3 Лицо на дереве

День у Евы начинается рано – гораздо раньше, чем у Адама. Еще до того, как взойдет солнце и лесная подстилка озарится светом, она разбудит детей и поведет их в лес, чтобы проверить поставленные накануне силки. Пока дети будут лазать по деревьям, собирая плоды, орехи и птичьи яйца из оставленных гнезд, Ева добьет и соберет попавшуюся дичь. Потом вся семья зайдет по колено в ближайшую реку, разыскивая в воде крабов и моллюсков, да и все остальное, что водится в воде и можно съесть. Возможно, им повезет и они найдут мертвое животное, тело которого разложилось, а плоть склевали птицы. Ну и пусть: они соберут кости, разломают их и выдолбят костный мозг, чтобы принести его в лагерь.

Так Ева и дети добывают большую часть пропитания для семьи. Адаму на то, чтобы выследить бизона, может понадобиться неделя. А Ева может приносить такое же количество еды раз в пару дней. В конце концов, полкило орехов содержит столько же жиров и белков, сколько полкило мяса, к тому же орехи не сопротивляются. Наши палеолитические предки в основном были охотниками, но выживать им помогали собирательство и копание в отбросах, чем в основном занимались женщины и дети.

А теперь представьте себе, как Ева с детьми бредет домой. Еще не до конца рассвело, и внезапно уголком глаза она видит, как сквозь деревья на нее смотрит чье-то лицо. Она цепенеет. Мышцы напрягаются. Кровеносные сосуды сужаются. Учащается пульс. Адреналин наполняет ее организм. Она готова драться или бежать.

А потом она присматривается и видит, что это вовсе не лицо, а сучки на стволе дерева. Мышцы расслабляются. Пульс нормализуется. Она с облегчением вздыхает и продолжает свой путь через лес.

Теоретики когнитивной науки дали терминологическое название тому, что только что испытала Ева. У нее включился так называемый гиперчувствительный датчик действия (Hypersensitive Agency Detection Device, HADD). Этот биологический процесс появился в нашем далеком эволюционном прошлом, когда гоминиды были все еще волосаты и сутулы. В общих чертах, HADD заставляет нас считать человеческие действия причиной любых необъяснимых событий, будь то раздавшийся в отдалении звук, вспышка света в небе или облачка тумана, стелющиеся по земле. HADD объясняет, почему мы считаем, что каждый ночной звук обусловлен чьими-то действиями.

Наша врожденная склонность приписывать участие человека природным феноменам может иметь очевидные эволюционные преимущества. Что, если бы то, что увидела Ева, было не деревом, а, например, медведем? Разве не лучше перестраховаться? Ничего страшного, если принять дерево за хищника, но явной ошибкой будет принять хищника за дерево. Лучше ошибиться, чем быть съеденным.

Приведенный пример ясно дает понять, как HADD повышает шансы Евы на выживание. Однако, согласно группе когнитивных психологов, изучающих религию, чувства Евы в этом темном лесу – это не просто бессознательная реакция на потенциальную угрозу. Это основа для нашей веры в Бога, истинные эволюционные истоки религиозного импульса.

Когнитивное изучение религии начинается с простой предпосылки: религия – это прежде всего неврологический феномен. Иными словами, религиозный импульс – это в конечном счете функция сложных электрохимических реакций мозга. Конечно, сам по себе этот факт нельзя назвать убедительным наблюдением, и он не может ни приуменьшить, ни развенчать религиозные чувства. Каждый импульс – каждый без исключения – порождается сложными электрохимическими реакциями в головном мозге. Так с чего бы религиозному импульсу быть иным? Знание нейронной механики религиозного импульса никак не умаляет достоинств религиозных чувств, как и понимание химических процессов, стоящих за романтическим влечением, не делает наши чувства менее реальными, а их объект менее достойным. Майкл Дж. Мюррей, один из ведущих мыслителей в этой области, отмечает: «Тот факт, что мы обладаем верованиями, которые возникают благодаря мыслительным реакциям, появившимся в ходе естественного отбора, сам по себе не имеет никакого отношения к оправданию этих верований»[1].

Так или иначе, если религия – это действительно неврологический феномен, то, возможно, истоки религиозного импульса стоит искать там же, где и любых импульсов, – в головном мозге.

Вернемся ненадолго к Еве и дереву. В тусклом утреннем свете когнитивное отклонение в сторону деятельности заставило Еву подумать, пусть на долю секунды, что дерево – это хищник. Но представьте себе, что Ева через несколько часов при свете дня возвращается к дереву и, присмотревшись, к своему изумлению, понимает, что дерево действительно выглядит так, как будто у него есть лицо. Здесь в игру вступает еще один когнитивный процесс – «компетентное сознание».

Компетентное сознание – это функция мозга, которая активируется в тот момент, когда мы приобретаем способность видеть и понимать других людей так же, как мы видим и понимаем себя: отдельными и особенными существами, которые обладают теми же основными чувствами, обдумывают те же мысли, у которых та же сущность, что и у нас. Компетентное сознание не только побуждает нас думать о других в тех же категориях, как мы думаем о себе, но и поощряет видеть в самих себе первичную модель того, как мы воспринимаем всех остальных.

Подумайте только: если я могу судить только о своем сознании, то у меня нет иного выбора, кроме как использовать себя самого в качестве модели для понимания Вселенной. Восприятие мной внутренних состояний других людей основано на моем внутреннем состоянии.

Однако компетентное сознание обладает удивительной особенностью: оно заставляет меня воспринимать не-людей, которые проявляют человеческие черты, так же, как я воспринимаю людей. Например, если мне встретится двуногое существо, на вид обладающее головой и лицом, я думаю: «Оно похоже на меня». Если оно похоже на меня, компетентное сознание приводит меня к мысли, что это существо должно быть таким, как я. Именно поэтому я инстинктивно приписываю собственные человеческие мысли и эмоции встреченному антропоморфному существу [2].

Вот почему дети обращаются с некоторыми игрушками как с живыми людьми, обладающими собственной волей и личными качествами. Дайте маленькому ребенку модель машинки, и он посчитает фары глазами, а решетку радиатора – ртом. Он автоматически начнет играть с ней, как если бы это было живое существо, а не кусок формованного пластика. Даже если он вполне понимает различия между одушевленным и неодушевленным, живым или неживым, игрушку он будет считать живой и приписывать ей действия [3].

Здесь мы подходим к когнитивной связи, которая, согласно мнению ряда ученых, существует между компетентным сознанием, HADD и зарождением религиозного импульса.

Мы знаем, что для самосознания Евы ключевым является убеждение в том, что она обладает душой, отдельной от тела. Ее тело существует и вполне осязаемо; ее душа невидима и нематериальна. Отложим на какое-то время рассуждения о том, откуда у Евы возникла такая идея. Важно то, что, поскольку Ева считает, что у нее есть душа, отдельная от тела, компетентное сознание заставляет ее думать, что душа есть у всех остальных. Но поскольку компетентное сознание склоняет Еву к тому, чтобы рассматривать не-людей, обладающих человеческими чертами, точно так же, как людей, она с тем же успехом приписывает наличие души и некоторым неодушевленным предметам. Иными словами, раз у дерева есть «лицо», как у Евы, оно должно обладать и «душой», как Ева.

Ребенок приписывает игрушечной машинке способность действовать и иметь намерения, Ева наделяет тем же самым дерево – сознательно и при свете дня. Она наделяет дерево духом. Возможно, она вынимает кремневый нож и обводит лицо на стволе. Она не рисует лицо. Как и в случае с рисунками в пещере, Ева просто высвобождает лицо, которое, по ее мнению, уже находится в дереве. Она делает из дерева тотем, объект поклонения. Она может совершать дереву подношения, даже молиться о помощи в том, чтобы поймать жертву в силки. Так зарождается религия – по чистой случайности.

Впрочем, это никакая не религия, пока верования Евы не начнет разделять ее община. Одно дело – пережить личный религиозный опыт с деревом на основании собственных уникальных наблюдений. Совсем другое – убедить других этот опыт разделить. HADD и компетентное сознание, возможно, объясняют возникновение конкретных религиозных верований. Но они не способны объяснить, как подобные верования могут успешно передаваться от одного верующего к другому, от культуры к культуре, из века в век. Почему некоторые религиозные убеждения – например, вера в бога, владычествующего над дикими зверями, – выживают и распространяются из поколения в поколение, а другие отвергаются и забываются?

Ответ может, опять же, лежать в области мозга. Согласно когнитивному антропологу Паскалю Буайе, наш мозг позволяет укорениться лишь определенным типам верований. Его исследования показывают, что мы с большей готовностью впитываем, сохраняем и распространяем идеи, если эти идеи слегка аномальны. Если идея нарушает одно или два базовых, интуитивных представления о чем-то, у нее гораздо больше шансов на закрепление в памяти и распространение [4].

Допустим, что Ева приводит к своему дереву Адама и показывает ему вырезанное на нем лицо (точнее, высвобожденное ею из дерева). Компетентное сознание Евы наделило дерево такой же душой, как у нее, и дало ей уникальную духовную связь с деревом. Чтобы Адам смог перенять отношения Евы с деревом и передать их остальным – чтобы дерево врезалось в память и оказалось подходящим объектом поклонения, – необходимо некое слегка противоестественное физическое или психологическое свойство, которое расширяет границы представлений Адама о дереве. Иными словами, один-два атрибута дерева в незначительной степени должны не вписываться в онтологическую категорию «дерево»[5].

Возможно, Ева говорит Адаму не только о лице на дереве, но и о том, как однажды ночью ей показалось, что дерево разговаривает. Нарушив одно из естественных, согласно ожиданиям Адама, свойств дерева («Оно говорит!»), Ева увеличивает шансы на то, что Адам запомнит ее рассказ и передаст его другим, даже если сам он не слышал речей дерева. Однако если Ева расскажет о слишком многих нарушениях типичных свойств дерева («Оно говорит! И ходит! И может становиться невидимым!»), Адаму будет слишком тяжело это представить, так что он вряд ли поверит в такое и передаст остальным. Чтобы вся община могла разделить отношения Евы с деревом, необходимо внести лишь незначительные изменения в природу дерева, простые, понятные, легко передаваемые, а главное – полезные.

Последнее стоит повторить. Какие бы изменения Ева ни вносила в природу своего священного дерева, они прежде всего должны делать его более полезным, чем при естественном ходе вещей. Дерево, которое может ходить или становиться невидимым, не очень-то полезно. А вот дерево, которое говорит, может оказаться полезным в высшей степени: оно может сообщить Еве и ее роду информацию о нематериальном мире. Оно способно отвечать на вопросы, предоставляя жизненно важную информацию о прошлом и даже предсказывая будущее.

Если Ева говорит Адаму, что дерево способно разговаривать, Адам с большей вероятностью сочтет аномальное дерево полезным. Он с большей вероятностью поверит в него сам. Он с большей вероятностью расскажет о нем членам общины, которые также с большей вероятностью оценят его пользу и поверят в него. Адам и Ева вместе могут создать целую мифологию вокруг говорящего дерева, а также соответствующие ритуалы, которые распространятся в их общине. Эти мифы и ритуалы затем могут попасть в другие общины, которым идея говорящего дерева тоже покажется полезной и которые, как следствие, примут ее и адаптируют к особенностям собственной культуры.

Например, греческий историк Геродот в V веке до н. э. писал о священном лесе близ города Додоны, где деревья говорили человеческим голосом и владели даром пророчества. Через полторы тысячи лет древний персидский эпос «Шахнаме» («Книга царей») рассказывает о встрече Александра Македонского с говорящим деревом, которое предсказывает ему скоропостижную смерть. «Ни твоя мать, ни твоя семья, ни замужние женщины твоей страны больше не увидят твоего лица», – говорит дерево молодому завоевателю мира.

Через триста лет после этого Марко Поло писал о встрече солнца и луны в Индии с деревом, у которого было два ствола: один говорил мужским голосом днем, а другой – женским голосом ночью. В Книге Бытия библейский патриарх Авраам дважды разговаривает с Богом рядом с вещими деревьями: сначала под Наблусом у дубравы Море (Быт. 12:6), а затем в Хевроне у дубравы Мамре (Быт. 18:1). Почти во всей Европе идея говорящих деревьев на протяжении тысячелетий была ключевой для кельтской и друидской духовности, она остается таковой и сейчас для современных приверженцев друидизма и неоязычества. Говорящие деревья есть даже в «Удивительном волшебнике страны Оз». Не забудем и о величественных энтах из Средиземья Дж. Р. Р. Толкина. Таким образом, слегка аномальная, но исключительно полезная идея, возникшая в какой-то миг отдаленного прошлого, переросла в успешное и широко распространенное верование, сумевшее проникнуть в бесчисленное количество культур и цивилизаций, при этом сохраняя свое исходное значение [6].

Похожая история, вероятно, случилась и с Властелином животных. Связанные с ним онтологические категории «человек» и «животное» подразумевают вполне определенные ожидания. Достаточно просто нарушить одно или два из них, бросить небольшой вызов здравому смыслу (ввести идею человека, общающегося с животными), придать новому созданию полезность (гибрид человека и зверя, который дает нам пропитание, необходимое для выживания) – и вы получите верование настолько прочное, что из древней мысленной абстракции оно развилось в фигуру Колдуна 18 000 лет назад, попало в Книгу Бытия около 2500 лет назад и останется актуальным для современных неоязычников. Так рождается конкретный бог, который сохраняется в человеческой культуре тысячелетиями.

Как мы увидим, в истории религии существует одна конкретная аномалия (идея, минимально противоречащая здравому смыслу), которая затмевает все остальные и порождает, безусловно, наиболее успешное, запоминающееся, значительное, полезное религиозное верование, когда-либо придуманное людьми. Это идея «бога-человека» – человеческого существа, которое незначительно отличается от обычных людей в каком-то отношении: обладает улучшенными физическими или умственными способностями, может становиться невидимым, может находиться во всех местах во все времена, знает прошлое и будущее, знает вообще все. Человеческое существо, являющееся, иными словами, богом. Однако это подождет до следующих глав книги [7].

Фигурка богини из Баллачулиша, вырезанная из ольхи, с кварцитовыми камешками вместо глаз. Найдена в графстве Инвернессшир, Шотландия (ок. 600 г. до н. э.)

© National Museums of Scotland

Пока же мы остаемся с интригующей теорией, поддерживаемой когнитивным направлением религиоведения: она состоит в том, что человеческие существа за миллионы лет эволюции развили определенные мыслительные процессы, которые в соответствующих обстоятельствах могут заставить нас приписывать неодушевленным объектам способность к действию, наделять их душой или духом и успешно передавать верования, берущие начало в этих объектах, иным культурам и поколениям. Это убедительное объяснение возникновения религиозного импульса, которое, в отличие от предыдущих, согласуется с естественным отбором.

Но и здесь возникает проблема.

Какой бы убедительной ни была когнитивная теория религии, она не может ответить на самый первый вопрос: как Ева пришла к мысли о том, что у нее есть душа? HADD, возможно, объясняет, почему Ева останавливается, увидев дерево, и почему она думает, что у дерева есть лицо. Компетентное сознание, возможно, объясняет, почему она одушевляет дерево и превращает его в объект поклонения, которым можно поделиться с общиной. Эти когнитивные процессы могут укрепить и подтвердить уже имеющиеся системы верований. Однако сами по себе они верований не создают. Чтобы Ева смогла сделать колоссальный шаг от распознавания действия до формулирования религиозных верований, она должна быть уже предрасположена к подобному мышлению. Иначе она просто отметит, что дерево выглядит довольно интересно, и пойдет дальше [8].

В конце концов, когнитивная реакция, присущая Еве по умолчанию, состоит в том, что дерево – это дерево. Чтобы она отошла от изначального рутинного восприятия дерева, ей нужно столь же правдоподобное альтернативное объяснение. Однако есть только два варианта, при которых Ева может посчитать «сверхъестественное» объяснение столь же вероятным: либо кто-то должен заставить ее поверить в то, что дерево – больше, чем просто дерево (а откуда этот кто-то возьмет подобную идею?), либо она должна сама развить подобные верования на основании представлений о себе самой как о воплощенной душе. В любом случае мы снова возвращаемся туда, откуда начали, – к проблеме, поставленной Эдвардом Бёрнеттом Тайлором двести лет назад: как появилась идея души? [9]

Самый честный ответ: мы не знаем. Однако очевидно, что вера в душу может быть первым верованием человечества. И действительно: если когнитивная теория религии верна, то вера в душу приводит к вере в Бога. Иными словами, истоки религиозного импульса кроются не в поиске смысла и не в страхе перед неведомым. Он не порожден бессознательными реакциями на мир природы. Это не случайное следствие сложных процессов в головном мозге. Это результат чего-то куда более примитивного и сложного для объяснения – нашего укоренившегося, интуитивного и полностью эмпирического убеждения в том, что мы, чем бы мы ни были, являемся воплощенными душами.

Цель следующих глав не в том, чтобы доказать или опровергнуть существование души (доказательств все равно нет), а скорее в том, чтобы показать, как всеобщая вера в существование души привела к идее активного, заинтересованного божественного присутствия в основе всего тварного мира; как это божественное присутствие постепенно персонализировалось, получало имена и истории, наделялось человеческими чертами и эмоциями и вылилось в тысячи различных форм, каждая со своей личностью и целями; и как через много лет и с огромными трудностями эти формы уступили место единой божественной личности, которую мы знаем сегодня как Бога.