Черная дыра

Черная дыра

Сегодня, хотя вся серьезность положения пока не признается, мы являемся свидетелями глубокого кризиса не того или иного правительства, но самой представительной демократии во всех ее формах. В одной стране за другой политическая технология Второй волны шипит, скрипит и угрожающе плохо функционирует.

Принятие политических решений по жизненно важным вопросам, стоящим перед обществом в Соединенных Штатах, почти полностью парализовано. Полных шесть лет после эмбарго ОПЕК, несмотря на разрушительное воздействие этого эмбарго на экономику, несмотря на угрозу, которую оно представляет для независимости и даже военной безопасности, несмотря на продолжительное изучение в Конгрессе, несмотря на многочисленные реорганизации бюрократического аппарата, несмотря на страстные обращения президента, американская политическая машина по–прежнему беспомощно крутится вокруг собственной оси, неспособная произвести хоть что–нибудь, отдаленно напоминающее последовательную энергетическую политику.

Этот политический вакуум не уникален. У Соединенных Штатов нет также ясной (или такой, которая могла бы стать ясной) политики в области урбанизации, экологической политики, семейной политики, технологической политики. У них нет даже — если прислушаться к критике из–за границы — различимой внешней политики. Если бы даже такие политики существовали, американская политическая система не была бы способной интегрировать их и расставить приоритеты. Этот вакуум отражает столь глубокий упадок в принятии решений, что президент Картер в своей абсолютно беспрецедентной речи был вынужден признать «паралич... застой... и дрейф» собственной администрации[574].

Однако провал в принятии решений не является монополией одной партии или одного президента. Он становится все более глубоким с конца 1960–х годов и отражает лежащие в его основе структурные проблемы, которые ни один президент — республиканец или демократ — не может решить в рамках существующей системы. Эти политические проблемы оказывают дестабилизирующее воздействие на другие главные социальные институты, такие как семья, школа и корпорация.

Десятки законов, оказывающих непосредственное воздействие на семейную жизнь, отменяют друг друга или противоречат друг другу, усиливая семейный кризис. Средства на строительство в системе образования пошли как раз в тот момент, когда численность детей школьного возраста начала снижаться, возводилось множество ненужных школьных зданий, что привело к сокращению средств, в которых отчаянно нуждались другие сферы. Тем временем корпорации вынуждены действовать в настолько изменчивой политической среде, что они не знают, чего ждет от них правительство на следующий день.

Сначала Конгресс требует от «General Motors» («GM») и других автопромышленников устанавливать на все новые автомобили каталитические конвертеры, чтобы окружающая среда была чище[575]. Затем, когда «GM» тратит 300 млн долл. на конвертеры и подписывает 500–миллионный 10–летний контракт на драгоценные металлы, необходимые для их производства, правительство объявляет, что автомобили с каталитическими конвертерами выбрасывают в воздух в 35 раз больше серной кислоты, чем машины без них.

В то же самое время взбесившаяся регулирующая машина производит все более непреодолимую сеть правил — 45 тыс. страниц сложных новых инструкций в год[576]. 27 разных правительственных служб контролируют выполнение около 5600 федеральных инструкций, которые относятся только к производству стали. (Тысячи дополнительных правил применяются к добыче, маркетингу и транспортным операциям в металлургической промышленности[577].) Ведущая фармацевтическая фирма «Eli Lilly» тратит на заполнение правительственных бланков больше времени, чем на проведение исследований в области рака и болезней сердца[578]. Один отчет нефтяной компании «Exxon» Федеральному энергетическому управлению занимает 445 тыс. страниц — тысячу томов![579]

Китайская сложность тянет экономику вниз, а те, кто принимает решения в правительстве, кидаются из стороны в сторону, что усугубляет острое ощущение анархии. Политическая система, изо дня в день совершающая беспорядочные зигзаги, в значительной мере затрудняет борьбу наших основных социальных институтов за выживание.

Этот провал в принятии решений — не только американский феномен. У правительств во Франции, Германии, Японии и Великобритании, не говоря уж об Италии, проявляются те же симптомы[580], то же происходит и в коммунистических индустриальных государствах. И в Японии премьер–министр заявляет: «Мы все чаще слышим о всемирном кризисе демократии. Ее способности решать проблемы, иначе говоря, так называемой способности демократии управлять, брошен вызов. В Японии парламентская демократия также подвергается серьезному испытанию»[581].

Машина по принятию политических решений во всех этих странах становится все более заторможенной, изношенной, перегруженной, затопленной недостоверными данными и сталкивается с неизвестными ей опасностями. Поэтому мы и видим, что люди, принимающие решения в правительстве, не способны принимать высоко приоритетные решения (или делают это очень плохо) и при этом яростно стремятся принимать тысячи более мелких, зачастую тривиальных решений.

Если и появляются важные решения, то они обычно запаздывают и редко достигают того, ради чего созданы. «Мы решили все проблемы с помощью законодательства, — под сильным нажимом говорит британский законодатель. — Мы приняли семь актов против инфляции. Мы множество раз уничтожили несправедливость. Мы решили экологическую проблему. Законодательно любая проблема была решена бессчетное ко личество раз. Но проблемы остаются. Законодательство не работает».

Диктор американского телевидения, обращаясь в поисках аналогии к прошлому, выразил это иначе: «Именно сейчас я чувствую, что страна — это дилижанс, лошади очертя голову несутся вперед, кучер пытается натянуть поводья и осадить их, но кони не слушаются».

Вот поэтому многие люди, включая тех, кто находится на вершине власти, чувствуют себя такими бессильными. Один из ведущих американских сенаторов в частной беседе рассказывал мне о своем глубоком разочаровании и ощущении, что он не может совершить ничего полезного. Он спрашивает, стоит ли того крах семейной жизни, бешеный темп существования, долгие изнурительные поездки, бесконечные совещания и непрекращающееся давление. Член британского парламента задает тот же вопрос, добавляя: «Палата общин — это музей, реликвия!» Высокопоставленный чиновник из Белого дома жалуется мне, что даже президент, по–видимому, самый могущественный человек в мире, чувствует свое бессилие. «Президент чувствует себя так, как будто он кричит в телефонную трубку, а на другом конце никого нет».

Эта усиливающаяся неспособность принимать своевременные и компетентные решения изменяет самые глубокие властные отношения в обществе. При нормальных, нереволюционных условиях элиты любого общества используют политическую систему, чтобы укреплять свое господство и добиваться своих целей. Их власть определяется способностью заставить какие–то события произойти или помешать им. Для этого необходимо предсказывать и контролировать события так, что если они дернут поводья, лошади остановятся.

Сегодня элиты больше не могут предсказывать последствия своих собственных действий. Политические системы, через которые они действуют, настолько устаревшие и скрипучие, настолько отстают от событий, что даже тогда, когда элиты ради собственной выгоды пристально «контролируют» системы, результаты часто оказываются неожиданными и противоположными ожидаемым.

Поспешим добавить: это не значит, что власть, утраченная элитами, досталась остальной части общества. Власть не передается, она беспорядочна, и в каждый отдельный момент никому не известно, кто за что отвечает, кто имеет реальные (в отличие от номинальных) полномочия и как долго эти полномочия продлятся. В этой бурлящей полуанархии простые люди становятся озлобленно циничными не только по отношению к собственным «представителям», но — что более зловеще — по отношению к самой возможности быть кем–то представленными.

В результате «утешительный ритуал» голосования, свойственный Второй волне, начал утрачивать силу. Год от года снижается участие американцев в голосовании. Во время президентских выборов 1976 г. 46% избирателей остались дома, а это означает, что президент был избран приблизительно четвертью электората — в действительности одной восьмой всего населения страны[582]. Позднее Патрик Кэддел, проводящий опросы общественного мнения, выяснил, что только 12% электората еще считают, что голосование вообще имеет значение.

Подобным образом утрачивают свою притягательную силу и политические партии. В период с 1960 по 1972 г. число «независимых», не принадлежащих ни к одной партии Соединенных Штатов, выросло на 400% и 1972 г. стал первым за более чем столетие, когда число независимых уравнялось с количеством членов одной из основных партий[583].

Параллельные тенденции мы видим и в других местах. Лейбористская партия, которая до 1979 г. была в Великобритании правящей, истощилась до такой степени, что хорошо, если в стране с населением 56 млн человек она может говорить о 100 тыс. активных членов[584]. В Японии «Yomiuri Shimbun» сообщает, что «избиратели мало верят в свое правительство. Они чувствуют себя отделенными от своих лидеров»[585]. Волна политического разочарования захлестывает Данию. Датский инженер выражает мнение многих: «Политики оказываются неспособными останавливать тенденции».

В Советском Союзе, пишет диссидент Виктор Некипелов, последнее десятилетие представляется «годами усиливающегося хаоса, милитаризации, катастрофического разрушения экономики, увеличения стоимости жизни, нехватки основных продовольственных продуктов, увеличения преступности и пьянства, коррупции и воровства, но более всего падения престижа нынешнего руководства в глазах народа»[586].

В Новой Зеландии бессодержательность основного политического направления побудила одного из недовольных изменить имя на Микки Маус и выставить свою кандидатуру. Подобное делает так много людей, принимающих имена вроде Алисы в Стране чудес, что парламент ринулся законодательно запрещать кому–либо претендовать на выборную должность, если человек официально сменил имя в течение шести месяцев до выборов[587].

Граждане проявляют больше чем гнев — отвращение и презрение — к своим политическим лидерам и правительственным чиновникам. Они чувствуют, что политическая система, которая призвана быть штурвалом или стабилизатором в меняющемся, стремительном обществе, сама разрушена, крутится и машет крыльями без всякого контроля. Вот почему группа политологов, недавно проводившая исследование в Вашингтоне, чтобы выяснить, «кто здесь управляет», пришла к простому, уничтожающему ответу. Итог их отчету, опубликованному Американским институтом предпринимательства (American Enterprise Institute), подводит профессор Университета графства Эссекс (Великобритания) Энтони Кинг: «Короткий ответ... должен бы быть: «Никто. Здесь никто ни за что не отвечает»[588].

Не только в Соединенных Штатах, но и во многих странах Второй волны, в которые бьет Третья волна перемен, все более глубоким становится политический вакуум — «черная дыра» в обществе.