ВЫГОДА СКЕПТИЦИЗМА

ВЫГОДА СКЕПТИЦИЗМА

«Философия и психология, - отмечает философ Э. Ильенков, - давно установили, что скептик - всегда разочаровавшийся догматик, что скепсис - оборотная сторона догматизма. Скепсис и догматизм - две взаимопровоцирующие позиции, две мертвые и нежизнеспособные половинки, на которые глупым воспитанием разрезается живой человеческий ум». В отрывке очень хорошо показана диалектика скептицизма и догматизма. Не могу только согласиться с излишне оптимистическим заявлением об их нежизнеспособности. Еще как жизнеспособны!

Поведение

Жизнеспособность этих «половинок» объясняется тем, что обе они - формы конформизма. Догматик приспосабливается примитивно. Зачем ему думать, когда можно взять напрокат набор готовых установок и демонстрировать свою преданность им? Зачем брать на себя ответственность, когда можно спрятаться за широкую спину высшей воли (вождя, государства, нации, религии и т. д.)? И тогда - «как славно быть ни в чем не виноватым»... Позиция догматика очень надежна, пока избранные им догмы господствуют.

Но вот эти догмы потерпели крах. Неумный догматик не успевает развернуться на 180 градусов и гибнет (или сходит со сцены) вместе со своим идолом. Более умный переориентируется. Теперь он демонстрирует уже не фанатизм, а разочарованность: ах, во что можно верить? Он «устал от борьбы» и, потеряв поводырей, не имея собственных внутренних убеждений, остается без руля и без ветрил. Однако показывать растерянность опасно. Удобнее скрыть ее под «мудрой» усмешкой опытного человека. Вместо слепой веры во что-то одно - сомнение во всем. Догматик превратился в скептика.

Что в них общего? И тот и другой лишены внутреннего стержня, у них нет собственных продуманных и выстраданных взглядов на жизнь. Что в них различного? Догматик - рычаг в руках одной какой-то силы. Скептик по видимости не служит никому, болтаясь «между небом и землей». Но только по видимости. На самом деле он служит кому угодно, только бы обеспечить себе жизненный комфорт: скептическая усмешка должна быть сытой. Не имея твердого взгляда и ясного направления в своей общественной деятельности, скептик дезориентирует, сбивает с толку других. А в это время выгодно обделывает свои личные делишки: здесь у него нюх отличный.

Скептик изворотливее и, главное, «обаятельнее» догматика, а потому - опаснее. И вообще это более модная фигура. Вот почему в этой главе Философ намерен дать бой Скептику на его собственной территории.

Но прежде чем заняться этим, отметим два обстоятельства. Во-первых, не каждый скептик обязательно был догматиком. Противопоставляя скептицизм и догматизм как две метафизические крайности, Э. Ильенков стремится в то же время показать, что это две стороны одной и той же медали. Действительно, догматик легко может стать скептиком, а скептик, устав от безверия, уткнуться носом и душой в какой-нибудь «цитатник». В этом плане, продолжая мысль Ильенкова, можно сказать, что догматик - это отчаявшийся скептик, что догма - последнее прибежище безверия. Но возможность такого взаимопревращения не означает, разумеется, что это единственный способ появления догматиков и скептиков.

Можно, так сказать, целеустремленно идти к одному из этих полюсов. Мне, например, как преподавателю и пропагандисту не раз приходилось встречать в молодежной аудитории наряду с людьми живой пытливой мысли догматические и скептические «вкрапления».

Молодой догматик стремится записать слово в слово и сдать (зачет, экзамен и т. п.). Вопросы, размышления - зачем?

Молодой скептик заранее ни во что не верит. Его интересует не получение знаний, а возможность демонстрации своего «тонкого» нигилизма: а ну-ка я «припру» лектора ехидным вопросиком.

Однажды после прочтения курса марксистско-ленинской этики я распространил среди студентов анкеты, в которых они (не называя себя) должны были высказать свое мнение о прослушанных лекциях. Недовольные отчетливо разделились на две группы. Смысл одних претензий сводился к тому, что в лекциях слишком много дискуссионного материала и «общих рассуждений» (так были квалифицированы мои попытки обосновать нравственные нормы и связать их друг с другом). Слушатели этого рода надеялись получить не столько знание этики (науки о нравственности), сколько этикета (списка правил «приличного» поведения). Им неинтересно, почему надо придерживаться того или иного правила, - принято в «приличном» обществе, следовательно, выучим наизусть - и баста. Другие товарищи наоборот были недовольны категоричностью моих выводов: уж слишком все просто получается, реальная жизнь сложнее.

Конечно, жизнь сложна. Но можно довольствоваться сознанием этой сложности и оправдывать этим свое бездействие: «Где уж нам тут разобраться». Можно стремиться найти в этой сложности простые и ясные ориентиры. В последнем я вижу задачу науки. Скептика такой подход не устраивает, ибо обязывает его к определенному («слишком категоричному») выбору.

Во-вторых, Э. Ильенков, говоря о нежизнеспособности «половинок», все же - в более глубоком смысле - прав. Эти проявления конформизма живучи и выгодны для сохранения чисто биологического существования. Но они, как способы поведения людей, совершенно негодны для организации оптимальной жизни общества. Это сорняки - наследия предыстории; для них не бу дет питательной среды в обществе, построенном на разумных началах. Следовательно, вопрос стоит так: как сделать нежизнеспособным то, что упорно мешает оптимизации жизни общества? Теоретическое развенчание скептицизма должно способствовать решению этого вопроса.

Рассмотрим некоторые характерные черты скептицизма и покажем их внутреннюю противоречивость и опасность тех следствий, которые из них вытекают.

Широта взглядов. Скептик гордится этим своим качеством. Он будто бы непредвзято смотрит на любые жизненные позиции, с усталой снисходительностью отмечая их неизбежные слабости: такова жизнь.

Что ж, догматик «узко» примостился на одном стуле. Скептик пытается «широко» сесть между двумя стульями. Понятно, что он не торопится приземляться (определять свою позицию). «Если догматик упорствует, защищая одну «половинку» истины против другой, не умея найти «синтез противоположностей», «конкретную истину», то скептик, также не умея осуществить конкретный синтез, по крайней мере видит обе половинки, понимая, что обе они имеют основание... И колеблется между ними» (Э. Ильенков).

Что за бессильная «широта»! Однако не спешите сочувствовать. Бессилие это вредно для борющихся сторон («Кто не с нами, тот против нас») и выгодно уклоняющемуся от битвы. Выгодно и физически и морально. Скептик бережет свои силы, но не из вульгарной тру- сости («Как можно!»), а вследствие... широты своих взглядов.

Хитроумная широта!

Свобода выбора. «Не упрощайте, возразит скептик, - широта взглядов предохраняет меня от скороспелых решений, она дает свободу выбора, которой лишены люди, мыслящие слишком категорично».

Да, скептик видит много возможностей. Но поскольку широта его эклектична (он не имеет определенных взглядов), то и выбор его может быть любым и, следовательно, случайным. А скептику это кажется даже красивым: «Ах, я не верю в жизнь». Но жить-то надо! «Ну что ж, бросим кости». И может быть, случай принесет ему удачу, а может быть, гибель.

Это опасная свобода!

Полно, так ли уж случаен этот свободный выбор? Например, основатель теории скептицизма как определенного типа мировоззрения греческий философ Пиррон

(IV век до н. э.) уклонялся от ответа: есть ли бог или нет (как умный человек он, надо полагать, сомневался в этом). «Но ведь, кто его знает, - учил Пиррон, - мир слишком сложен, чтобы приходить к определенным выводам. Лучше, - продолжал он, - придерживаться взглядов большинства». И, не имея определенного ответа на вопрос о бытии бога, наш философ исправно служил... верховным жрецом.

Выбор скептика действительно случаен по отношению к нуждам общества. И он свободен от тех требований, которые выдвигает борьба за лучшее будущее человечества. Но он с железной необходимостью определен отнюдь не джентльменским мотивом, а мещанским лозунгом: жить-то надо, и по возможности лучше.

Не так ли и современный скептик, заканчивая, допустим, институт, говорит о свободе выбора своего жизненного пути. Я что-то не встречал скептиков, которые свободно выбрали бы путь из центра на периферию.

Выгодная свобода!

Снисходительность. «Все мы люди, кто без греха», - любит говорить скептик.

Милая снисходительность!

Он очень приятный либерал, пока не наступишь на его любимую мозоль. За его всепрощением стоит очень простая мысль: прощу твои грехи, и ты когда-нибудь простишь мои. Но он никогда не допускает сей вульгарный мотив до своего сознания. Что вы! Он снисходителен потому, что «жизнь сложна», и опять-таки - кто его знает - не будем «слишком категоричными». Но попробуйте заставить милого скептика выйти из состояния «личный покой - прежде всего», он без всякой снисходительности применит против вас весь свой богатый арсенал: от грубых локтей до тонкого нашептывания.

Иезуитская снисходительность!

Сомнение. «Все подвергай сомнению!» - призывал философ Декарт, боровшийся с догматизмом средневековой схоластики. Этот девиз высоко ценил Маркс. И здесь скептицизм как «крупинка соли», разъедающая застывшую самоуверенность, полезен. Без сомнения, без способности к критическому суждению, без смелого отрицания всего, не выдержавшего этой проверки, нет движения мысли вперед.

Однако между сомнением как элементом диалектики и скептицизмом есть существенное различие. Для скептика сомнение - самоцель, для диалектика - средство. «Не голое отрицание, - писал Ленин, - не зряшное отрицание, не скептическое отрицание, колебание, сомнение характерно и существенно в диалектике, которая, несомненно, содержит в себе элемент отрицания и притом как важнейший свой элемент, - нет, а отрицание Как момент связи, как момент развития, с удержанием положительного, т. е. без всяких колебаний, без всякой эклектики».

Скептик играет роль Мефистофеля. Кислота его сомнения разъедает все. Не удерживается ничего положительного, не остается никаких связей, все расползается на глазах.

Горькое сомнение!

Впрочем, остаются колебания и эклектика. А они, как мы уже знаем, выступают отличным средством для воздержания от рискованных решений. Следовательно, скептическое сомнение не является средством только для общественнозначимых целей. Но это же великолепное средство для ухода от служения этим целям: «А стоит ли... умирать за идеалы? Нет, мы не туда попали, лучше усомниться в них».

Спасительное сомнение!

Сложность. Скептик - убежденный антипримитивист. Как пренебрежительно звучит в его устах: «Слишком просто это у вас получается». Да, когда человек выступает против схематизма и упрощения, за многогранность и неисчерпаемость, он всегда как-то интеллигентнее выглядит.

Богатая сложность!

Однако вследствие своей интеллектуальной близорукости скептик не различает неразвитой простоты от простоты, подытоживающей сложность развития. Представьте себе, что вы уткнулись носом в географическую карту и нос ваш пришелся как раз против какой-то прямой линии. Сможете ли вы решить, что означает эта линия, если не сопоставите ее с другими элементами карты, если не будете воспринимать карту в целом? Очевидно, что нет. Если эта линия заменяет собой извилистую речку, вы вправе сказать, что карта этого масштаба слишком упрощает действительность и ею будет трудно руководствоваться в туристском походе. Если же линия прочерчивает маршрут вашего похода, тогда все в порядке, она служит простым и ясным указанием пути к цели. Конечно, на пути будут и овраги и болота, но зная общее направление, указанное этой простой линией, вы за обходными маневрами не потеряете из виду главную цель.

Скептику же не нравится такая «упрощенность» прямых путей, да и только! На извилистых дорожках его индивидуальность полнее проявляется. Точно так же не нравится ему и прозрачная вода, ибо в мутной воде рыбка лучше ловится. «Люди очень сложны, - писал М. Горький, - к сожалению, многие уверены, что это украшает их. Но сложность - это пестрота, конечно, очень удобная... в целях мимикрии».

Содержательная, богатая сложность обязательно конденсируется в мудрой простоте. Разве не затем нужен сложный путь поиска, чтобы прийти к максимально простому решению? Пестрая усложненность только имитирует эту стремящуюся к простоте сложность. Усложненность скептика никуда не стремится, она лишь помогает избегать простых и однозначных решений, простой и ясной ответственности за порученное дело, прямых - и трудных в этой своей прямоте - путей.

Маскирующая сложность!

Трагичность. До подлинной трагедии, требующей смелости и упорства духа, скептик никогда не возвысится. Но элементы трагического восприятия жизни у него есть. Он не прочь возвести в ранг «трагической диалектики» обыкновеннейшее: «Среда заела». Ему чужды слова поэта: «Я слаб, но я не раб судьбы своей» (Н. Бараташвили). Уж если у скептика появился хоть намек на слабость, будьте спокойны, он выжмет из нее все возможное: и сочувствие, и поблажки, и внеочередной отпуск, и бесплатную путевку и т. д. и т. п. Он предпочитает жить «по обстоятельствам», то есть приспосабливаться к ним, а не преодолевать их. Но когда обстоятельства бьют по носу, он усматривает в этом трагичность, роковое несовершенство мироздания: «Такова жизнь, и не нам ее переделывать».

Трагикомичность!

Итак, позиция скептика - это хитрая, выгодная и нечестная позиция. Я могу простить ошибающегося врага, но трудно простить того, кто, не вмешиваясь в борьбу, с ухмылкой наблюдает за чужими ошибками. Догматик прет напролом, и его «состав преступления» всегда налицо. Скептик предпочитает не оставлять улик. По видимости он «как все», а на самом деле всегда себе на уме, его хата всегда с краю. Поэтому и переубедить скептика очень трудно. Еще Гегель говорил: «Человека, который непременно желает быть скептиком, нельзя переубедить или заставить принять положительную философию - точно так же, как нельзя заставить стоять человека, парализованного с ног до головы». Это сравнение можно уточнить: паралич еще поддается лечению, но скепсис - это симуляция паралича.

Не сгустил ли я, однако, краски, рисуя портрет скептика? Ставлю этот вопрос сам, ибо хорошо знаю, что недоумения такого рода всегда возникают при неправильном понимании соотношения философских обобщений с реальностью. В самом деле, не часто встретишь такую концентрацию скептических черт в одном человеке. Они разбросаны среди других свойств людских характеров, смешаны с ними, часто затушеваны и ослаблены этими другими чертами. Я же пытался показать квинтэссенцию скептицизма, дать портрет скептика в чистом виде, без «замутняющих» его примесей.

Для чего? Для того, чтобы ясно показать, что скептицизм не может быть основой для оптимальной организации человеческого поведения. Он расслабляет, демобилизует человека и в то же время маскирует эту расслабленность демонстрацией снисходительной иронии. Он является удобным средством для того, чтобы усыпить окружающих, влить в них яд недееспособности, а самому в нужный момент урвать жирный кусок. Скептицизм - это позиция нецельного человека, скрывающего свою нецельность за эклектической пестротой усложненности, сомнения, кажущейся широты взглядов и т. д. В общем, для скептика все средства хороши, только бы уйти от ясного выбора пути, от решений, от ответственности.

Скептицизм несовместим с коммунистическим идеалом гармонично развивающейся личности. Нигилистическая усмешка противна духу смелых и простых созидательных решений. И только господство этого духа способно понизить курс монеты скептицизма.