никому и тем более не заставило бы воров вернуть мой бумажник. Но теперь мне понадобилось всего несколько минут, чтобы проанализировать произошедшее и сделать выводы. К моменту встречи с братом и его женой я уже был абсолютно спокоен, и мы прекрасно провели вечер.

Ни историю Эпиктета о светильнике, ни мой рассказ о краже в метро не следует расценивать как совет принять фаталистический или пораженческий взгляд на жизнь. Я просто предлагаю вам в подобных случаях взять небольшую паузу и рационально проанализировать ситуацию, помня о дихотомии контроля между тем, что находится в вашей власти, а что нет. Мы не можем искоренить воровство в мире, но в наших силах попытаться быть бдительнее воров, если мы считаем, что это стоит наших усилий и времени. Мы не повлияем на суждение воров, которые считают, что совершили выгодную сделку, обменяв свою человеческую природу на светильник или бумажник, но в наших силах изменить собственные суждения.

Как вы уже, наверное, заметили, подобное изменение «фокуса» имеет важное значение в стоицизме. То же самое можно обнаружить и в христианстве: взять, к примеру, призыв ненавидеть грех, а не грешника. Как показывают современные психологические исследования[145], такая «реструктуризация» очень помогает управлять гневом и эмоциями. Но у меня все же оставались сомнения: не слишком ли смиренно отношение Эпиктета к преступности? Вот что он ответил на это: «"Так этого разбойника[146] и этого прелюбодея не следовало бы убить?!" Отнюдь, но лучше говори так: "Этого заблуждающегося и обманывающегося в самых важных вещах и слепо не видящего не зрением, способным различать белое и черное, а мыслью, способной различать благо и зло, не убивать?!" И если ты будешь говорить так, то поймешь, как бесчеловечно то, что ты говоришь, и что это все равно, что сказать: "Этого слепого и глухого не убивать?!"» Здесь очень точно отражена важная идея: в свете древнегреческой концепции amathia (не-мудрости) следует думать о людях, делающих плохие вещи, как о заблуждающихся, а значит, нуждающихся в сострадании и помощи, вместо того чтобы осуждать их как злодеев. Такое отношение не очень распространено в мире, и в частности в Соединенных Штатах, но в ряде европейских стран оно лежит в основе некоторых прогрессивных и эффективных подходов к перевоспитанию преступников[147].

Довольно поучительно изучить рекомендации по управлению гневом и фрустрацией[148], выработанные Американской психологической ассоциацией (АПА), — они очень напоминают наблюдения стоиков и, конечно же, подтверждены значительным количеством систематических эмпирических данных. Прежде всего АПА советует применять релаксационные техники: глубокое дыхание (диафрагмальное, а не грудное) и повторение простых и значимых успокаивающих фраз (так называемых «мантр»). Также можно использовать визуализацию и представить умиротворяющую сцену или заняться чем-то расслабляющим, например йогой. Стоики не использовали мантры как таковые, но обычно держали под рукой сборник простых лаконичных фраз, которые можно было быстро перечитать в трудной ситуации. Кстати, «Энхиридион» — краткое извлечение из бесед Эпиктета, составленное его учеником Флавием Аррианом, — как раз и представляет собой такой подручный набор важнейших мыслей. Сенека советовал делать несколько глубоких вдохов, отправляться на прогулку и проходить не меньше квартала при первых признаках нарастания неконтролируемого гнева (который он считал разновидностью временного помешательства). В своих письмах к Луцилию Сенека также сообщал о пользе регулярных физических упражнений даже в старческом возрасте, поскольку они не только помогают держать тело в форме, но и успокаивают ум. Я нашел эти советы очень эффективными для себя: когда я чувствую, что начинаю терять контроль над эмоциями, то извиняюсь перед собеседниками и удаляюсь в тихое место (подойдет и ванная), где могу сделать несколько глубоких вдохов и мысленно повторить свою любимую мантру, позаимствованную у Эпиктета: «Проявляй терпение и терпимость».

Этот физиологический и психологический «набор первой помощи» помогает преодолеть кризис, но АПА предлагает и долгосрочные стратегии по эффективному управлению гневом. Одна из них — когнитивная реструктуризация, которую активно применяли стоики и которую мы видели в вышеприведенной истории с кражей светильника. АПА советует отказаться от стандартных фраз типа «Это ужасно!», заменив их фразами наподобие: «Конечно, я бы предпочел не сталкиваться с этим, однако я могу с этим справиться, и гнев мне никак не поможет». Еще одна стратегия — преобразовать свои требования в пожелания, основанные на признании следующего факта: мир никогда не будет таким, каким нам бы хотелось. Это похоже на принцип интернализации целей, предложенный современным стоиком Биллом Ирвином, он советует говорить: «Я хотел бы (а не "очень хочу" или "мне нужно") получить повышение по службе и поэтому сделаю все возможное, чтобы заслужить его». Решение о вашем повышении зависит от ряда внешних факторов, и вы не можете повлиять на него. Как напоминает нам статья АПА об управлении гневом (и она вполне могла быть написана и Эпиктетом), «логика побеждает гнев, так как гнев, даже если он оправдан, быстро становится иррациональным. Но холодная, рациональная логика способна затушить огонь гнева».

Далее АПА советует вместо пустых сетований заняться решением проблемы, но предостерегает от широко распространенного (особенно в американской культуре) заблуждения: мы должны понимать, что не каждая проблема имеет решение. Следовательно, мы должны сделать все, что возможно (в разумных пределах) в данной ситуации, но не судить себя слишком строго, если не достигнем успеха. Не нужно фокусироваться только на поиске решения, советует АПА. Следует управлять ситуацией в целом, учитывая вариант, при котором решение может быть и не найдено. Мы и здесь видим отголоски античной мудрости.

Еще одна стратегия управления гневом, предлагаемая АПА, состоит в «улучшении коммуникации», в том числе с людьми, вызвавшими наш гнев. Интересно, что и этот совет во многом опирается на наставления стоиков: мы должны описать рассердившую нас ситуацию максимально объективно и беспристрастно, чтобы, как говорил Эпиктет, дать или не дать согласие нашим первоначальным впечатлениям (именно так я и поступил, когда у меня украли бумажник). Реагировать непосредственно на слова или поступки других людей — плохая идея: это только подогревает эмоции и эскалирует конфликт. Вместо этого следует притормозить, проанализировать сказанное или сделанное другим человеком, подумать о возможных причинах, побудивших его к этому, и только потом отвечать. Например, если ваш партнер предъявляет вам претензию, вы можете воспринять ее как возмутительное и раздражающее вторжение в ваше личное пространство. Но, если подумать, возможно, эта претензия возникла потому, что ваш партнер нуждается в большем внимании и заботе. И, возможно, вы найдете способ обеспечить их, не чувствуя себя при этом тюремным узником.

АПА также советует использовать в качестве противоядия от гнева юмор, и мы видели, что этот подход использовали и древние стоики (вспомним слова Эпиктета о смерти: «Сейчас я завтракаю… и вот тогда я умру»), и современные, такие как Уильям Ирвин («О, вы считаете мое новое эссе полной ерундой? Да вы просто не читали других моих работ!»). Однако АПА призывает использовать юмор рассудительно — и в этом она абсолютно права: мы не должны просто отшучиваться и смеяться над нашими проблемами (не говоря уже о проблемах других людей), нельзя пересекать тонкую грань между юмором и сарказмом. Сарказм — это агрессивная и уничижительная реакция, которая редко бывает полезной вообще, тем более в ситуациях, которые сопряжены с конфликтами и гневом. А как определить разницу между юмором и сарказмом? Тут понадобится такая добродетель, как мудрость, она учит нас ориентироваться в сложных ситуациях, где нет четкого разграничения между черным и белым, а это, как мы знаем, случается почти во всех реальных жизненных ситуациях.

Профессиональные психологи дают и другие рекомендации. Например, сменить обстановку, то есть физически покинуть место действия; перенести общение на другое время, если вы чувствуете, что в данный момент спокойное решение проблемы невозможно (но при этом необходимо назначить время следующей встречи, чтобы у собеседника не сложилось впечатление, будто вы пытаетесь улизнуть от разговора); использовать стратегию избегания, чтобы по возможности не подвергать себя воздействию источника стресса; найти альтернативные способы сделать то, что вам нужно, и достичь своих целей, сведя возможность конфликтов к минимуму. Конкретно этих стратегий в древних стоических текстах нет. Но все они соответствуют основному положению учения стоиков о том, что мы должны понимать и принимать устройство мира (а он не похож на наши иллюзорные представления о том, каким мы бы хотели его видеть) и научиться применять разум, чтобы жить правильно. Следовательно, древние стоики одобрили бы открытия современной психологии, взяли бы их на вооружение и посоветовали бы сделать то же самое нам, если хотим жить лучшей жизнью.

Эпиктет сообщил мне несколько интересных вещей и по поводу беспокойства. Я стал беспокоиться гораздо меньше прежнего. Это изменение я во многом приписываю жизненному опыту (со временем мы узнаём, что большинство плохих вещей, которых мы опасались, на деле вовсе не так страшны) и отчасти эмоциональной зрелости, которая почти неизбежно наступает с возрастным изменением гормонального фона. Но Эпиктет помог мне сделать еще один важный шаг в этом направлении. Он доказал, что и гнев, и беспокойство — чаще всего неразумные и необоснованные чувства, которые препятствуют нашему успеху в любых областях и качеству нашей жизни в целом.

Почему мы так часто беспокоимся о самых разных вещах? «Когда я вижу беспокоящегося человека[149], я говорю: Чего же хочет этот? Если бы он не хотел чего-то не зависящего от него, отчего бы еще ему беспокоиться? Поэтому и кифаред, когда поет наедине с собой, не беспокоится, а когда выступает в театре, беспокоится, даже если обладает превосходным голосом и прекрасно играет на кифаре. Он ведь хочет не только спеть прекрасно, но и снискать славу, а это уже не зависит от него». Это еще одна версия кардинального принципа дихотомии контроля, которому учит Эпиктет. Но формулировка оказалась так созвучна моему личному опыту и настолько поразила меня очевидностью истины, что я воскликнул: «Глупец! Как же я не понимал этого раньше?!»

Например, когда захожу в аудиторию, полную студентов, я совершенно спокоен, потому что у меня нет причин для беспокойства — ведь я хорошо подготовлен. Я профессионал и знаю, что делаю, я понимаю свой предмет и обладаю знаниями определенно гораздо более глубокими, чем любой из моих студентов. Теоретически я мог бы беспокоиться из страха прочитать недостаточно понятную и интересную лекцию — и тем самым разочаровать студентов. Единственный способ избежать этого — как можно лучше готовиться к занятиям, а поскольку именно это я и делаю, у меня нет причин для беспокойства, тем более для страха. Это вовсе не означает, что я вправе снизить уровень ответственности по отношению к своим преподавательским обязанностям. Но разумная переоценка ситуации с разграничением того, что находится под моим контролем и вне его, позволяет мне избавиться от совершенно ненужного контрпродуктивного беспокойства. Для полноты картины можно вообразить ситуацию, в которой я «опозорюсь» перед студентами, — и какими будут последствия этого «позора»? В худшем случае некоторые молодые люди посмеются над моей ошибкой. Ну и что? В море случаются вещи и похуже[150], как поется в знаменитой песне Монти Пайтона.

Конечно, бывают ситуации, когда повышенный уровень тревоги вызван психическими расстройствами, и тут не поможет «холодная рациональная логика», о которой говорит АПА. С патологическими состояниями человек не может справиться самостоятельно. В наши дни психология и психиатрия начинают приходить на помощь таким людям, предлагая, пусть и неидеальные, методы разговорной и фармацевтической терапии. Как сказал мой коллега Лу Маринофф в предисловии к своему бестселлеру «Платон вместо прозака!» (Plato, Not Prozac!), эти процедуры играют важную роль, помогая привести рассудок человека в более или менее спокойное функциональное состояние. Но они не помогают коренным образом изменить мышление человека и заставить его переосмыслить свой взгляд на жизнь, чтобы встать на путь к эвдемонии.

Парадоксально, но люди вообще склонны беспокоиться не о том, о чем следует. Вот каково мнение Эпиктета на этот счет: «Но мы о бренном теле беспокоимся[151], о бренном имуществе, о том, что решит цезарь, а о внутреннем — ни о чем. Разве — о том, как бы не принять ложного мнения? Нет. Это ведь от меня зависит. Разве — о влечении не по природе? И об этом нет». Разумеется, это не психологический, а скорее философский взгляд на вещи. Эпиктет призывает нас рассматривать нашу жизнь на более высоком уровне, нежели житейские проблемы. Способность смотреть на свою жизнь в перспективе чрезвычайно важна. Верующие люди выражают эту мысль немного иначе, говоря о необходимости заботиться о душе, а не о теле или имуществе. Но смысл остается тем же: зачастую наши приоритеты переворачиваются с ног на голову. В результате мы беспокоимся о мелочах, которые к тому же не подвластны нашему контролю, а не о том, что действительно важно, что требует нашего пристального внимания, времени и сил. Вы не повлияете на то, что думает Цезарь (или ваш босс), но вы можете и должны озаботиться важнейшей задачей — совершенствованием своей личности и сохранением своей добродетели. Если Цезарь (или ваш босс) — хороший человек, он оценит это. Если нет, он в любом случае оказывается в проигрыше, поскольку теряет очень многое, — как вор, укравший светильник у Эпиктета.

Я живу в большом городе, но бо?льшую часть дня провожу один за чтением или письмом. Для этого у меня дома оборудованы два кабинета, куда моим коллегам и студентам — они знают об этом! — доступ строго запрещен. Я провожу время в одиночестве по собственной воле, и это отлично соответствует моему характеру. Между тем проблема одиночества стала одной из серьезнейших в современном обществе. В наши дни СМИ пестрят заголовками[152]: «Эпидемия одиночества: чем больше мы связаны друг с другом, тем более одиноки?», «Современная жизнь делает нас одинокими?», «Одиночество как образ жизни в американском обществе» и так далее.

В своей статье, опубликованной в Journal of Advanced Nursing[153], Колин Киллин предлагает интересный взгляд на одиночество с научной точки зрения. Прежде всего Киллин проводит различие между одиночеством и другими сходными понятиями — отчужденностью (которая может быть результатом или в некоторых случаях причиной депрессии) и уединенностью (которая на самом деле имеет положительную коннотацию, как, например, в моем случае). В статье представлена интересная классификация этих состояний, которую Киллин называет «континуум отчужденность — связанность»: отчужденность < > одиночество < > социальная изоляция < > обособленность < > уединенность < > связанность, где отчужденность находится на негативном конце спектра, а связанность — на позитивном. На этот континуум автор накладывает то, что он называет «континуум выбора», где один полюс характеризуется отсутствием выбора (отчужденность, чувство одиночества), а другой — полностью осознанным выбором (уединенность, связанность). Однако этот континуум выбора относится в большей степени к внешним причинам одиночества, чем к внутренним установкам, к которым обращается стоическая философия.

Каковы причины одиночества? Киллин предлагает ясную схему, где указаны основные внешние и внутренние факторы, которые вызывают ощущение одиночества: тяжелая утрата, психологическая уязвимость, ограниченность социальных контактов, депрессия, радикальные изменения в жизни и другое. Также играют свою роль и сопутствующие факторы: возраст, пол и состояние здоровья. Киллин приходит к выводу, что у проблемы одиночества нет «решения», поскольку здесь замешано слишком много личных (психологических, ситуативных) и структурных (социальных) факторов. Что же делать? Автор завершает свою статью предельно откровенными и отрезвляющими словами: «Чувство одиночества — неотъемлемая особенность[154] человеческой психики. Следовательно, эта проблема неразрешима в принципе: одиночество можно только облегчить и сделать менее болезненным. Такого результата можно достичь только через более осознанное отношение к этому некомфортному состоянию, которое каждому человеку приходится переживать на протяжении своей жизни и в котором нет ничего противоестественного».

Эти слова нашли во мне глубокий отклик, поскольку напомнили совет Эпиктета: «Одиночество есть некое состояние беспомощного[155]. Ведь если кто-то — один, это не значит, что тем самым он и одинок, так же как если кто-то — в толпе, это не значит, что он не одинок… Ведь "одинокий" по моему понятию означает, что это какой-то беспомощный и предоставленный всякому желающему причинять вред… Но тем не менее следует какую-то и к этому иметь подготовку — мочь довлеть самому себе, мочь пребывать с самим собой». Киллин утверждает, что ощущение одиночества (разумеется, не в патологической форме) — врожденное свойство нашей психики, поэтому оно не должно вызывать беспокойства. Стоики же отвергали саму идею беспокойства, особенно связанного с социальными ожиданиями: ведь мы не можем повлиять на чужие суждения, только на наше собственное поведение. Примечательно, что Киллин рекомендует смириться с этим чувством, поскольку такова человеческая природа, а ее мы не силах изменить. Он советует научиться правильно управлять одиночеством, о чем фактически говорит и Эпиктет.

Как видим, стоики проводили четкое различие между «нахождением в одиночестве» и «ощущением одиночества»: в первом случае мы имеем описание фактической ситуации; во втором — личное суждение по поводу этой ситуации. И именно это суждение, а не фактическая ситуация заставляет нас чувствовать себя отвергнутыми и беззащитными. Важно отметить, что в словах Эпиктета есть и позитивный посыл, который на первый взгляд кажется довольно суровым: способность спокойно переносить одиночество дает вам невероятную психологическую устойчивость и веру в свои силы. Мы далеко не всегда можем управлять внешними обстоятельствами, которые в какие-то периоды жизни могут лишать нас общения с людьми. Но, за исключением патологических состояний, в которых требуется медицинская помощь, именно наше восприятие ситуации порождает у нас чувство одиночества. Мы вполне можем проводить время наедине с собой, нисколько не чувствуя себя при этом покинутыми и беспомощными.