IV. 6 О ЧУВСТВЕННОМ ВОСПРИЯТИИ И ПАМЯТИ

IV. 6 О ЧУВСТВЕННОМ ВОСПРИЯТИИ И ПАМЯТИ

Допустив предположение, что ощущения — не более чем некие отражения в душе или же своего рода душевные впечатления, мы тем самым вынуждены будем признать, что предшествующее им воспоминание было не настолько прочным, чтобы эти впечатления закрепить, ибо изначально души лишены каких бы то ни было впечатлений.

В связи с этим возникают два вопроса, тесно связанные друг с другом: действительно ли ощущения основаны на неких образах, запечатленных в душе, и в том ли назначение и смысл памяти, что она эти образы как-то удерживает? Отрицая первое, мы будем отрицать и второе, и тогда нам придется исследовать суть обоих процессов: и чувственного восприятия, и памяти. Впрочем, пока мы не будем ничего ни утверждать, ни отрицать, но, предположив, что ощущения суть отпечатки в душе предвечных эйдосов, а память — нечто, хранящее эти отражения, попробуем рассмотреть все с этой точки зрения, и если наш путь отклонит нас от цели, значит исходные посылки — ошибочны.

Начнем же мы с того, что исследуем другие, более понятные нам чувства, и прежде всего — зрение. Итак, рассматривая ту или иную вещь, мы направляем свой взор именно на нее, предполагая при этом, что восприятие идет как бы само по себе и душа, ощущая, наблюдает предмет со стороны. Но это значит, что в душе нет отпечатков чувственных форм, что она не хранит их, как, скажем, воск хранит след от кольца, ибо, в противном случае, не было бы никакой нужды смотреть именно на рассматриваемое — вполне хватило бы и его внутреннего, душевного образа. О том же говорит и понятие пространства: наблюдая, мы предполагаем некоторую удаленность наблюдаемого, то есть наблюдаемое явно не в нас, не в нашей душе, но вне, на расстоянии. Далее, получая образы из самой себя, душа могла бы выносить суждения о чем угодно, только не о их размерах, поскольку образы лишены таковых; действительно, душа может иметь в себе образ неба, но отнюдь не саму громаду неба.

И, наконец, самое главное: наблюдая видимые вещи, мы чувственно воспринимаем не сами эти вещи, но их образы, тени. Более того, видеть мы можем только в пространстве и благодаря пространству: если бы вещи находились непосредственно в наших зрачках, мы бы уже вообще ничего не видели. Но если зрение требует некоторой удаленности предмета зрения, то еще в большей и высшей степени то же можно сказать и о душе: она лишь постольку может воспринимать привносимые в нее образы предметов, поскольку не восприемлет самих предметов. Действительно, созерцание предполагает наличие как объекта созерцания, так и созерцающего субъекта, причем созерцающий должен отличаться от созерцаемого. Таким образом, виденье чувственных вещей отнюдь не означает, что отпечатки этих вещей содержатся в душе, но оно есть ее связь с тем, что вне ее.

Если же чувственное восприятие происходит как-либо иначе, то как иначе? А если именно так, то каким образом душа обретает способность выносить свои суждения о вещах, которыми она не обладает?

Когда мы говорим об энергиях, то имеем в виду не нечто пассивное, но действующие силы, актуально реализующие свои потенции. Для того, чтобы душа могла различать видимые и слышимые вещи, последние должны быть ее впечатлениями: не аффектами, а объектами ее естественной деятельности. Если энергия созерцания не направляется на высшее и, тем самым, не выявляет свою истинную природу, то душа, испытывая сомнения и беспокойство, направляет ее на близлежащие объекты. Таким образом, душа своей энергией воздействует на окружающие ее предметы, но никак не наоборот.

То же можно сказать и о слухе: говорящий как бы запечатлевает в воздухе свои особые письмена, душа же с помощью своих энергий воздействует на воздух и прочитывает их. Что же касается обоняния и осязания, то здесь следует различать сами впечатления и их следствия — ощущения и суждения.

Истинное же познание — это познание умопостигаемых вещей, которое свободно от любых впечатлений и страстей, поскольку умопостигаемое, в отличие от чувственного, созерцается душой не вне, но в себе же самой. Таким образом, познание первично и является самым главным видом душевной деятельности: оно и порождается душой, и ей же принадлежит. Но обнаруживает ли это познание самой душе ее двойственность и выявляет ли оно единство Ума — этот вопрос мы исследуем в другой раз.

Теперь же рассмотрим вопрос о том, что есть память. Но прежде поясним, каким образом душа, не содержа в себе ничего чувственного, способна постигать чувственные вещи.

Душа по своей природе есть разумное начало всех вещей, как умопостигаемых, так и чувственных. Поэтому она так или иначе связана и с теми, и с другими: от высшего она получает истину и жизнь, низшим же вводится в обман. Находясь посередине, она испытывает воздействия с обоих сторон.

Думая о разумном, вспоминая о нем, душа приобщается к высшему. Но это приобщение возможно только потому, что в ней уже есть разумное начало: душа разумна, но только не в полной, а как бы в ослабленной степени. Познавая сверхчувственное, душа пробуждается и устремляется от тьмы к свету, из области возможного бытия к бытию действительному.

Таким-то образом и происходит постижение чувственных предметов: энергии души как бы наполняются ими и, преобразуя, изымают постигаемое из сферы становления. Напряженно трудясь, обрабатывая видимую вещь, душа еще долгое время остается возбужденной этим, тем самым продлевая в самой себе ее существование. И чем внимательнее душа всматривается в тот или иной предмет, тем дольше она его видит. Поэтому наилучшая память — у детей: они не спешат, подобно нам, от одной вещи к другой, но умеют надолго сосредоточиться на чем-то одном.

Если бы память основывалась только на фиксации образов, то их количество не ослабило бы ее, и тогда нам не пришлось бы прилагать никаких усилий для запоминания или припоминания ранее забытого. Мы можем также укреплять нашу память рядом упражнений подобно тому, как физические тренировки укрепляют руки и ноги атлетов. Согласимся, что услышанное мельком редко задерживается в памяти, то же, что постоянно на слуху — постоянно и в памяти. Легче запоминается и то, что мы уже и прежде помнили, потом — забыли, а теперь оно вновь прозвучало или мелькнуло перед нашим взором. Из этого отнюдь не следует, что части запоминаются прежде целого, ибо в этом случае припоминанию целого непременно должно было бы предшествовать припоминание его частей. Напротив, воспоминание о целом часто возникает как бы вдруг, совсем внезапно, то ли благодаря какому-то случайному впечатлению, а то и вследствие напряженной умственной работы. Это свидетельствует о том, что душе необходимо как бы разбудить свои запоминающие способности, а еще лучше — постоянно их укреплять, даже когда она не преследует при этом какой-либо определенной цели.

Память часто доставляет нашей душе не только то, о чем мы размышляем в этот момент, но и массу других сведений, так или иначе связанных с волнующим нас предметом, что свидетельствует об огромной, порой даже избыточной мощи душевных энергий. Это связано с тем, что большинство явлений привносит целый ряд различных аффектов, каждый из которых так или иначе западает в память, в то время как мы, пытаясь запомнить, сосредоточиваемся лишь на каком-то одном.

Но каково взаимоотношение чувственного восприятия и памяти? Ведь, если ощущения не являются ни душевными впечатлениями, ни, тем более, ее образами, отпечатками, то каким образом память может хранить то, что она непосредственно даже не воспринимает? Если же память суть энергия, то почему порою не сразу, но лишь постепенно мы восстанавливаем в памяти те или иные образы? Дело в том, что, прежде чем использовать энергию памяти, нам следует ее должным образом подготовить, как бы овладеть ею. Это же, кстати, относится и к другим видам энергий — предваряющее сосредоточение, часто приносящее прекрасные результаты, и есть приуготовление, собирание требуемых энергий.

Энергийный характер памяти объясняет, почему далеко не всегда люди, обладающие острым умом, имеют и хорошую память: ведь ум и память — разные энергии. Так и прекрасный борец редко бывает чемпионом по бегу.

Все, что связано с жизнью души, которая и сама — суть непротяженная энергия, в корне отлично от того, что мы наблюдаем в телесном мире. Поэтому наивно предполагать, что душевные восприятия или воспоминания в чем-то существенно схожи с чувственными вещами. Но даже и те, кто считают, будто бы они (восприятия и воспоминания) — что-то вроде букв, написанных на доске или бумаге, то есть признают их бестелесную природу, даже и они еще очень далеки от истины.