Ф. ЭНГЕЛЬС ФРАНКСКИЙ ПЕРИОД[324]

Ф. ЭНГЕЛЬС

ФРАНКСКИЙ ПЕРИОД[324]

ПЕРЕВОРОТ В АГРАРНЫХ ОТНОШЕНИЯХ ПРИ МЕРОВИНГАХ И КАРОЛИНГАХ

Строй марки оставался до конца средневековья основой почти всей жизни германской нации. После полутора тысяч лет своего существования этот строй начал, наконец, постепенно разлагаться в силу чисто экономических причин. Он распался под влиянием хозяйственного прогресса, которому больше не соответствовал. Нам предстоит ниже исследовать его упадок и окончательное исчезновение; мы установим, что его остатки существуют еще до сих пор.

Но если ему удалось так долго сохраниться, то это произошло за счет его политического значения. На протяжении столетий он служил формой, в которой осуществлялась свобода германских племен. Затем он становится основой тысячелетнего народного рабства. Как это могло произойти?

Первоначальная община включала в себя, как мы видели, все племя. Ему принадлежала первоначально вся занятая территория. Позднее владельцами заселенной территории становились все жители округа, состоявшие в более близком родстве друг с другом, а на долю народа, как такового, оставалось лишь право распоряжения остальными, еще бесхозяйными землями. Население округа, в свою очередь, уступало свои полевые и лесные марки отдельным сельским общинам, также образовавшимся из ближайших сородичей, причем и тогда избыточная земля опять-таки оставалась в распоряжении округа. Точно так же происходило в случае выделения из основных деревень новых колонизирующихся деревень, которые при этом наделялись землей из прежней марки первоначального поселения.

С ростом численности народа и дальнейшим его развитием все больше и больше забывали о союзе, основанном на кровном родстве и служившем здесь, как и повсюду, основой для всего строя народной жизни. Это прежде всего сказалось на народе в целом. Общее происхождение все в меньшей степени воспринималось как подлинное кровное родство, память о нем все больше ослабевала, оставались лишь общая история и общее наречие. Напротив, сознание кровного родства у жителей каждого отдельного округа, естественно, сохранялось дольше. Таким образом, народ превратился в более или менее прочную конфедерацию округов. В таком состоянии, по-видимому, находились германцы в эпоху переселения народов. Относительно алеманнов об этом определенно рассказывает Аммиан Марцеллин; в «Правдах» это еще проглядывает повсюду; саксы находились на этой ступени развития еще во времена Карла Великого, а фризы — до потери фризской свободы.

Но переселение на римскую территорию разрывало кровнородственный союз и в пределах округа, и должно было его разрывать. Имелось, правда, в виду, что будут селиться племенами и родами, но это было неосуществимо. Продолжительные походы перемешивали между собой не только племена и роды, но и целые народы. Только с трудом могли еще удержаться союзы отдельных сельских общин, основанные на кровном родстве, и благодаря этому они стали настоящими политическими единицами, из которых составлялся народ. Новые области на римской территории уже с самого начала представляли более или менее произвольно созданные — или обусловленные ранее существовавшими здесь отношениями — судебные округа или очень скоро становились таковыми.

Таким образом, народ растворился в союзе мелких сельских общин, между которыми не существовало никакой — или почти никакой — экономической связи, так как каждая марка удовлетворяла свои потребности собственным производством, а отдельные соседние марки производили к тому же почти в точности те же самые продукты. Обмен между ними был поэтому почти невозможен. Вследствие такого состава народа только из мелких общин, экономические интересы которых были, правда, одинаковые, но именно поэтому и не общие, условием дальнейшего существования нации становится государственная власть, возникшая не из их среды, а враждебно им противостоящая и все более их эксплуатирующая.

Форма этой государственной власти опять-таки обусловлена той формой, которую имеют к этому времени общины. Там, где она возникает, — как у арийских азиатских народов и у русских, — в период, когда община обрабатывает землю еще сообща или, по крайней мере, передает только во временное пользование отдельным семьям, где, таким образом, еще не образовалась частная собственность на землю, — там государственная власть появляется в форме деспотизма. Напротив, на завоеванной германцами римской территории мы находим, как мы видели, отдельные наделы пахоты и луга уже в качестве аллода, в качестве свободной собственности владельцев, обязанных лишь обычными для марки повинностями. Теперь нам предстоит исследовать, как на основе этого аллода возник тот общественный и государственный строй, который — такова обычная ирония истории — в конце концов разлагает государство и в своей классической форме уничтожает всякий аллод.

Аллодом создана была не только возможность, но и необходимость превращения первоначального равенства земельных владений в его противоположность. С момента установления аллода германцев на бывшей римской территории он стал тем, чем уже давно была лежавшая рядом с ним римская земельная собственность, — товаром. И таков уж неумолимый закон всех обществ, покоящихся на товарном производстве и товарном обмене, что распределение собственности делается в них все более неравномерным, противоположность между богатством и бедностью становится все резче и собственность все более концентрируется в немногих руках, — закон, который при современном капиталистическом производстве достигает, правда, своего наиболее полного развития, но отнюдь не только при нем вообще вступает в силу. Итак, с того момента, как возник аллод, свободно отчуждаемая земельная собственность, земельная собственность как товар, возникновение крупной земельной собственности стало лишь вопросом времени.

Но в ту эпоху, которой мы занимаемся, земледелие и скотоводство были решающими отраслями производства. Обладание землей и ее продуктами составляло самую большую часть тогдашнего богатства. Всякое богатство, состоявшее из движимости, в то время, естественно, зависело от обладания землей и все больше и больше скоплялось в тех же самых руках, что и земельная собственность. Промышленность и торговля были подорваны уже в эпоху римского упадка; германским нашествием они были почти совершенно уничтожены. То, что из этого еще уцелело, было большей частью в руках несвободных и чужестранцев и продолжало считаться презренным занятием. Господствующим классом, который постепенно складывался здесь с ростом имущественного неравенства, мог быть лишь класс крупных землевладельцев, формой его политического господства — аристократический строй. Поэтому, если мы увидим, как на возникновение и развитие этого класса неоднократно и как будто даже преимущественно оказывали влияние политические средства, насилие и обман, то мы не должны забывать, что эти политические средства только содействуют усилению и ускорению необходимого экономического процесса. Правда, мы столь же часто будем наблюдать, как эти политические средства задерживают экономическое развитие; это довольно часто и каждый раз происходит там, где различные участники пускают в ход эти средства в противоположных или взаимно перекрещивающихся направлениях.

Как же возник этот класс крупных землевладельцев? Во-первых, мы знаем, что и после франкского завоевания в Галлии сохранялось много крупных римских землевладельцев, поместья которых в большинстве случаев обрабатывались свободными или зависимыми держателями, платившими чинш (canon).

Затем мы видели, как благодаря захватническим войнам королевская власть сделалась у всех переселившихся германцев постоянным учреждением и реальной силой, как она превратила старую народную землю в королевские домены, а также включила в свои владения римские государственные земли. В течение многочисленных гражданских войн, которые были вызваны разделами империи, владения короны непрерывно росли за счет массовых конфискаций земель так называемых бунтовщиков. Но при всем их быстром росте они так же быстро и расточались на дарения церкви и частным лицам — франкам и романам, дружинникам короля (антрустионам) или каким-нибудь другим его любимцам. Точно так же земельными дарениями покупали властители отдельных частей Франкского государства помощь у господствующего класса крупных и могущественных землевладельцев, чиновников и военачальников, после того как начало образованию этого класса было положено уже во время гражданских войн и под их влиянием. Что все это в огромном большинстве случаев были действительные дарения, т. е. пожалования в свободную, наследственную и отчуждаемую собственность, пока при Карле Мартелле не наступили перемены в этом отношении, — неопровержимо доказал Рот [Р. Roth. «Geschichte des Beneficialwesens». Erlangen, 1850[325]. Это — одна из лучших книг домауреровского периода; я кое-что заимствую из нее в этой главе.].

Когда Карл взял в свои руки бразды правления, власть королей была уже совершенно подорвана, но далеко еще не замещена в силу этого властью мажордомов. Созданный в эпоху Меровингов за счет короны класс магнатов всячески содействовал крушению королевской власти, но отнюдь не для того, чтобы подчиниться мажордомам, людям одного с ними звания. Напротив, вся Галлия, как говорит Эйнхард, была в руках этих «тиранов, которые везде претендовали на господство» («tyrannos per totam Galliam dominatum sibi vindicantes»)[326].

Наряду со светскими магнатами так же поступали и епископы, которые во многих местностях присвоили себе господство над окрестными графствами и герцогствами и были защищены как иммунитетом, так и крепкой церковной организацией. За внутренним распадом государства последовали нападения внешних врагов: саксы вторглись в Рейнскую Франконию, авары — в Баварию, арабы через Пиренеи — в Аквитанию. В таком положении простое усмирение внутренних врагов и изгнание внешних не могли помочь делу на долгое время; нужно было найти способ крепче привязать к трону усмиренных магнатов или их преемников, поставленных на их место Карлом. А так как их господство до сих пор покоилось на крупном землевладении, то первым условием для этой цели был полный переворот в отношениях землевладения. Этот переворот — важнейшее деяние Каролингской династии. Он замечателен опять-таки тем, что, будучи применен как способ объединить государство, навсегда привязать магнатов к трону и усилить таким путем королевскую власть, он, в конце концов, привел к полнейшему бессилию короны, к независимости магнатов и распаду государства.

Чтобы понять, что заставило Карла избрать этот способ, мы должны предварительно исследовать имущественное положение церкви того времени, которое, как существенный элемент в тогдашних аграрных отношениях, вообще не может быть оставлено в данном случае без внимания.

Уже в римскую эпоху церковь обладала в Галлии довольно значительными земельными владениями, доходы которых еще повышались благодаря большим привилегиям в отношении налогов и других повинностей. Но золотой век для галльской церкви наступил лишь с обращением франков в христианство. Короли соперничали между собой в том, кто из них сделает больше дарений в пользу церкви — землей, деньгами, драгоценностями, церковной утварью и т. п. Уже Хильперик обыкновенно говорил (см. Григория Турского):

«Смотрите, как обеднела наша казна, смотрите, все наши богатства переданы церкви»[327].

При Гунтраме, фаворите и холопе попов, дарения не знали уже никакой меры. Таким образом земли свободных франков, конфискованные в наказание за бунты, притекали тогда большей частью в руки церкви.

За королями следовал и народ. Мелкие и крупные землевладельцы не знали меры в своих дарениях в пользу церкви.

«Чудесное исцеление от действительного или мнимого недуга, исполнение заветного желания, например, рождение сына, спасение от опасности приносили дарения тон церкви, лей святой проявил милосердие. Быть щедрым представлялось тем более необходимым, что среди высших и низших слоев населения было распространено мнение, что дарениями в пользу церкви можно было заслужить прощение грехов» (Рот, стр. 250).

К этому присоединялся иммунитет, который в эпоху непрестанных междоусобных войн, грабежей и конфискаций защищал собственность церкви от насилий. Нередко мелкий люд находил выгодным уступить свою земельную собственность церкви, если за ним оставалось право пользования этим владением за умеренную арендную плату.

Однако благочестивым попам всего этого было еще мало. Угрожая вечными адскими муками, они буквально выжимали все большие дарения, так что Карл Великий еще в 811 г. в своем Ахенском капитулярии[328] упрекал их за это, а также за то, что они «склоняют людей к клятвопреступлению и лжесвидетельству, для того чтобы умножать свое» (епископов и аббатов) «богатство».

Выманивались и незаконные дарения в надежде на то, что церковь, помимо ее судебных привилегий, найдет достаточно других путей, чтобы обойти правосудие. В течение VI и VII веков почти ни один церковный собор в Галлии не обходился без угроз отлучения от церкви за всякое выступление против дарений в пользу церкви. Даже формально незаконные дарения превращались таким путем в законные, а частные долги отдельных представителей духовенства освобождались от взысканий.

«Поистине презренны те средства, которые, как мы видим, пускаются в ход, чтобы вновь и вновь пробуждать готовность делать дарения. Если дарителей уже нельзя было больше привлечь изображениями небесного блаженства и адских мук, то привозили мощи из далеких краев, перемещали их из одной церкви в другую и строили новые церкви; в IX веке это была настоящая сфера делового оборота» (Рот, стр. 254). «Когда посланцы суассонского монастыря Сен-Медард с большим трудом выклянчили в Риме тело св. Себастьяна и вдобавок украли тело св. Григория и останки обоих были помещены в монастыре, то к новым святым сбежалось столько народа, что окрестность была им усеяна, как саранчой, и искавшие помощи исцелялись не поодиночке, а целыми толпами. Монахам пришлось поэтому мерить деньги четвериками, которых они насчитывали 85, и их золотой запас достигал 900 фунтов» (стр. 255).

Для мошеннического выкачивания богатств в пользу церкви пользовались обманом, жульническими трюками, явлениями усопших, особенно святых, и, наконец, и даже главным образом, подделкой документов.

«Много духовных лиц», — мы снова предоставляем слово Роту, — «занималось такой подделкой в огромном масштабе... этот промысел начался уже очень рано... В каких размерах им занимались, видно из большого числа поддельных документов, содержащихся в наших сборниках. Из 360 меровингских дипломов, приведенных у Брекиньи, около 130 — несомненно подложные... Подложное завещание Ремигия было уже использовано Хинкмаром из Реймса с целью приобрести для своей церкви ряд владений, о которых в подлинном завещании ничего не было сказано, хотя оно никогда не было затеряно, и Хинкмар очень хорошо был осведомлен о подложности первого».

Сам папа Иоанн VIII старался приобрести владения монастыря Сен-Дени около Парижа при помощи документа, подложность которого была ему известна (Рот, стр. 256 и сл.).

Нас не должно поэтому удивлять, что земельные владения церкви, нахватанные посредством дарений, вымогательств, обманов, плутней, подлогов и других способов уголовного характера, приняли в течение немногих столетий прямо колоссальные размеры. Монастырь Сен-Жермен-де-Пре, ныне расположенный в черте Парижа, обладал в начале IX века земельными владениями в 8000 мансов, или гуф [Манс, или гуфа, — в средние века крестьянский земельный надел. Ред.], или, по исчислению Герара, 429987 гектаров с годовым доходом в 1 миллион франков = 800000 марок[329]. Если принять среднюю площадь гуфы в 54 гектара с доходом в 125 франков = 100 маркам, то площадь земельных владений монастырей Сен-Дени, Люксейль и Сен-Мартен в Type в одно и то же время, при 15000 мансов в каждом, составляла 810000 гектаров с доходом в 1¹/₂ миллиона марок. И это после конфискации церковных земель, произведенной Пипином Коротким! Все церковные владения в Галлии к концу VII века Рот определяет равными (стр. 249) не менее, а скорее более одной трети общей земельной площади.

Эти огромные земельные владения обрабатывались частью несвободными, частью также и свободными держателями церкви. Из несвободных рабы (servi), как лица неправоспособные, первоначально обязаны были своим господам повинностями, размеры которых не были установлены, но, по-видимому, и для поселенцев-рабов вскоре была установлена обычаем определенная мера платежей и работ. Наоборот, повинности обоих других несвободных классов, колонов и литов (относительно различий в их правовом положении в ту эпоху нет сведений), были твердо установлены и заключались в определенных ручных работах и барщине с упряжкой, а также в определенной доле дохода с земли. Это были отношения зависимости, сохранившиеся с давних пор. Напротив, то, что свободные люди сидели не на общинной и не на своей собственной земле, а на какой-то другой, было для германцев чем-то новым. Правда, в Галлии и вообще в области действия римского права германцы достаточно часто встречали свободных римлян в качестве арендаторов; но они при занятии территории позаботились о том, чтобы им самим не приходилось превращаться в арендаторов и можно было сидеть на своей собственной земле. Следовательно, прежде чем свободные франки могли сделаться чьими-либо держателями, они должны были каким-нибудь образом потерять аллод, полученный ими при занятии территории, должен был образоваться особый класс безземельных свободных франков.

Этот класс стал образовываться вследствие начинавшейся концентрации землевладения, вследствие тех же причин, которые вызвали самую концентрацию; это были, с одной стороны, гражданские войны и конфискации имуществ, а с другой стороны, уступки земель церкви, вынужденные большей частью давлением обстоятельств и стремлением к безопасности. А церковь нашла скоро еще особый способ поощрять такие уступки, предоставляя дарителю за оброк право пользования не только его собственной землей, но сверх того еще и участком церковной земли. Эти дарения происходили в двоякой форме. Или даритель получал в пожизненное пользование свое владение, так что оно переходило в собственность церкви только после его смерти (donatio post obitum); в этом случае было в обычае, а позднее было точно установлено королевскими капитуляриями, что даритель получал от церкви в пользование за чинш вдвое больше земли, чем он дарил. Или же дарение немедленно вступало в силу (cessio a die praesente), и тогда даритель получал от церкви в пользование за чинш сверх его собственного владения еще втрое больше церковной земли на основании выданного церковью документа, так называемого прекария, передававшего эти земельные участки дарителю большей частью пожизненно, но иногда также и на более или менее продолжительный срок. После того как образовался класс безземельных свободных людей, многие из них также вступали в подобные отношения; пожалованные им прекарии, по-видимому, вначале выдавались большей частью на 5 лет, но и для таких случаев вскоре сделались пожизненными.

Конечно, не приходится сомневаться в том, что уже во времена Меровингов на землях светских магнатов создались совершенно такие же отношения, как и на церковных землях, что, следовательно, также и там наряду с несвободными были посажены на оброк и свободные держатели. Их, должно быть, даже при Карле Мартелле было уже очень много, потому что в противном случае начатый им и завершенный его сыном и внуком переворот в аграрных отношениях оставался бы, по крайней мере, в одном отношении совершенно необъяснимым.

Этот переворот в основе своей покоится на двух новых установлениях. Во-первых, для того чтобы прочнее привязать магнатов государства к короне, им, как правило, коронных земель больше не дарили, а предоставляли в пожизненное пользование в качестве «бенефиция» на определенных условиях, под страхом отнятия бенефиция за несоблюдение условий. Так магнаты сами становились держателями земельных владений короны. И, во-вторых, для того чтобы обеспечить крупным магнатам набор свободных держателей для военной службы, этим магнатам была передана часть должностных функций графа данного округа по отношению к свободным людям, поселенным в их владениях, и они были назначены «сеньорами» над этими последними. Из этих двух реформ нам предстоит пока рассмотреть здесь только первую.

Подчиняя мелких мятежных «тиранов», Карл, вероятно, — сведений нет — по старому обычаю конфисковывал их земельные владения, но, восстанавливая затем их сан и служебное положение, он снова предоставлял им их земли целиком или частично в качестве бенефиция. С церковными владениями непокорных епископов он еще не осмеливался так поступать; он смещал их и отдавал их места преданным ему людям, из которых, конечно, у многих не было ничего от духовных лиц, кроме тонзуры (sola tonsura clericus). Эти новые епископы и аббаты начали по его приказанию передавать большие участки церковной земли светским людям в прекарии; такие примеры бывали уже и раньше, но теперь это приобрело массовый характер. Сын Карла, Пипин, пошел значительно дальше. Церковь пришла в упадок, духовенство презиралось, папу теснили лангобарды, и он мог ждать помощи только от Пипина. Пипин помог папе, содействовал расширению его церковного господства, оказывал ему всяческую поддержку. Но он вознаградил себя, присоединив к коронным землям значительно большую часть церковных, и оставив епископам и монастырям только то, что было необходимо для их существования. Эту первую секуляризацию в крупном масштабе церковь допустила без сопротивления, синод в Лестине утвердил ее, правда, с ограничительной оговоркой, которая, однако, никогда не соблюдалась. Эта огромная масса земель подняла вновь на подобающую высоту исчерпанные было королевские земельные владения и служила главным образом для дальнейших пожалований, которые на деле вскоре приняли форму обычных бенефициев.

Здесь следует прибавить, что церковь очень скоро сумела оправиться от этого удара. Едва разделавшись с Пипином, бравые божьи люди возобновили старую практику. Дарения стали вновь притекать со всех сторон, мелкие свободные крестьяне продолжали оставаться в том же тяжелом положении, между молотом и наковальней, что и 200 лет тому назад; при Карле Великом и его преемниках им жилось еще гораздо хуже, и многие из них переходили со всем своим хозяйством под защиту епископского посоха. Некоторым привилегированным монастырям короли возвращали часть награбленного; другим, особенно в Германии, они дарили огромные площади из коронных земель; при Людовике Благочестивом для церкви, казалось, вернулись благословенные времена Гунтрама. Монастырские архивы особенно богаты сведениями о дарениях в IX веке.

Бенефиции, этот новый институт, который нам предстоит теперь рассмотреть подробней, еще не был позднейшим леном, но был уже его зародышем. Его жаловали с самого начала пожизненно — до смерти как жалователя, так и получателя: Если умирал один из них, то бенефиций переходил к собственнику или к его наследнику. Для возобновления прежнего отношения необходимо было новое пожалование — получателю или его наследнику. Земельное пожалование, предоставленное в качестве бенефиция, таким образом, согласно позднейшей формулировке, становилось недействительным как в случае смерти сеньора [Thronfall], так и в случае смерти получателя и переходило к наследнику умершего сеньора [Heimfall]. Принцип недействительности бенефициального пожалования в случае смерти сеньора или короля вскоре перестал применяться на практике; крупные бенефициарии стали могущественнее короля. В случае смерти бенефициария уже в очень ранние времена нередко практиковалось новое пожалование владения наследникам прежнего бенефициария. Поместье Патрициак (Перси) близ Отёна, которое было пожаловано Карлом Мартеллом в качестве бенефиция Хильдебранну, передавалось в семье от отца к сыну на протяжении четырех поколений, пока король в 839 г. не подарил это владение брату четвертого бенефициария в полную собственность. Начиная с середины VIII века подобные случаи были нередки.

Бенефиций мог быть конфискован жалователем во всех случаях, когда имущество вообще могло быть подвергнуто конфискации. А таких случаев при Каролингах было более чем достаточно. Восстания в Алемании при Пипине Коротком, заговор тюрингов, неоднократные восстания саксов влекли за собой все новые конфискации как свободных крестьянских земель, так и владений и бенефициев магнатов. То же самое имело место вопреки всем противоречащим такому порядку договорным установлениям во время междоусобных войн при Людовике Благочестивом и его сыновьях. Некоторые не политические преступления также влекли за собой конфискацию имущества.

Бенефиции, кроме того, могли быть конфискованы короной в тех случаях, когда бенефициарий пренебрегал общими обязанностями подданного, например не выдавал разбойника с иммунитетной территории, не снаряжался в поход, не считался с письменными повелениями короля и т. д. Но в этих случаях бенефиции давались на особых условиях; несоблюдение их влекло за собой конфискацию бенефиция, которой в данном случае, разумеется, не подвергалось остальное имущество бенефициария. Так бывало, например, когда бенефиции составляли бывшие владения церкви и бенефициарий не вносил причитавшихся с них платежей в пользу церкви (nonae et decimae [девятина и десятина (т. е. девятая и десятая части урожая и иных доходов). Ред.]) или когда бенефициарий приводил в упадок свое имение; в таком случае устанавливался обычно предупредительный годичный срок для того, чтобы бенефициарий мог исправиться и тем самым защитить себя от грозящей в противном случае конфискации. Затем, пожалование владения могло быть связано также и с несением определенной службы, и это в действительности тем чаще имело место, чем больше бенефиции превращался в настоящий лен. Но первоначально это отнюдь не было обязательным, в особенности несение военной службы; много бенефициев жаловалось низшим клирикам, монахам, духовным и светским женщинам.

Наконец, отнюдь не исключено, что корона вначале передавала также земли с сохранением права отмены пожалования или на определенный срок, т. е. в прекарий. Это правдоподобно, если судить по отдельным сведениям и церковной практике. Однако такая практика во всяком случае скоро прекратилась, так как пожалование на условиях бенефиция получило в IX веке всеобщее распространение.

Так, церковь, — и то же самое мы должны предположить относительно крупных землевладельцев и бенефициариев, — церковь, которая раньше передавала земли своим свободным держателям большей частью только в прекарий, во временное пользование, должна была подчиниться импульсу, исходившему от короны. Она не только также начала жаловать бенефиции, но эта форма пожалования стала до такой степени преобладающей, что уже ранее существовавшие прекарий незаметно принимали характер бенефициев, становились пожизненными, пока в IX веке прекарий почти полностью не превращается в бенефиции. Во второй половине IX века бенефициарии церкви, а также и светских магнатов, должно быть, заняли уже видное положение в государстве; некоторые из них были, по-видимому, довольно крупными собственниками, основателями позднейшего низшего слоя знати. Иначе Карл Лысый едва ли так горячо заступился бы за тех, у кого Хинкмар Лаонский отнял без оснований их бенефиции.

Как видим, бенефиции уже обладает некоторыми чертами, которые снова встречаются в развитом лене. Для обоих одинаково имеют силу смена на троне и переход частного владения по наследству. Как лен, так и бенефиций подлежат конфискации только при определенных условиях. В созданной бенефициями общественной иерархии, идущей сверху вниз от короны через крупных бенефициариев, предшественников имперских князей, к средним бенефициариям, позднейшему дворянству, а от них к свободным и несвободным крестьянам, большая часть которых живет марками, мы видим основы позднейшей замкнутой феодальной иерархии. Правда, надо заметить, что если позднейшее ленное держание при всех обстоятельствах является служилым держанием и обязывает к несению военной службы у владельца лена, то для бенефиция последнее условие, конечно, еще не имеет места, а первое отнюдь не необходимо. Но тенденция превращения бенефиция в служилое поместье уже бесспорно имеется налицо и приобретает в IX веке все большее распространение; и по мере дальнейшего распространения этой тенденции бенефиции развивается в лен.

Но этому развитию содействует еще один фактор — перемены в административном устройстве округа и военном строе, происшедшие сначала под влиянием крупного землевладения, а впоследствии под влиянием крупных бенефициев, в которые, все больше превращались прежние крупные земельные владения в результате непрестанных междоусобных войн и связанных с ними конфискаций и новых пожалований.

Понятно, что в этой главе речь идет только о бенефиции в его чистой, классической форме, которая, конечно, была лишь преходящей и далеко не везде одновременно проявлялась. Но такие исторические формы проявления экономических отношений можно понять, наблюдая их только в таком чистом виде, и одна из главных заслуг Рота состоит именно в том, что он очистил эту классическую форму бенефиция от шелухи всех затемняющих ее придатков. 

АДМИНИСТРАТИВНОЕ УСТРОЙСТВО ОКРУГА И ВОЕННЫЙ СТРОЙ

Изображенный выше переворот в сфере поземельных отношений не мог остаться без влияния на старый государственный строй. Этот переворот вызвал в нем также значительные изменения, а последние, в свою очередь, оказали обратное влияние на отношения землевладения. Мы оставляем пока в стороне преобразование всего государственного строя и ограничиваемся здесь рассмотрением влияния нового экономического положения на сохранявшиеся еще остатки старого народного строя как в отношении организации округа, так и в военном деле.

Уже в эпоху Меровингов мы часто встречаем графов и герцогов в роли управителей коронных земель. Но только в IX веке мы находим коронные земли, о которых с достоверностью можно судить как о таковых, связь которых с графской должностью выражалась в том, что граф получал доходы с этих земель, пока оставался в своей должности. Прежняя почетная должность превратилась в оплачиваемую из обеспеченных доходов. Наряду с этим графы владеют также королевскими бенефициями, лично им пожалованными, что при тогдашних отношениях представлялось само собой разумеющимся. Таким путем граф сделался могущественным землевладельцем внутри своего графства.

Прежде всего ясно, что авторитет графа должен был страдать от появления крупных землевладельцев под его начальством и рядом с ним; люди, которые во времена Меровингов и первых Каролингов довольно часто относились с насмешкой к приказам короля, должны были оказывать еще меньше уважения распоряжениям графа. Их свободные держатели, рассчитывавшие на защиту со стороны могущественных вотчинников, также часто оставляли без внимания требования графа явиться в суд или к отбыванию военной повинности. Это и было как раз одной из причин, вызвавших введение пожалования на началах бенефиция вместо аллода, а позднее — постепенное превращение в бенефиции большей части крупных земельных владений, обладание которыми ранее не было связано никакими условиями.

Но одно это еще не обеспечивало привлечения свободных держателей, сидевших на землях магнатов, к несению государственных повинностей. Должна была последовать дальнейшая перемена. Король вынужден был возложить на крупных землевладельцев такого же рода ответственность за явку их свободных держателей в суд, в ряды войска и к исполнению прочих традиционных государственных повинностей, как та, которая до сих пор лежала на графе за всех свободных жителей его графства. А это король мог сделать только путем передачи магнатам части должностных полномочий графа по отношению к их держателям. Вотчинник, или бенефициарий, должен был представлять своих людей в суд; они, следовательно, должны были вызываться в суд через его посредство. Он должен был приводить их в ряды войска, следовательно, через его посредство должен был производиться их набор; чтобы постоянно нести за них ответственность, он должен был стать их военным предводителем и приобрести право подчинять их военной дисциплине. Но служба держателей была и оставалась королевской службой; непокорных наказывает не землевладелец, а королевский граф; штраф идет в пользу королевской казны.

Эта реформа также восходит к Карлу Мартеллу. По крайней мере, только со времени его правления мы встречаем у самых крупных служителей церкви обычай лично являться в поход; по объяснению Рота, Карл приказывал епископам являться в войска во главе своих держателей для того, чтобы обеспечить явку последних. Не подлежит сомнению, что со светскими магнатами и их держателями происходило то же самое. При Карле Великом этот новый порядок был уже почти установлен и повсеместно проведен в жизнь.

Но вместе с тем произошло значительное изменение также и в политическом положении свободных держателей. Раньше юридически равноправные со своим вотчинником при всей своей экономической зависимости от него, они теперь и в правовом отношении стали его подданными. Экономическое подчинение получило политическую санкцию. Вотчинник становится сеньором, держатели становятся его homines [людьми. Ред.] «господин» становится начальником «человека». Равноправие свободных исчезает; «человек», простолюдин, свобода которого уже понесла сильный ущерб вследствие потери наследственного земельного владения, спускается еще на одну ступень ближе к несвободным. И тем выше поднимается новый «господин» над уровнем старой общей свободы. Уже созданная экономически основа новой аристократии признается государством, становится одним из регулярно действующих маховых колес государственной машины.

Рядом с этими «homines», состоящими из свободных держателей, существовала еще и другая их группа. То были обедневшие свободные, добровольно поступившие на службу или в дружину к магнатам. Меровинги имели свою дружину в лице антрустионов, магнаты того времени также, вероятно, не оставались без дружины. При Каролингах дружинники называются «vassi», «vasalli» или «gasindi» — названия, которые в древнейших «Правдах» употребляются еще для обозначения несвободного, теперь же применяются обычно для обозначения свободного дружинника. Те же самые обозначения употребляются для дружинников магнатов, которые приобретают теперь всеобщее распространение и становятся все более многочисленным и важным элементом в обществе и государстве.

Как у магнатов появились такие дружинники, показывают старые формулы договоров. В одной из них (формуле Сирмона, 43) говорилось, например:

«Поелику всем известно, что у меня нет ничего, на что я мог бы кормиться и одеваться, то я обращаюсь к благочестию вашему (господина) с просьбой позволить мне встать под ваше покровительство (mundeburdum, равнозначащее опеке) и поручить себя вам на следующих основаниях; вы должны будете помогать мне пищей и одеждой, по мере того как я буду вам служить и заслуживать этого; а я, пока жив буду, обязуюсь воздавать послушание на положении свободного человека (ingenuili ordine); в течение всей своей жизни не волен я выходить из-под вашей власти и опеки, но до самой своей смерти должен я оставаться под вашей властью и защитой»[330].

Эта формула полностью раскрывает возникновение и природу простых, свободных от всяких чуждых примесей отношений коммендации, и притом тем более, что воспроизводит крайний случай совершенно разорившегося бедняка. Вступление под патронат сеньора совершалось по свободному соглашению обеих сторон, — свободному в смысле римской и современной юриспруденции; оно довольно часто бывало сходно с поступлением теперешнего рабочего на службу к фабриканту. «Человек» поручал себя господину, и этот последний принимал на себя его коммендацию. Эта коммендация состояла в рукопожатии и клятве в верности. Договор был пожизненным и прекращался лишь со смертью одного или обоих контрагентов. Служилый человек был обязан нести всякую совместимую с положением свободного человека службу по поручению своего господина, который за это его содержал и по своему усмотрению вознаграждал. Земельное пожалование отнюдь не обязательно было с этим связано и в действительности имело место далеко не во всех случаях.

Эти отношения при Каролингах, особенно со времени Карла Великого, не только терпели, но и прямо поощряли; наконец, капитулярием, изданным, по-видимому, в 847 г., они были сделаны обязательными для всех рядовых свободных и были государством регламентированы. Так, служилый человек только в том случае мог односторонне расторгнуть отношения к своему господину, если последний хотел его убить, избить палкой, обесчестить его жену или дочь или отнять у него его наследственное земельное владение (капитулярий 813 г.). Служилый человек попадал в зависимость от господина, как только получал от него какую-нибудь ценность в один солид; это лишний раз подтверждает, что вассальные отношения не были обязательно связаны в то время с земельным пожалованием. Те же постановления повторяет капитулярий 816 г. с добавлением, что служилый человек освобождается, если господин захочет незаконно отнять у него свободу или не окажет ему обещанную защиту, будучи в состоянии ее оказать.

Перед лицом государства сеньор [Gefolgsherr] получал те же самые права и обязанности в отношении своих вассалов что и вотчинник или бенефициарий в отношении своих держателей. Они оставались обязанными службой королю, только и здесь между королем и его графом вклинивался сеньор. Он представлял вассалов в суд, собирал их в поход, предводительствовал ими на войне и поддерживал среди них воинскую дисциплину; он отвечал за них и за установленное для них вооружение. Но благодаря этому сеньор приобретал и некоторую карательную власть над своими подчиненными, и эта власть служит исходным моментом развивающейся впоследствии юрисдикции сеньора по отношению к его вассалам.

В этих обоих впоследствии развившихся институтах, в возникновении вассальных отношений и в передаче крупному вотчиннику, держателю коронного бенефиция и сеньору графской, следовательно, государственной административной власти над его подчиненными, как над его земельными держателями, так и над безземельными зависимыми от него людьми [landlose Gefolgsleute], которые все уже вскоре стали обозначаться общими названиями «vassi», «vasalli», «homines», — в этом утверждении и усилении государством фактической власти господина над его вассалами мы видим уже значительное развитие того зародыша ленной системы, который уже имелся в бенефиции. Сословная иерархия спускается от короля через крупных бенефициариев к их свободным держателям и, наконец, к несвободным, становится признанным и официально действующим наряду с другими элементом государственного порядка. Государство признает, что оно не может существовать без ее помощи. Мы, впрочем, увидим, как эта помощь оказывалась на деле.

Различие между лицами, вступившими под патронат, и земельными держателями важно только вначале, для доказательства двойственного происхождения зависимости свободных. Очень скоро оба вида вассалов неотделимо сливаются воедино как по названию, так и по существу. У крупных бенефициариев все больше входит в обычай поручать себя королю, т. е., будучи его бенефициариями, становиться также и его вассалами. Короли находили выгодным для своих интересов принимать личную клятву в верности от магнатов, епископов, аббатов, графов и вассалов («Бертинские анналы»[331], 837 г., чаще всего в IX веке); при этом различие между общей присягой подданных и особой присягой вассалов должно было скоро стереться. Таким образом все магнаты постепенно превращаются в королевских вассалов. Но тем самым медленно совершавшееся развитие крупных землевладельцев в особое сословие, в аристократию, было признано государством, включено в государственную организацию и сделалось одним из официально действующих рычагов.

Таким же образом человек, находившийся под патронатом того или иного крупного землевладельца, постепенно превращался в его земельного держателя. Помимо содержания непосредственно на господском дворе, которое, конечно, было возможно только для небольшого числа лиц, не оставалось никакого другого способа для обеспечения себе лиц, вступавших под патронат, как путем поселения их на землю, путем пожалования им земли в качестве бенефиция. Следовательно, многочисленных и боеспособных вассалов, которые в ту эпоху постоянных войн составляли главное условие существования магнатов, можно было приобрести только путем земельных пожалований вассалам. Поэтому безземельные дворовые люди, служившие на господском дворе, постепенно уступают место массе поселенных на господской земле.

Но чем более вклинивался этот новый элемент в старый государственный строй, тем более он потрясал основы этого строя. Прежнее непосредственное осуществление функций государственной власти самим королем и графами все больше уступало место осуществлению их через посредников; между государством и рядовыми свободными встал сеньор, с которым они все в большей мере становились лично связанными узами верности. Граф, бывший раньше важнейшим деятелем в государственной машине, принужден был все больше отступать и действительно отступал на задний план. Карл Великий действовал в данном случае так, как он обыкновенно всегда поступал. Сначала он, как мы видели, поощрял преобладающее распространение вассальных отношений, пока независимый свободный мелкий люд почти совершенно не исчез. Когда же обнаружилось, что это привело к ослаблению его собственной власти, он попытался вновь укрепить ее путем государственного вмешательства. При властителе, столь энергичном и грозном, это в некоторых случаях, возможно, и удавалось, но при его слабых преемниках сила обстоятельств, с его помощью созданных, неудержимо пробивала себе дорогу.

Излюбленным приемом Карла было отправлять королевских посланцев (missi dominici) с чрезвычайными полномочиями. Там, где обыкновенный королевский чиновник — граф — не мог справиться с усиливавшимся беспорядком, это должен был сделать специальный посланец. (Это следует исторически обосновать и развить.)

Но был еще и другой способ, который состоял в том, чтобы поставить графа в положение, по крайней мере, равное положению магнатов в его графстве, обеспечив его власть материальными ресурсами. Это было возможно лишь в том случае, если граф также вступал в ряды крупных землевладельцев, что опять-таки можно было сделать двумя способами. С самой должностью графа могла быть связана передача известных земельных владений в отдельных областях в виде дотации, так что лицо, занимавшее в данный момент должность графа, официально управляло ими и пользовалось доходами с них. Таких примеров встречается много, особенно в грамотах, и притом уже с конца VIII века; начиная с IX века эти отношения становятся вполне обычными. Такие дотации производились, само собой разумеется, большей частью из владений королевского фиска; уже в эпоху Меровингов мы часто встречаем графов и герцогов в качестве управителей расположенных на их территории земель королевского фиска.

Любопытно отметить, что встречаются также некоторые примеры (имеется даже установленная для них формула), когда епископы вознаграждают должность графа дотациями из церковных земель, — конечно, при условии неотчуждаемости церковного владения, в какой-нибудь форме бенефиция. Щедрость церкви достаточно хорошо известна, чтобы допустить для этого какое-нибудь иное объяснение, кроме горькой нужды. Под все возрастающим нажимом соседних светских магнатов для церкви оставался только союз с остатками государственной власти.