Праздник осла{732}
Праздник осла{732}
1
Но на этом месте молебна не мог Заратустра больше сдерживать себя, сам закричал И-А ещё громче, чем осёл, и бросился в середину своих обезумевших гостей. «Что делаете вы здесь, человеческие дети? — воскликнул он, поднимая молящихся с земли. — Горе, если бы вас увидел кто-нибудь другой, а не Заратустра:
Всякий подумал бы, что с вашей новой верою стали вы худшими из богохульников или самыми глупыми из всех старых баб!
И ты сам, старый папа, разве можешь ты быть в ладах с собою, молясь таким образом ослу как богу?» —
«О Заратустра, — отвечал папа, — прости мне, но в вопросах бога я просвещённее тебя. Так следует.
Лучше молиться богу в этом образе, чем без всякого образа! Поразмысли об этом изречении, мой высокий друг, — и ты скоро догадаешься, что в нём скрывается мудрость.
Тот, кто говорил: “Бог есть дух”, — тот делал до сих пор на земле величайший шаг, прыжок к безверию: такие слова на земле не легко исправлять!
Моё старое сердце прыгает и скачет, оттого что ещё есть на земле чему молиться. Прости это, о Заратустра, старому благочестивому сердцу папы!..»
— И ты, — сказал Заратустра страннику и тени, — ты называешь и мнишь себя свободным духом? И совершаешь здесь подобные идолослужения и поповскую службу?
Поистине, худшим делом занимаешься ты здесь, чем у твоих скверных, смуглых девушек, ты, скверный новообращённый!
«Довольно скверно, — отвечал странник и тень, — что ты прав, но что же делать! Старый бог снова жив, о Заратустра, что бы ты ни говорил.
Самый безобразный человек виноват во всём: он опять воскресил его. И хотя он говорит, что когда-то убил его, — смерть у богов всегда только предрассудок».
— И ты, — сказал Заратустра, — злой старый чародей, что наделал ты! Кто же в этот свободный век будет впредь верить тебе, если ты веришь в подобное бого-ословство?
Ты сделал глупость; как мог ты, хитрый, делать такую глупость!
«О Заратустра, — отвечал хитрый чародей, — ты прав, это была глупость, — она дорого обошлась мне».{733}
— А ты, — сказал Заратустра совестливому духом, — поразмысли и приложи палец к носу! Разве здесь нет ничего противного твоей совести? Не слишком ли чист дух твой для молений и дыма этих святош?»
«Есть нечто, — отвечал совестливый духом и приложил палец к носу, — есть нечто в этом зрелище, что даже приятно моей совести.
Быть может, мне не следует верить в бога; но несомненно, бог в этом образе кажется мне наиболее достойным веры.
Бог должен быть вечным, по свидетельству самых благочестивых: у кого так много времени, может повременить. Так долго и глупо, как только возможно; этак можно далеко пойти.
И у кого слишком много духа, тот может сам заразиться глупостью и безумством. Подумай о себе, о Заратустра!
Ты сам — поистине! — даже ты мог бы от избытка мудрости сделаться ослом.
Не идёт ли и совершенный мудрец охотно по самым кривым путям? Как доказывает очевидность, о Заратустра, — твоя очевидность!»{734}
— И ты сам, наконец, — сказал Заратустра и обратился к самому безобразному человеку, всё ещё лежавшему на земле и протягивавшему руку к ослу (ибо он поил его вином). — Скажи, неизречённый, что сделал ты!
Мне кажется, ты преобразился, твой взор горит, плащ возвышенного облекает безобразие твоё, — что сделал ты?
Правду ли говорят, что ты опять воскресил его? И зачем? Разве не с полным на то основанием убили его, избавились от него?
Ты сам кажешься мне пробудившимся — что делал ты? что ты ниспровергал? В чём ты убеждал себя? Говори, неизречённый!»
«О Заратустра, — отвечал самый безобразный человек, — ты плут!
Жив он ещё, или воскрес, или окончательно умер, — кто из нас двоих знает это лучше? Я спрашиваю тебя.
Одно только знаю я, — от тебя самого однажды научился я этому, о Заратустра: кто хочет окончательно убить, тот смеётся.
“Убивают не гневом, а смехом”, — так говорил ты однажды.{735} О Заратустра, скрывающийся, разрушитель без гнева, опасный святой, ты — плут!»
2
Но тут Заратустра, удивлённый плутовскими ответами, бросился ко входу в свою пещеру и, обращаясь к гостям, крикнул громким голосом:
«О все вы, проныры и шуты! Что притворяетесь и скрываетесь вы предо мной!
Как трепетало сердце каждого из вас от радости и злобы, что вы опять стали, как дети, благочестивы, —
— что вы опять поступали, как поступают дети, — молились, складывали руки крестом и говорили: “Боже милостивый!”{736}
Но теперь оставьте для меня эту детскую комнату, мою собственную пещеру, где сегодня было столько ребячества. Остудите на воздухе ваш горячий детский задор и пыл ваших сердец!
Правда: если не будете вы как дети, то не войдёте в это Небесное Царство.{737} (И Заратустра показал рукою наверх.)
Но мы и не хотим войти в Небесное Царство: мужами стали мы, — и хотим Царства Земного».
3
И ещё раз начал говорить Заратустра: «О мои новые друзья, — говорил он, — странные, высшие люди, как нравитесь вы мне теперь, —
— с тех пор как стали вы опять весёлыми! Поистине, вы все расцвели: мне кажется, таким цветам нужны новые праздники,
— какая-нибудь маленькая смелая чепуха, какое-нибудь богослужение и праздник осла, какой-нибудь старый весёлый дурень Заратустра, вихрь, который дыханием своим очистил бы вам души.
Не забывайте этой ночи и этого праздника осла, высшие люди! Это изобрели вы у меня, это принимаю я как доброе знамение: подобное изобретают только выздоравливающие!
И если будете вы вновь праздновать этот праздник осла, делайте это ради себя, делайте также ради меня! И в память обо мне!»{738}
Так говорил Заратустра.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.