VII

VII

– А без пай здесь не так уютно, правда? – Спросила Лесли, глядя вниз. – Там вроде стало темнее.

– Жаль, что мы не успели о многом ее спросить. – Я поежился.

– А почему она была так уверена, что мы сами справимся? – Спросила Лесли.

– Если она – это мы, только ушедшие далеко вперед, – ответил я, – она должна знать наверняка.

– А-а.

Может, выберем место и посмотрим, что случится?

Она кивнула. И мы пошли на посадку.

Мы очутились посреди луга. Казалось, что вокруг нас плещется изумрудное озеро, заключенное в чашу из гор. В малиновых облаках пламенел закат. Швейцария, тут же решил я, мы приземлились на открытке с видом Швейцарии. В долине, среди деревьев были разбросаны домики с остроконечными крышами, белела колокольчиками. По деревенской дороге тащилась телега. Ее тянул не трактор и не лошадь, а животное, похожее издали на корову. Поблизости не было ни души, а на лугу – ни дорожки, ни козьей тропки. Только озеро травы с васильками, да горы с заснеженными вершинами стояли безмолвным полукругом.

– В моих руках бумага, – сказал старец. – Если выпустить эти слова в мир, их поймут и полюбят те, кто уже знает их истинность. Но перед тем, как подарить их миру, мы должны их как-то назвать. А это их погубит.

– Разве дать название чему-то прекрасному – значит его погубить?

Он удивленно посмотрел на меня: – нет беды в том, что мы даем название какой-нибудь вещи. Но дать название этим идеям – значит создать новую религию.

– Почему же?

Он улыбнулся и протянул мне манускрипт. – Я вручаю этот свиток тебе…

– Ричард, – подсказал я.

– Я вручаю этот свиток, явленный самим светом любви, тебе, Ричард.

Желаешь ли ты, в свой черед, отдать его миру, людям, жаждущим знать, что в нем написано, тем, кому не дана была высокая честь пребывать в этом месте, когда вручен был сей дар? Или ты хочешь оставить это писание лично для себя?

– Конечно, я хочу отдать его людям!

– А как ты назовешь свой подарок человечеству?

“Интересно, к чему он клонит, – подумал я. – Разве это важно?”

– Если его не назовешь ты, его назовут другие. Они назовут его “Книга Ричарда”.

– Понимаю. Ладно. Мне все равно, как его назвать… Ну хотя бы просто: свиток.

– А будешь ли ты хранить и оберегать свиток? Или ты позволишь людям по-своему его переписывать, изменять то, что им непонятно, вычеркивать то, что им не по душе?

– Нет! Никаких изменений. Эти слова даны нам светом. Никаких изменений!

– Ты уверен? А может, строчку там, строчку здесь – ради блага людского? “Многие этого не поймут?”, “Это может оскорбить?”, “Здесь неясно изложено?”

– Никаких изменений.

Он вопросительно поднял брови.

– А кто ты таков, чтобы на этом настаивать?

– Я был здесь в момент, когда они были даны, – ответил я. – Я видел, как они появились, видел сам!

– Поэтому, – подытожил он, – ты стал хранителем свитка?

– Почему именно я? Им может стать любой, если поклянется ничего в нем не изменять.

– Но кто-нибудь все равно будет хранителем?

– Кто-нибудь, наверное, будет.

– Вот тут и начинают появляться служители святого свитка. Те, кто отдает свои жизни, чтобы защитить некий образ мыслей, становятся служителями этого образа. Однако появление новых мыслей, нового пути – это уже само по себе изменение, и оно приносит конец миру, сложившемуся до него.

– В этом свитке нет угроз, – сказал я. – В нем любовь и свобода!

– Но любовь и свобода – это конец страху и рабству.

– Конечно! – Воскликнул я с досадой, к чему он клонит? Почему Лесли молчит? Разве она не согласна с тем, что это…

– А те, кто живет за счет страха и рабства, – продолжал Леклерк, – обрадуются ли они, узнав об истинах, заключенных в этом свитке?

– Наверное, нет, но мы не можем допустить, чтобы этот… Свет…

Угас!

– И ты обещаешь оберегать этот свет? – Спросил он.

– Конечно!

– А другие свиткиане, твои друзья, они тоже будут его защищать?

– Да.

– А если наживающиеся на страхе и рабстве убедят правителя этой земли в том, что ты опасен, если они нападут на твой дом с мечами в руках, как ты будешь защищать свиток?

– Я убегу вместе с ним!

– А если за тобой будет погоня и тебя загонят в угол?

– Если потребуется, я буду сражаться, – ответил я. Есть принципы дороже самой жизни. Есть идеи, за которые стоит умереть.

– Вот так начнутся войны за свиток, – старик вздохнул. -

Доспехи, мечи, щиты и знамена, лошади, пожары и кровь на мостовой. И войны эти будут не малыми. Тысячи истовых верующих придут тебе на подмогу. Десятки тысяч умных, ловких и смелых. Но принципы, заключенные в свитке, опасны для всех правителей. Десятки тысяч выступят.

И тут я начал понимать то, что пытался сказать мне Леклерк.

– Чтобы вы могли отличать своих от чужих, – продолжал он, – тебе понадобится особый знак. Какой выберешь ты? Что начертаешь на своих знаменах?

Мое сердце застонало под тяжестью его слов, но я продолжал отстаивать свою правоту.

– Символ света, – ответил я. – Знак огня.

– И будет так, – продолжал он эту еще не написанную историю, – что знак огня встретит знак креста на поле брани во Франции, и огонь победит. Победа будет славной, и первые города знака креста будут сожжены дотла твоим святым огнем. Но крест объединится с полумесяцем, и их огромное войско вторгнется в твои пределы с юга, запада, востока и севера. Сотни тысяч воинов против твоих восьмидесяти тысяч.

Пожалуйста, хотел я сказать, остановись. Я знал, что случится дальше.

– И за каждого крестоносца, за каждого янычара, которого ты убьешь, защищая свой дар, имя твое возненавидят сотни. Их отцы и матери, жены и дети, все их друзья возненавидят свиткиан и проклятый свиток, погубивший их возлюбленных, а свиткиане будут презирать всех христиан и проклятое распятие, всех мусульман и проклятый полумесяц за то, что они погубили их родных свиткиан.

– Нет! – Вырвалось у меня. Каждое его слово было истинной правдой.

– А во время священных войн появятся алтари и вознесутся к небу шпили соборов, увековечивающих величие свитка. И те, кто искал духовного роста и нового знания, найдет вместо них тяготы новых предрассудков и новых ограничений: колокола и символы, правила и псалмы, церемонии, молитвы и одеяния, благовония и подношения золота. И тогда из сердца свиткианства уйдет любовь, и войдет в него золото. Золото, чтобы строить храмы, еще краше прежних, золото, чтобы выковать новые мечи и обратить неверующих и спасти тем их души.

– А когда умрешь ты, первый хранитель свитка, потребуется золото, дабы вознести на века лик твой. Появятся величественные статуи, огромные фрески и картины, воспевающие эту нашу встречу своим бессмертным искусством. Представь роскошный гобелен: здесь свет, вот свиток, а там разверзлась твердыня неба и открылся путь в рай. Вот коленопреклоненный великий Ричард в сверкающих доспехах, вот прекрасный ангел мудрости со священным свитком в руках, а вот старый Леклерк у своего костерка в горах, свидетель явному чуду.

“Нет! – Подумал я. – Это невозможно.”

Но это было неизбежно.

– Отдай в мир этот свиток и появится новая религия и еще один клан священников, снова мы и снова он и, опять брат пойдет на брата. Не пройдет и сотни лет, как ради слов, написанных здесь, погибнет миллион человек. А за тысячу лет – десятки миллионов. И все ради этой бумажки.

В его голосе не было ни горечи, ни сарказма, ни усталости от жизни. Жан Поль Леклерк был исполнен знанием, накопленным всей его жизнью, спокойным принятием того, что он в ней встретил.

Лесли поежилась.

– Дать тебе куртку? – Спросил я.

– Спасибо, дорогой, – сказала она, – мне не холодно.

– Не холодно, – эхом отозвался Леклерк. Он вытащил из костра горящую веточку и поднес ее к золотистым страницам. – Это вас согреет.

– Нет! – Я отдернул свиток. – Сжечь истину?

– Истина не горит. Она ждет каждого, кто пожелает найти ее, – ответил он.– Сгореть может только этот свиток. Выбор за вами. Хотите ли вы, чтобы свиткианство стало новой религией в этом мире? – Он улыбнулся.

– А вас объявят святыми…

Я взглянул на Лесли, в ее глазах, как и в моих, мелькнул ужас.

Она взяла веточку из рук старца и подожгла края манускрипта. В моих руках распустился золотистый огненный цветок, я бросил его на землю.

Свиток, догорая, вспыхнул и угас.

Старик облегченно вздохнул. – Воистину благословенный вечер! – Молвил он. – Редко нам выпадает случай спасти мир от новой религии!

Затем он, улыбаясь, повернулся к моей жене и спросил с надеждой: – а мы спасли его?

Она улыбнулась в ответ. – Спасли. В нашей истории, Жан Поль Леклерк, нет ни слова о свиткианстве и войнах за дар света.

Они простились долгим взглядом. Затем старец слегка поклонился нам и ушел в темноту.

Охваченные пламенем страницы все еще полыхали у меня перед глазами, откровение, обращенное в пепел.

– Но те, кому необходимо знание, скрытое в этом свитке, – обратился я Лесли. – Как им… Как нам узнать, что там было написано?

– Он прав, – ответила она, глядя старцу вслед, – те, кто ищет свет и истину, могут найти их сами.

– А я в этом не уверен. Иногда нам нужен учитель.

Она повернулась ко мне. – А ты попробуй, – предложила она. – Представь, что ты честно и неистово жаждешь узнать, кто ты, откуда ты пришел и почему ты вообще здесь. Представь, что ты готов без устали искать ответ на эти вопросы.

Я представил, что я в поисках знаний не покладая рук копаюсь в библиотеках, хожу на всякие лекции и семинары, веду дневник, записывая в него свои мечты и размышления, образы, пришедшие ко мне во время увиденных медитаций на горных вершинах, все то, что подсказали мне сны, совпадения и случайные слова незнакомцев, – словом, представил то, что мы делаем, когда нам дороже всего в нашей жизни становится познание нового. – Ну, а теперь?

– А теперь, – сказала она, – можешь ли ты представить, то ты не найдешь всего этого сам?

“Ух ты, – подумал я. – Как ей удается так здорово открывать мне глаза!”

Я поклонился в ответ: – моя леди Леклерк, принцесса знаний. Она присела в медленном реверансе. – Милорд Ричард, принц огня. Мы безмолвно стояли рядом, и я обнял ее. Звезды ярко горели в чистом воздухе гор, но они были не над нами, а вокруг нас. Мы стали единым целым со звездами, с Жаном Полем Леклерком, со свитком и наполняющей его любовью, с Пай, Тинк и Актином. Живущими одной-единственной жизнью со всем, что есть, было и будет. Одной-единственной.