132 ЭНГЕЛЬС — МАРКСУ[354] В ЛОНДОН
132
ЭНГЕЛЬС — МАРКСУ[354]
В ЛОНДОН
[Манчестер], 3 декабря 1851 г.
«Представители Франции, заседайте с миром!»[355] В самом деле, где же эти господа могут более мирно заседать, как не в казарме Орсе под охраной батальона венсеннских стрелков!
История Франции вступила в стадию совершеннейшего комизма. Что может быть смешнее, чем эта пародия на 18 брюмера, устроенная в мирное время при помощи недовольных солдат самым ничтожным человеком в мире и не встретившая, насколько можно пока судить, никакого сопротивления. А как ловко были пойманы все эти старые ослы! Самая хитрая лиса во всей Франции — старый Тьер, самый тертый калач из всего адвокатского сословия — г-н Дюпен попались в западню, которую им расставил самый отъявленный болван нынешнего столетия; они попались так же легко, как генерал Кавеньяк со своей глупой республиканской добродетелью и как хвастун Шангарнье! А в довершение картины — охвостье парламента с Одилоном Барро в роли «Лёве фон Кальбе», и этот самый Одилон требует, чтобы его, ввиду такого нарушения конституции, арестовали, и никак не может добиться, чтобы его отправили в Венсеннскую тюрьму! Вся эта история как будто нарочно придумана для Красного Вольфа{524}; отныне только он может писать историю Франции. Был ли когда-нибудь в мире совершен переворот, который сопровождался бы такими вздорными заявлениями, как этот? А смехотворный наполеоновский церемониал, годовщина коронования и Аустерлица, спекуляция конституцией Консульства и т. п. Одно то, что все это могло удаться хотя бы на один день, свидетельствует о такой деградации господ французов, о таком их ребячестве, которое не имеет себе равного.
Великолепен захват великих говорунов «порядка», в особенности маленького Тьера, а также храброго Шангарнье. Великолепно заседание охвостья парламента в 10-м округе с гном Берье, который до тех пор кричал в окно: «Да здравствует республика», пока вся эта компания не была захвачена и заперта под охраной солдат во дворе казармы. А этот глупый Наполеон, который сразу же начал укладываться, чтобы перебраться в Тюильри. Хоть целый год промучайся, не выдумаешь комедии лучше этой.
А вечером, когда глупец Наполеон наконец-то бросился в давно желанную постель в Тю-ильри, этот умник все еще, наверное, не сознавал, каково, в сущности, его положение. Консульство без первого консула! Никаких особо серьезных внутренних трудностей — не больше, чем вообще за последние три года, — никаких особых финансовых затруднений, даже в его собственном кармане, никакой угрозы границам со стороны коалиции, никакой необходимости переходить через Сен-Бернар или одерживать победу при Маренго! Есть от чего прийти в отчаяние. Нет больше даже Национального собрания, которое расстраивало бы великие планы непризнанного героя. Сейчас, по крайней мере, этот осел так же свободен, так же ничем не связан, обладает такой же абсолютной властью, как старый Наполеон вечером 18 брюмера, и он чувствует себя настолько непринужденно, что не может не выдавать на каждом шагу свою ослиную природу. Ужасная перспектива отсутствия противоречий!
Но народ, народ! Народу наплевать на всю эту лавочку, он радуется как ребенок дарованному ему избирательному праву и, вероятно, использует его также по-ребячески. Чего можно ожидать от этих смехотворных выборов в воскресенье на той неделе, если они вообще состоятся! Ни печати, ни митингов, осадное положение в полной силе, и к тому же еще приказ избрать депутатов в течение двух недель.
Что же может получиться из всей этой чепухи? «Встанем на всемирно-историческую точку зрения»[356], и у нас будет великолепная тема для декламации. Так, например: теперь должно выясниться, возможен ли преторианский режим эпохи Римской империи, предпосылками которого являлись совершенно по-военному организованное обширное государство, обезлюдевшая Италия и отсутствие современного пролетариата, — возможен ли подобный режим в такой географически компактной, густонаселенной стране, как Франция, где имеется многочисленный промышленный пролетариат. Или: у Луи-Наполеона нет собственной партии; он попирал ногами легитимистов и орлеанистов, теперь ему придется сделать поворот налево. Поворот налево означает амнистию, амнистия означает столкновение и т. д. Или еще: всеобщее избирательное право — основа власти Луи-Наполеона, он не может его нарушить, но существование всеобщего избирательного права в настоящее время несовместимо с существованием Луи-Наполеона. И другие тому подобные отвлеченные темы, на которые так легко рассуждать. Но после того, что мы вчера наблюдали, нечего рассчитывать на народ. Кажется, право, будто историей в роли мирового духа руководит из гроба старый Гегель, с величайшей добросовестностью заставляя все события повторяться дважды: первый раз в виде великой трагедии и второй раз — в виде жалкого фарса. Коссидьер вместо Дантона, Л. Блан вместо Робеспьера, Бартелеми вместо Сен-Жюста, Флокон вместо Карно и этот ублюдок{525} с дюжиной первых встречных погрязших в долгах офицеров вместо маленького капрала{526} с его плеядой маршалов. До 18-го брюмера мы, стало быть, уже добрались.
Ребячески глупо вел себя парижский народ: «Нас это не касается, пусть президент и Собрание перегрызут друг другу горло, не все ли нам равно!» Но то, что армия осмелилась навязать Франции правительство, да еще такое правительство, — это уже, несомненно, касается народа, и толпа еще подивится тому всеобщему «свободному» избирательному праву, которое ей предстоит осуществлять «впервые с 1804 года»!
Как далеко мировой дух, видимо, очень раздосадованный на человечество, заведет этот фарс, придется ли нам в течение одного года пережить Консульство, Империю, Реставрацию и т. д., необходимо ли, чтобы наполеоновскую династию поколотили на улицах Парижа, прежде чем она станет невозможной во Франции, — этого и сам черт не знает. Мне кажется, однако, что дела принимают исключительно нелепый оборот и что crapauds{527} ждут неслыханные унижения.
Допустим даже, что Л[уи]-Н[аполеон] временно укрепит свою власть, но ведь не может же такая ерунда затянуться надолго, как бы низко ни пали французы. Что же делать? Одно ясно, что перспектив на революцию чертовски мало, и если гг. Блан и Ледрю еще вчера днем укладывали свои пожитки, то сегодня они спокойно могут снова их распаковывать. Громовой голос народа еще не призывает их на родину.
Здесь и в Ливерпуле эта история сразу же застопорила торговлю. Но сегодня в Ливерпуле спекуляция уже снова в полном разгаре. А французские фондовые бумаги упали лишь на 2 процента.
При нынешних обстоятельствах придется, конечно, отложить попытки выступить в английской печати в защиту кёльнцев{528}. О статьях для «Tribune»{529} — они, очевидно, в ней уже появились — напиши по-английски редактору. Возможно, что Дана отсутствует, но на деловое письмо, наверное, последует ответ. Скажи ему, чтобы он прислал с обратным пароходом точные сведения о том, что он сделал с этими рукописями. Если они были использованы в «Tribune», то пусть он пришлет с той же оказией номера газеты, в которых они были напечатаны; скажи ему, что копий у нас нет, а не имея перед глазами уже отосланных статей, мы не можем после такого долгого перерыва писать продолжение серии.
Вероятно, было очень забавно наблюдать, какой эффект произвели известия из Франции на европейскую эмигрантскую чернь. Хотелось бы мне это видеть. В ожидании известий от тебя.
твой Ф. Э.
Впервые опубликовано в книге: «Der Briefwechsel zwischen F.Engels und К. Marx». Bd. I, Stuttgart, 1913
Печатается по рукописи
Перевод с немецкого