Глава 7. Перспективизм и плюрализм в философии

Источники философских разногласий

Почему среди философов так много разногласий? Очевидный ответ заключается в том, что у всех людей разный опыт и как следствие, разная философия. Рабовладелец, живший в Древней Греции в 300 году до н. э. (Аристотель), имел другие представления о человеческом достоинстве, чем пиетист, живший в Пруссии в XVIII веке (Кант). В попытке разработать последовательную философию мы делаем выбор в пользу различных теорий. Если мы уверены, что любое знание должно быть основано на эмпирических наблюдениях, то исключаем из своей картины мира нормативные знания в сфере морали, поскольку они не основаны на эмпирических наблюдениях и не выводятся из них. В то же время некоторые философы полагают, что мы, несомненно, обладаем внутренним знанием о нормах морали, и поэтому они вынуждены отказаться от идеи, что любое знание основано на эмпирических наблюдениях. Обе позиции вполне приемлемы, но каждая из них предполагает отказ от другой и не существует неоспоримых аргументов в пользу какой-либо одной позиции.

Разногласия между философами могут возникать на нескольких уровнях. Можно выделить три уровня, на которых происходит философская деятельность:

Цель философии: чего мы стремимся достичь посредством философии?

Проблемы философии: на какие вопросы мы должны ответить для достижения цели (1)?

Методы философии: какими способами мы будем решать проблемы (2) ради достижения цели (1)?

Ни на один из трех вопросов не существует однозначного ответа. При этом они тесно связаны между собой. В зависимости от того, как мы понимаем цель (1), мы формулируем проблемы (2), а это, в свою очередь, влияет на методы (3). Если начать с другого конца и, например, предположить, что существует только один правильный метод в философии, это повлияет на наш выбор проблем, которые подходят для применения данного метода, и в конечном счете на нашу цель. Все проблемы и цели, которые не согласуются с выбранным методом, будут объявлены нерелевантными для философии. Нейтральной позиции в этом отношении нет.

Существует ли нечто универсальное, что принимает как данность любая философия? Кое-кто считает, что таким безусловным фактом является материальный мир, который наилучшим образом объясняют естественные науки, и если в научной картине мира нет места таким явлениям, как человеческая воля, сознание и т. д., то их следует отбросить как иллюзии. Другие утверждают, что безусловным фактом является собственный жизненный опыт, что мое бытие-в-мире служит фундаментом, а научный подход – лишь основанная на этом фундаменте абстракция. Разумеется, существует материальный мир, который поддается количественному описанию, но, кроме того, существует и качественный чувственный опыт, как, например, чувство одиночества, любви и т. д. Существует мнение, что звук – это всего лишь движение воздуха, и это верно в некотором смысле, но с другой стороны звук – это явление, которое мы слышим. Различие между двумя этими подходами очень велико. Мы никогда не сможем объяснить человеку, глухому от рождения, что такое звук, даже если он понимает, что такое движение воздуха. У звука как явления есть некие качественные свойства, которые невозможно свести к чисто количественному описанию. То же можно сказать и о других наших чувствах. Иначе говоря, на мир можно смотреть с разных точек зрения. В идеале необходимо учитывать все эти аспекты, но их далеко не всегда получается объединить в одну непротиворечивую картину.

Перспективизм

Занимаясь философией, мы уже занимаем некую позицию, то есть смотрим на вопрос под определенным углом. Мы предполагаем, что занятая нами позиция наиболее разумна. Последователь метафилософского монизма утверждает, что его позиция универсальна. В то же время плюралист заявляет, что существует бесконечное многообразие точек зрения, соответствующих различным нормам рациональности, и что нет такой высшей, нейтральной нормы, которая была бы рациональнее всех остальных. Если мы хотим доказать, что одна концепция рациональности лучше другой, можно пойти двумя путями: (1) дать рациональное обоснование, что выбранная нами концепция является оптимальной, либо (2) дать внерациональное обоснование, что наша концепция рациональности является оптимальной. Оба пути проблематичны. Путь (2) предполагает отсылку к той или иной внерациональной причине – например, ницшеанская «польза для жизни». Но если спросить последователя Ницше, почему польза является решающим фактором, мы тем самым потребуем дать рациональное обоснование. В конечном счете этому ницшеанцу придется заявить, что иметь то или иное представление рационально, поскольку это полезно для жизни. Таким образом, мы вернемся в исходную точку.

Давайте обозначим адепта первого пути как «просветительского философа». Он может показать, почему принятие той или иной концепции рациональности рационально, но у него в распоряжении будут, судя по всему, только ресурсы той самой концепции, в пользу которой он приводит аргументы. Это значит, что «просветительский философ» будет заниматься так называемым «предвосхищением основания» (когда в качестве аргумента принимается то, что еще следует доказать), которое, скорее всего, не входит в принятую им концепцию рациональности, и как следствие он будет противоречить сам себе. Проблему можно решить, допустив «предвосхищение основания» в свою концепцию, но тем самым мы даем всем остальным карт-бланш на аналогичное действие и снова возвращаемся в исходную точку, где имеется множество различных концепций и нет очевидных критериев, позволяющих предпочесть одну из них другой.

Бытует мнение, что все наши представления должны быть доказуемы или как минимум иметь какое-то обоснование. Представление, которое невозможно доказать или обосновать, не считается рациональным. Но в таком случае мы все нерациональны. Требование обоснования вполне уместно, но обосновать можно далеко не все по той простой причине, что мы могли бы потребовать обоснование для любого обоснования, а затем обоснование для нового обоснования, и так до бесконечности. В какой момент нужно прервать эту цепочку обоснований? Мы оказываемся заложниками ситуации, которую Ханс Альберт назвал «трилеммой Мюнхгаузена». Впервые она была сформулирована еще эллинским философом Агриппой: мы можем либо (1) прервать цепочку обоснований в любом месте, либо (2) продолжать регресс в бесконечность, либо (3) ходить по логическому кругу. Предпринимались попытки разрешить эту трилемму при помощи так называемых трансцендентальных аргументов, существующих в нескольких вариантах, но надежность этих аргументов вызывает сомнения.

Рациональность человека проявляется во множестве конкретных и абстрактных видов деятельности. Для философии одним из важнейших видов рациональной деятельности всегда была аргументация. В ходе исторического развития эта деятельность не раз претерпевала изменения, в разные эпохи считались приемлемыми или неприемлемыми очень разные типы аргументов. Так, средневековый философ Ансельм Кентерберийский вел дискуссию о том, как возможно спасение не только современников Христа, но и последующих поколений, которая совершенно неактуальна в наши дни. Ансельм решает поставленную проблему, указывая на тот факт, что после изгнания Люцифера и его приспешников (численность которых составляла около трети всех ангелов) на небесах освободилось очень много места и это место необходимо заполнить, чтобы восстановить равновесие. Его способ аргументации был вполне уместен для той эпохи, но сегодня кажется не слишком убедительным, хотя некоторые религиозные секты до сих пор мыслят приблизительно в таком ключе. Причина, по которой меняется способ аргументации, заключается отчасти в том, что на многие аргументы, казавшиеся убедительными раньше, находятся не менее убедительные контраргументы. Велико искушение воспринимать этот процесс как путь прогресса, подводящий нас все ближе к правильному пониманию рациональности.

Однако здесь возникает проблема несоизмеримости. Эту проблему практически одновременно обозначили Томас Кун и Пол Фейерабенд около 1960 года, но проблески осознания ее встречаются еще у досократиков. В двух словах: проблема заключается в том, что не существует нейтральной позиции, с которой можно было бы оценить рациональность различных аргументов и теорий. Приводя аргументы в пользу собственной парадигмы или перспективы, мы пользуемся ею же, а следовательно, нет никакого объективного способа разрешить соперничество между различными концепциями. Не существует нейтральных позиций, чувственного опыта, фактов и т. д., независимых от точки зрения наблюдателя или теории, в рамках которой он действует. Другими словами, не существует универсальной точки зрения на мир, которую можно было бы принять за архимедову точку опоры. В отсутствие такой универсальной точки опоры можно говорить только об относительной оценке, а любая относительная оценка предполагает границы, не обязательно совпадающие с границами той парадигмы, которая подвергается оценке. Для наших целей важно понять, что оценка некоторого аргумента как плохого или хорошего будет зависеть от точки зрения, на которой мы стоим. В тех случаях, когда все участники ситуации согласны относительно того, какие аргументы следует считать хорошими, а какие плохими, мы можем определить «рациональное» при помощи «лучшего» аргумента. Именно так обычно и происходит аргументация, поскольку все мы воспитаны в одних и тех же общественных рамках и усвоили примерно одинаковые правила аргументации. Но когда стороны не так единодушны, сразу же возникают серьезные проблемы, поскольку мы больше не можем принимать «хорошие» и «плохие» аргументы как данность, а следовательно, не можем определить, что считать рациональным.

Ницше пишет, что рациональное мышление есть не что иное, как толкование, основанное на схеме, которую трудно опровергнуть. Он также отмечает, что любой философ в своей деятельности доходит до такой точки, когда на сцену выходят его убеждения. В современной философии принято говорить не об убеждениях, а об интуиции, то есть о фундаментальных представлениях, что нечто должно быть таким или иным, но смысл тот же. Философия в значительной степени строится на интуитивных представлениях, которые либо вступают в противоречие, либо согласуются друг с другом. Когда интуитивные представления слишком разнятся, нам трудно вести конструктивную дискуссию. По мнению Ницше, существуют только индивидуальные позиции, и он утверждает, что «объективность» – это не что иное, как наблюдение явлений с множества различных индивидуальных позиций. Стандартное возражение против его позиции таково: если перспективизм верен, то он является лишь одной из многих возможных перспектив, а в таком случае он верен не больше, чем любая другая перспектива. Впрочем, это возражение не слишком опасно. Любой последователь перспективизма согласен признать, что перспективизм сам является перспективой, наравне с другими, но это ничего не говорит о его истинности или ложности. Чтобы оценить, насколько перспективизм верен, целесообразен и т. п., необходимо сравнить его с конкурентами и доказать, что как минимум одна из альтернатив лучше преспективизма. А до тех пор, пока это не доказано, критика не наносит перспективизму заметного ущерба.

Системность

Существует ли единая рациональная база для тематизации разных видов опыта или есть лишь ряд мало связанных между собой перспектив и практических подходов? Кант поставил перед собой цель создать именно такую базу, он считал себя миротворцем в области философии. В 1796 году он опубликовал небольшую работу под названием «Сообщение о скором завершении трактата о вечном мире в философии». В этой работе философия представлена как «поле битвы». У человека есть склонность, а скорее даже тяга к философствованию, но, поскольку человек также является стадным животным, мы сбиваемся в различные лагеря, ведущие между собой войну. Кант же хочет установить мир в философии путем образования «критического суда» над всем философским дискурсом, превратив тем самым войну в судебный процесс. Однако количество лагерей, перечисленных Кантом в этом исследовании, уже говорит о том, что его проект был чересчур оптимистичен. Кроме того, само «поле битвы» имело настолько сложный ландшафт, что было бы наивно верить в возможность «критического трибунала», ведь для этого потребовалась бы какая-то нейтральная позиция, и стороны никогда не смогли бы договориться о том, где ей быть. В философии Канта немало спорных моментов, в том числе и тот, что он уделяет слишком мало внимания истории философии, но мне кажется, что в философской концепции Канта содержится, по крайней мере, одна важная идея, а именно – идея о том, что критическая философия состоит из системы перспектив.

Набора никак не связанных между собой перспектив недостаточно. Нам необходима система. Раньше считалось, что каждый уважающий себя философ должен создать собственную философскую систему или по крайней мере стремиться к этому (как правило, дело ограничивалось лишь стремлением, и к тому моменту, как автор умирал или разочаровывался, система находилась в зачаточном состоянии). Философские системы Канта и Гегеля представляли собой синтез практически всех знаний человечества: естественных наук, математики, этики и права, культуры и истории, религии и искусства и т. д. Однако после Гегеля попытки развить такие системы предпринимались все реже, и в наши дни мало кому придет в голову пытаться выстроить целостную философскую систему. Философы в большинстве своем работают «по образцу науки», как выразился Кюн, то есть исследуют ограниченный и четко определенный круг проблем, которым можно заниматься отдельно в соответствии с общепринятыми критериями академической деятельности. Подобный подход принес философии много пользы, но при этом лишил ее амбиций по созданию общей картины.

Кое-кто даже утверждает, что время философских систем прошло. Такую точку зрения высказывал, в частности, Ричард Рорти. С другой стороны, очевидно, что философия не может быть начисто лишена системности – тогда она перестала бы быть философией. Даже самые «несистемные» философы – к примеру, Ницше и поздний Витгенштейн, подходили к исследованию определенных тем довольно систематично, хотя и не стремились к созданию единой системы. Витгенштейн сам подчеркивал, что, несмотря на фрагментарность его трудов, тот, кто понимает его, «сможет вынести из них целостную картину мира», то есть речь не идет о беспорядочном наборе отдельных наблюдений. К слову, сам Рорти как философ гораздо более систематичен, чем те же Ницще и Витгенштейн. Любая философия системна, хотя и в разной степени. Но время больших систем, объединяющих все знания человечества, действительно прошло.

Начиная с 1900 года Рассел доказывал, что философы должны отказаться от попыток выстраивания целостных систем, характерных для идеалистов XIX века. Он пришел к таким взглядам после периода увлечения философским идеализмом с сильным религиозным уклоном, который он пережил в 1890-х годах. К концу 1897 года он все больше стал склоняться к тому, что философия не должна быть проводником по жизни и выполнять функции религии и этики и что у нее нет задачи построения масштабной идеалистической системы всего. Вместо этого философ должен был решать одну проблему зараз, как поступают ученые. Аналогичная идея лежала в основе появившегося примерно в то же самое время первого конвейера на автозаводе Форда. Таким образом, занимаясь каждый одной определенной проблемой, философы смогут углубить специализацию и вместе с тем охватить все области философии, не беспокоясь о целостности философского знания, считал Рассел. Этот подход стал основой аналитической традиции, а затем и академической философии вообще, что привело к постоянному сужению специализации отдельных философов. Это означает разрыв с платоновским идеалом философа как «синоптика», то есть того, кто видит полную картину человеческих знаний. Кроме того, вследствие такого развития философия чем дальше, тем меньше занимается глобальными культурными проблемами, которые с трудом укладываются в схему разделения философского труда.

У философов по-прежнему сохраняется желание видеть связи между различными сторонами нашего знания о мире и опыта взаимодействия с ним. Задача философии состоит не только в том, чтобы изучать отдельные явления, но и в том, чтобы видеть связь этих явлений с другими явлениями, а также учитывать более широкий контекст, в котором эти явления существуют. Все явления можно исследовать с различных точек зрения, или перспектив. Но эти перспективы не образуют единого целого – между ними имеются системные противоречия и нестыковки, которые затрудняют достижение системного понимания. Поэтому философия должна заниматься критическим изучением всего, что только можно, в том числе таких явлений, которые обычно принимаются как данность, по умолчанию, и пытаться затем выстроить их максимально связное целое.

Проблема заключается в том, что, судя по всему, на сегодняшний день всю сумму знаний человечества невозможно объединить в непротиворечивую и однородную систему. Картина мира в современных естественных науках не согласуется с гуманитарными идеями современной культуры, поскольку в естественных науках отсутствует представление о нормативности, смысле, цели и т. д. Величайшие научные открытия последнего времени заставляют нас думать, что наука – единственный надежный источник знаний о мире. Как следствие вся гуманитарная область знания кажется зыбкой, и это угрожает нашей идентичности и нашим ценностям. Решение этой проблемы заключается в том, чтобы настаивать на сохранении обеих перспектив и считать их взаимодополняющими.

Комплементарность

Окружающий мир в нашем повседневном восприятии может радикально отличаться от того, каким он предстает в научной картине. Мы видим твердые объекты там, где субъядерная физика видит скопления элементарных частиц. Мы ощущаем как мысли нечто, что нейронаука считает электрическими импульсами в нервных клетках. Многие считают, что мир науки самый «настоящий», а наш повседневный опыт является более или менее иллюзорным. Так, к примеру, лауреат Нобелевской премии по физике Артур Эддингтон указывал рукой на стол и утверждал, что это не настоящий стол, а скорее комбинация атомов и пустот. Как справедливо заметил в ответ на это Густав Гемпель, объяснение должно быть убедительным. А объяснение, которое дает Эддингтон непосредственно наблюдаемому нами столу, убедительным не назовешь. Пожалуй, наилучшим выходом будет считать позицию элементарной физики и непосредственного наблюдателя комплементарными, или взаимодополняющими. Наш повседневный опыт восприятия мира, который Гуссерль называет «естественной установкой», не очень хорошо согласуется с научными представлениями. Мы продолжаем считать стол твердым объектом и по-прежнему возлагаем на окружающих ответственность за их мысли и действия (а не просто считаем их заложниками нейрофизиологических процессов). Когда Раскольников в «Преступлении и наказании» убивает старушку процентщицу топором, можно объяснить этот поступок тем, что нейроны в его мозгу генерируют заряд, который приводит к возникновению нервных импульсов и передаче их в руки Раскольникова, в результате чего мышцы сокращаются и производят действие, опуская топор на голову старушки. Такой взгляд более чем справедлив. Но это лишь один взгляд из возможных. Проблема в том, что он не учитывает этических аспектов поступка Раскольникова. Другая возможная перспектива – рассматривать убийство старушки именно как поступок. Всем живым существам свойственно поведение, которому есть причины. Но люди кроме того могут совершать поступки, а у поступков есть основания. В этом заключается отличие человека от животных. Основания, в отличие от причин, подчиняются неким нормам. Любой поступок можно изучать как часть поведения, но тогда мы упускаем те аспекты, которые отличают поступок от поведения. Для полноценного понимания явления нам нужны обе перспективы.

Философ Х утверждает, что представление, которое я считаю истинным в повседневной жизни, не выдерживает рациональной критики к примеру, представление о свободе воли. Философ Х заявляет, что свобода воли не может существовать в мире, неизбежно управляемом природными законами. Я могу избрать различные стратегии возражения. Я могу опровергнуть его аксиому какой-нибудь другой аксиомой, могу попытаться доказать, что люди неизбежно должны считаться существами, обладающими свободой воли, и что позиция философа Х ошибочна. В такой ситуации и философ Х, и я будем действовать исходя из этого, что позиция каждого безальтернативна. Но я могу избрать и другую стратегию, просто-напросто показав, что имеются альтернативы позиции философа Х. В этом случае мне не придется доказывать, что существует только одна альтернативная позиция, которую мы обязаны занять, я должен буду лишь показать, что существуют и другие возможные позиции наряду с позицией Х. То есть аргументация будет строиться не на том, что мы неизбежно обладаем свободой воли, а на том, что мы можем ею обладать. В истории философии к такому методу особенно часто прибегали скептики, показывая, что одна альтернатива так же возможна, как другая. Кант развил подход скептиков в своем методе, который он называет полемическим использованием разума. Этот метод заключается в непрерывной критической оценке, так что проблема не решается раз и навсегда, но ведется постоянная борьба с различными формами догматизма путем демонстрации других, не менее возможных альтернатив. Важнейший результат философского исследования заключается для меня не в том, что я открываю новую истину, но скорее в том, что я обретаю способность одновременно видеть несколько вариантов: спектр возможностей моей мысли расширяется. При этом весьма важно, чтобы эти варианты не были взяты с потолка. Они должны быть обоснованными. Иногда для того, чтобы дать дорогу новому, требуется доказать, что старое неверно, но зачастую различные варианты решения одной проблемы могут существовать бок о бок как взаимодополняющие перспективы.

Предпосылкой к размышлениям о мире служит не теория относительности Эйнштейна, не эволюционная теория Дарвина и не психоанализ Фрейда. А также не эмпиризм Юма, не трансцендентальная философия Канта и не феноменология Гуссерля. Предпосылкой и исходной точкой служит знакомая нам всем повседневность. Разумеется, некоторые научные теории оказывают влияние на наше обывательское восприятие мира, но в значительной степени эта наивная картина мира остается донаучной. Без этого повседневного опыта, связанного различными условностями и установившимся порядком, теории вообще не могли бы появиться. Теории появляются потому, что установившийся порядок и принятые условности не всегда позволяют нам хорошо справляться с повседневностью. Отдельные условности вступают в противоречие, мир не отвечает нашим ожиданиям, возникают конфликты интересов. Мы оказываемся в ситуациях, когда нам приходится выбирать между дружбой и беспристрастностью, свободой и порядком, индивидуальным и коллективным и т. д. Нам непонятно, как вести себя в этих ситуациях и что предпринять. Можно сказать, что, если наши ожидания не подтверждаются, мир становится ненадежным. И тогда возникает потребность в теоретическом осмыслении мира с целью снять фрустрацию. Важно подчеркнуть, что теоретические исследования подразумевают, что у нас уже есть определенные бытовые представления – без них не возникло бы фрустрации, а следовательно, не было бы повода заняться теорией. Окунаясь в теорию, мы стремимся разобраться с теми аспектами окружающего мира, которые кажутся нам самыми важными. Постепенно мы приобретаем определенную теоретическую подготовку именно в этих аспектах, при этом наша точка зрения является результатом углубленного изучения определенных, интересных нам, аспектов повседневного опыта. В результате теоретических изысканий в наши обывательские представления могут вноситься коррективы, но эти коррективы не могут просто отменить повседневный опыт как таковой, потому что именно он лежит в основе всего.

Режимы рефлексии

Джон Кекес выделяет следующие возможные перспективы, или «режимы рефлексии»: естественные науки, история, этика, эстетика, религия, субъективность. Этот список кажется мне достаточно случайным в том смысле, что он не обязательно должен состоять именно из названных пунктов, но многие могут согласиться, что таковы самые распространенные точки зрения на действительность. Естественные науки пытаются объяснить мир, указывая на регулярные соответствия между причинами и следствиями. История – здесь она понимается в широком смысле и включает также социологические дисциплины – пытается объяснить мир через описание человеческих обществ, организаций и конвенций. Религия пытается объяснить мир сверхъестественным порядком, который объясняет происхождение и придает смысл всему сущему. Этика не столько объясняет, сколько оценивает и пытается установить нормы для оптимальной организации нашей жизни и деятельности общественных институтов. Эстетика тоже скорее оценивает, но для нее критериями являются красота, уродство, стиль и другие внешние свойства объектов. Субъективная точка зрения связана с тем, какую роль наш личный опыт и интересы играют в общей картине мира. Между различными перспективами нет четких и непроницаемых границ. Эстетика и этика плавно перетекают друг в друга, религия связана с эстетикой, наука – с историей и т. д. К тому же очевидно, что различные перспективы имеют разную значимость для разных людей – для меня религиозная перспектива может быть менее важна, чем для кого-то другого, и тем не менее я признаю, что она имеет право на существование. Каждая перспектива пытается своим способом объяснить нам мир, а философия пытается понять эти столь различные способы понять мир. Таким образом, философия – это искусство удерживать в уме как минимум шесть мыслей одновременно.

Для того чтобы описать какое-то событие, можно использовать любую из упомянутых перспектив. Возьмем в качестве примера террористическую атаку на Всемирный торговый центр 11 сентября 2001 года. Естественные науки могут изучать физические характеристики этого события, которые привели к конечному результату. История может осветить идеологические противоречия, лежавшие в основе теракта, а также их социальные и исторические истоки. Религия может оценить «духовную» составляющую этого события и то, насколько оно согласуется с высшей справедливостью. С точки зрения этики можно говорить о том, насколько произошедшее оправданно: был ли теракт безусловным злом, или США получили по заслугам? В эстетической перспективе можно рассматривать это событие как готовый голливудский фильм, обладающий определенными визуальными характеристиками. В субъективной перспективе мы говорим о том, какую роль сыграл теракт в моей жизни, изменив мир, в котором я продолжаю жить.

Итак, любое явление в принципе можно рассматривать с любой из этих перспектив, но это не означает, что все они одинаково хорошо подходят для исследования данного конкретного явления. Физика мало чем может помочь в описании «Пьеты» Микеланджело или «Лавандового тумана» Джексона Поллока, зато здесь очень пригодятся религия, история и эстетика. Эти перспективы, в свою очередь, мало полезны для изучения поведения частиц в гребне волны, хотя мы, конечно, можем изучать с эстетической точки зрения картины, изображающие море. Этика плохо подходит для анализа суточной нормы осадков, а религия неприменима к изучению кварков и лептонов. Разумеется, нельзя полностью отрицать релевантность той или иной перспективы для описания явления, лежащего за пределами ее традиционной области, но в таком случае потребуется хорошее обоснование. А обоснования чаще всего блистают своим отсутствием, поскольку ярые сторонники отдельных перспектив, как правило, убеждены, что их любимая перспектива подходит для объяснения всех без исключения явлений. К примеру, социобиологическая теория утверждает, что объяснение любой человеческой черты можно найти в генах. Здесь мы видим типичную логическую ошибку, поскольку выдвигается предположение, что способность биологии объяснять некоторые человеческие черты распространяется на все человеческие черты без исключения.

В других случаях проблема не в логической ошибке, а скорее в том, что две конфликтующие перспективы дают взаимоисключающие объяснения одному и тому же явлению. Наука может давать объективные, номологические объяснения нашим действиям, которым будет приписываться строгая неизбежность, тогда как в субъективной перспективе эти действия совершаются нашим волевым усилием, и мы сами решаем, хотим мы совершить некоторое действие или нет. Ни объективное, ни субъективное объяснения не могут претендовать на роль единственной истины – они дополняют друг друга. В большинстве случаев выбор между этими двумя перспективами не вызывает трудностей, но проблемы могут возникнуть, например, в ходе судебного процесса, когда свобода воли фигуранта может быть поставлена под сомнение, если будет доказано, что существуют объективные причинно-следственные связи, которые могут оказаться сильнее свободы воли. Аналогично может возникнуть конфликт между эстетической и этической точкой зрения, например, на насильственные действия. В насилии можно увидеть красоту, поскольку наши представления о прекрасном не всегда подчиняются нашей нравственности. Никто не может запретить нам высказывать подобные эстетические суждения, как, например, тогда, когда Карлхайнц Штокхаузен назвал террористическую атаку на Всемирный торговый центр гениальным произведением искусства. Можно считать, что такое заявление – проявление плохого вкуса, особенно если оно сделано вскоре после трагедии, когда многие родственники погибших еще носят траур. Тем не менее такая точка зрения имеет право на существование. Мы занимаем по отношению к насилию как этическую, так и эстетическую позицию. Конфликты ценностей в современном обществе могут возникать не только между различными социальными группами, но и в душе отдельного человека, относящегося к различным сферам общественной жизни. И подобно тому, как конфликты между различными социальными группами невозможно разрешить отсылкой к нейтральной высшей инстанции, так и внутренние конфликты человека нельзя урегулировать таким образом. Тем важнее сохранять плюрализм взглядов.

Каждая перспектива учитывает только релевантные для себя факты. Ничто не может быть релевантно «само по себе». Некоторые факты релевантны только для одной перспективы, а для другой совершенно не релевантны. Строго говоря, все перспективы занимаются подтасовкой фактов, поскольку разрозненные данные необходимо собрать в единое целое, которое неизбежно будет носить идеализированный характер. Проблемы начинаются в тот момент, когда эта идеализированная версия принимается за действительность. В таких случаях одна перспектива предпринимает попытки вытеснить все остальные и подогнать все существующие факты под себя. Любая перспектива является обобщением, и порой может возникать видимость, что одна-единственная перспектива способна объяснить все аспекты действительности. Такая перспектива становится тоталитарной и напрочь забывает о том, что она является лишь одной из многих равноценных перспектив. Она превращается в идеологию сциентизма, историзма, религиозного фанатизма, морализма, эстетизма или субъективизма. С моей точки зрения, одна из главных задач философии отдельных перспектив – философии науки, философии этики, философской эстетики и т. д. – заключается в том, чтобы обозначить границы для своей перспективы. Эта задача – важная составляющая критической функции философии. Чтобы нормально осуществлять эту критическую функцию, для философа очень важно осознавать существование и других перспектив, то есть быть в некоторым смысле «многоязычным». Я убежден, что это соображение может служить главным аргументом против чрезмерного сужения специализации в философии.

Таким образом, главная задача философа состоит в том, чтобы вмешаться, когда одна из перспектив начинает слишком доминировать. Это важно потому, что ни одна из перспектив сама по себе не может удовлетворительным образом описать все важные аспекты нашего опыта. Я уверен, что не существует одного верного описания мира, поскольку существует несколько. Человеческая жизнь богата, неупорядоченна и многогранна, она не может быть охвачена анорексичной философией, истончающей каждое понятие до полного его исчезновения. Все гораздо сложнее. Человек участвует во многих видах деятельности – от квантовой физики до воспитания детей, от геноцида до занятий искусством и т. д. Вероятно, самое главное свойство человека – это разнообразие его деятельности, и маловероятно, чтобы существовала одна-единственная теория и один-единственный вокабуляр, которые могли бы охватить всю сложность жизни. Тем не менее многие теоретики убеждены, что самое простое решение является самым лучшим. «Бритва Оккама» стала распространенным принципом, согласно которому всегда следует избирать самую простую из гипотез, не противоречащих фактам. Я могу согласиться с тем, что все нужно делать максимально просто, но здесь важно не перегнуть палку и не упростить сложное. У нас нет задачи упростить все любой ценой. И макро-, и микрокосмос довольно сложны, и мы должны отдать должное их сложности. Плюрализм обогащает наше представление о мире.