7. Материализм стоиков как бессознательный идеал-реализм

7. Материализм стоиков как бессознательный идеал-реализм

Замечательный образец учения, имеющего по своей внешности характер материализма, а в действительности представляющего собою безотчетный идеал-реализм, есть метафизика стоиков. Чтобы выяснить почему многим умам материализм кажется привлекательным, я считаю полезным изложить метафизику стоицизма и показать, что в сущности их учение есть идеал-реализм.

Излагая метафизику стоиков, я буду иметь в виду преимущественно Древнюю Стою, т. е. учения Зенона, Клеанфа и Хризиппа, а также учения Посейдония, представителя Средней Стои [XCVII].

Основатель стоицизма Зенон (из Кития на Кипре, 336-264 до Р. X.) утверждает, что в основе всего «есть два начала, деятельное и страдательное. Страдательное начало есть бескачественная сущность, материя, а деятельное в ней начало есть Логос (разум), Бог. Будучи вечным Логос образует во всей материи все единичное» (St. v. fr., I, 85). Пронизывающий все вещи Разум, есть, согласно Зенону, eimarmenh (I, 87), т. е. необходимая связь вещей, закон природы, как видно, например, из определения Хризиппа, который говорит, что eimarmenh «есть разум согласно которому возникшее возникло, возникающее возникает и собирающееся возникнуть возникнет» (II, 913).

Не следует, однако, понимать этот Разум как только идеальное духовное бытие, как закон; и Провидение: настойчиво и повсеместно стоики указывают на то, что Мировой Разум имеет телесное бытие.

В самом деле, Логос, говорят они, есть огонь (pur), пронизывающий вселенную. Чтобы отличить его от обыкновенного земного огня, стоики часто называют его словами pur tecnikon, т. е. огонь созидающий, или же словом «эфир» или pneuma, также pneuma enqermon – огненное дуновение. Они определенно говорят, что это начало есть тело, именно чистейшее (I, 153) и тончайшее тело. Это тело есть Бог (I, 153); из него происходят все остальные тела и вообще весь мир. По учению Зенона «мир образуется, когда субстанция превращается из огня через воздух во влагу, затем плотные части её, соединившись, образуют землю, а тонкие становятся воздухом и, ещё больше разредившись, становятся огнем.

Затем из соединения этих стихий возникают растения, животные и все другие существа» (I, 102). – «Огонь, – согласно Хризиппу, – есть особая стихия, так как из него первого возникло все остальное путём превращения и со временем в него все вольется, разложившись, тогда как сам он не разлагается и не вливается в другое» (И, 413). Итак Логос-огонь есть Бог, из которого все происходит и в которого все возвращается. Периодически происходит мировой пожар, когда вселенная превращается целиком опять в огонь, чтобы затем вновь образоваться из огня.

Телесность всякого бытия определенно утверждается древними стоиками. По учению Хризиппа, «только то существует, что можно охватить и осязать» (II, 359). «Причина есть нечто сущее и именно тело», – говорит он (II, 336). «Все причины, – говорят стоики, – телесны, так как пневматичны» (II, 340). О душе Зенон говорит, что она есть пневма, но пневма есть тело, следовательно, душа есть тело (I, 137). Хризипп следующим образом доказывает телесность души: «Смерть есть отделение души от тела. Но ничто не телесное не может отделиться от тела; точно так же не телесное не может касаться тела; душа же и прикасается к телу и отделяется от него, следовательно, душа есть тело (swma)» (II 790; см. вообще fr. 790-800).

Точно так же и о Боге древние стоики определенно говорят, что он есть «чистейшее тело» (I, 153).

Подчеркивание телесности всего существующего принимает у стоиков часто нелепый характер. Так, например, они утверждали, что качества вещей суть тела: «свет, белизна, теплота суть тела» (II 386); «голос есть тело, как все способное влиять и действовать есть тело» (II, 387). Даже добродетели, пороки, мудрость и т. п. по их учению, суть тела.

К области нетелесного, по мнению Посейдония, относится: 1) мысль существующая только в выражении её словом (lekton), 2) пустота, 3) пространство и 4) время. Однако стоик Василид утверждал, что и эти предметы тоже суть тела [XCVIII].

Такие учения наводят на мысль, что метафизика стоиков есть материализм, доведенный до крайней степени грубости и нелепости, если понять их учение как утверждение, что существует вещество доброты вещество злобы, мудрости и т. п.; тогда можно было бы утверждать например, что стоит ввести в тело глупца некоторую дозу вещества мудрости (какой-нибудь из продуктов внутренней секреции, какой-либо гормон, скажет, может быть, современный биолог) и дурак станет умником. Можно, однако, вложить в эти слова и более приемлемый смысл, соответствующий тому, что фактически встречается на каждом шагу в литературе материалистов: доброму человеку присуще некоторое определенное телесное сложение, злой человек имеет иной склад тела особое строение мозга присуще мудрецу и т. п. Как следует понимать учение стоиков о телесности всех качеств, это будет выяснено несколько позже. Теперь, во всяком случае, ясно, почему историки философии чаще всего истолковывают метафизику стоиков как ярко выраженный материализм. В данный момент, однако, сосредоточимся пока не на вопросео материализме стоиков, а на другой стороне их системы, именно на их пантеизме.

Зенон и Хризипп утверждают, что мир и небо есть субстанция Бога (II, 1022). Как частицы членов соединяются и образуют семя, а когда из семени вырастают члены, эти частицы опять разделяются, так все возникает из Единого и вновь соединяется в Единое, говорит Клеанф. Весь мир божествен, но можно также сказать, что «Бог есть душа мира» (Клеанф, I, 532), имея в виду разумное и деятельное начало в миреи обозначая его словом Бог по преимуществу.

Как уже сказано, это разумное и деятельное начало, этот Бог по преимуществу, есть огненная «пневма, пронизывающая и все объёмлющая в себе» (II, 1051). Проникающее все вещи действие пневмы есть tonoz, т. е. напряжение, распространяющееся в каждой вещи изнутри наружу и возвращающееся опять внутрь. От этого «тонуса» поскольку он направлен наружу, зависят все качества вещей; от него же, поскольку он направлен внутрь, зависит единство и сущность вещи [XCIX]. Напряжение (тонус), направляющееся наружу вещи и внутрь её, есть нечто вроде силы отталкивания и силы притяжения. Симпликий так и говорит, что «стоики признают силу или, скорее, движение разрежающее и сгущающее [C]. Отсюда и возникают качества вещей о которых Хризипп говорит, что они суть «пневматические или воздушные напряжения (тонусы), которые, внедряясь в части материи формируют и образуют их» (И, 449).

Более грубые, чем огонь, стихии – воздух, вода и земля – образуются из божественного огня путём ослабления его тонуса (напряжения); наоборот, возрастание тонуса возводит от земли через воду и воздух опять к огню. Эти два противоположные направления процессов соответствуют тому, что Гераклит называл «путь вниз» и «путь вверх», имея в виду тоже превращение Огня-Логоса в воздух, воду, землю и обратно.

Не вся пневма превращается в низшие стихии; часть её остаётся на краю мира и управляет миром; её стоики называют hgemonikon tou kosmon (начало, руководящее миром). Впрочем, учение о том, что управляющее начало находится на краю мира, было принято не всеми стоиками. Посейдоний полагает, что это начало есть солнце, сердце мира. Оно – источник света, тепла, жизненного дыхания земли.

Куда бы ни помещали стоики Мировой разум, Мировой пневматический Логос, во всяком случае они утверждают, что он именно есть источник всех вещей в мире, обусловливающий и форму их (строение) и самую телесность их. Из Мирового Логоса возникает все многообразие мира потому, что он содержит в себе множество «семенных логосов» (logoi spermatikoi, логосы-семена), из которых развиваются не

только растения и животные, но и все другие вещи (Марк Аврелий, IV 36). Бескачественная материя (apoioz ulh) превращается в материю окачествованную (ulh poia) именно благодаря какому-либо семенному логосу или группе их.

Что же такое семенной логос? – «Семенной логос стоиков, – говорит Л. Штейн, – есть такая деятельность разлитой в мире чистой пневмы, которая посредством тонуса побуждает и подталкивает к разумному, целесообразному становлению и возникновению, к зарождению и дальнейшему развитию» [CI]. Как всегда у стоиков, это – неразрывное единство идеального и телесного бытия: семя-разум есть органическое телесное целое, пневма, обладающая таким тонусом, который, овладевая безжизненною матернею, формирует её и образует индивидуальное существо. Такое индивидуальное существо может погибнуть, но его семенной логос неразрушим; он формирует все новые и новые индивидуумы того же вида, будучи как бы гением рода (Прокл., Комментарий к Пармениду Платона, ed. Cous., V, стр. 135 *).

Мир, пронизанный и объединяемый Божественным Логосом-пневмою и содержащий в каждой отдельной вещи семенные логосы, аспекты Единого Логоса, есть одно целостное живое существо. «Если бы оливковое дерево, – говорит Зенон, – производило мелодически играющие флейты, разве ты сомневался бы, что ему присуще известное знание игры на флейте. Если бы платаны приносили ритмически звучащие лиры, точно так же ты признал бы, что платаны музыкальны. Почему же тогда не признать, что мир есть живое и разумное существо так как он порождает из себя одушевлённые и разумные существа?» (I, 112; см. вообще fr. 110-114). Точно так же Хризипп и Посейдоний признают, что «мир есть разумное, одушевленное и мыслящее существо» (II, 633-645). Поэтому все части мира соединены друг с другом как в живом организме, сочувствием друг к другу, симпатиею и корреляциею sumpaqeia, sumpnoia. Плотин, система которого в этом пункте сходна с системою стоиков, говорит о мире: «Все это целое проникнуто симпатиею, как единое живое существо, и далекое в нём тем не менее близко, подобно тому, как в организме отдельного животного ноготь, рог, палец и другие части, не стоящие рядом, хотя бы в промежутке между ними и не было никакого переживания, отдаленный член чувствует» [CII].

Как мир в целом, так и отдельные небесные светила, а также земля суть живые существа. Части их служат друг другу и целому и, наоборот целое служит частям. Так, земля, согласно Посейдонию, «питает» растения; в странах, где нет дождя, она обеспечивает растениям влагу путём наводнений, например, Нила, Евфрата, Инда; во время своих наводнений Инд не только увлажняет почву, но ещё и засевает её семенами растений [CIII]. Причинность и целесообразность здесь не обособлены друг от друга: божественная мировая разумность представляется стоикам с одной стороны, как общий закон, строго необходимая причинная связь, иногда даже как причинная связь движений, а с другой стороны эта же связь мыслится ими как осмысленное, целесообразное и благодетельное Провидение. Согласно Зенону, «необходимость есть движущая сила материи; она остаётся всегда равною себе и может быть названа также Провидением или Природою» (I, 176). «Общий закон, – говорит он, – который есть правильный разум (d oroq logoz), всепроникающий, тожествен с Зевсом, руководителем мирового порядка» (I, 162). Точно так же и Хризипп отожествляет закон природы, как «вечное, связное, упорядоченное движение», с Мировым разумом, имеющим характер провидения (II, 913, 916).

Итак, согласно учению стоиков, необходимое есть вместе и логичное а также целесообразное: причинный процесс есть процесс целестремительный и разумно целесообразный. Поэтому мир в целом есть наиболее совершенное бытие (I, 111), «он превосходно устроен, как наилучше управляемое государство» (см. St. v. fr. II, 1127-1131). Подчинение законам и целям этого государства есть высшее благо и высший долг человека. «Ты, Зевс и Судьба, – заявляет Клеанф, – ведите меня, куда мне предназначено Вами, и следовать я буду неуклонно; но если бы я стал трусливо уклоняться, всё равно я вынужден буду следовать» (I, 527), «Ducunt volentem fata, nolentem trahunt», – говорит Сенека (Epist. 107, 10; «судьба ведёт того, кто добровольно следует ей, тащит того, кто ей сопротивляется»).

Рассмотрев основы стоической метафизики, отдадим себе отчёт можно ли согласиться с распространенным в философской литературе утверждением, что мировоззрение стоиков есть материализм. Эд. Целлер говорит, что учение стоиков есть материализм, но в отличие от Демокрита это – материализм динамистический. Применяя усвоенную-выше терминологию, можно сказать, что Демокрит-сторонник гилокинетической теории материи, а стоики – сторонники динамистической теории. Для Демокрита тела суть вечно твердые атомы, непроницаемый объём которых есть вечно пребывающее состояние, весь мировом процесс сводится у него к слепому, бездушному движению этих атомов в пространстве и случайным, бесцельным столкновениям их. Наоборот, у стоиков сама телесность есть дейетвование: наполнение пространства есть напряжение (тонус), отталкивание наружу и притяжение внутрь. Эти процессы не бездушны и не бессмысленны: в основе их лежит симпатия частей мира друг к другу, они – разумны и целесообразны. Здесь неразрывно связаны друг с другом телесное протяженное бытие, душевное бытие (симпатия) и духовное идеальное, выраженное в понятии Nous (разум), Логос и logoi spermatikoi (семенные логосы).

Чтобы решить, есть ли это мировоззрение материализм, нужно отдать отчёт, какое отношение устанавливает оно между душевнодуховным и телесным бытием. Вспомним, что материализм только там где душевно-духовное бытие считается пассивным производным от телесного бытия. Но у стоиков душевное состояние симпатии есть начало руководящее телесным процессом; точно так же идеальный аспект Божественной пневмы, обозначаемый словом и «Логос» и «семенные логосы», изначала обусловливает целесообразный необходимый порядок телесного процесса, а не производится этим процессом. Отсюда ясно, что стоицизм есть не материализм. Это, динамизм, видящий везде в мире действование, исходный пункт которого всегда есть напряжение (тонус) усилие, стремление к определенной осмысленной цели, именно к осуществлению телесного бытия, воплощающего в себе разумный порядок.

Учения стоиков кажутся материалистическими, так как они чрезмерно подчеркивают мысль, что все душевно-духовное воплощено, что всеидеальное и все душевное имеет соматическую (телесную) сторону. Но само по себе это утверждение ещё не есть материализм: воплощение духовного и душевного даже повышает ценность этих начал и руководящее значение их, нисколько не уничтожая духовности и душевности; так например, усмотрение и переживание комического, выразившись в улыбке, приобретает большую бытийственную полноту, сохраняя своё духовно-душевное содержание в телесном обнаружении.

Основное начало в стоической метафизике есть не вещество, а сила – dunamiz. Это ясно выражено, по крайней мере, в метафизике Посейдония, как показали исследования Рейнгардта. Во всех сферах бытия Посейдоний усматривает своеобразные силы: у него есть понятие logikh dunamiz (сила мышления), xwtikh dunamiz (жизненная сила); Рейнгардт предполагает даже, что у него был термин spermatikh dunamiz (семенная сила) [CIV]. Согласно изложению Рейнгардта, основа мира у Посейдония есть живая Первосила, проявления которой образуют душевное и телесное бытие [CV]. Пользуясь терминологиею В. Штерна, можно сказать, что сила в философии Посейдония есть начало метапсихофизтеское, т. е. стоящее выше различия душевного и телесного процесса.

И у древних стожков намечено это превосходство деятельного начала над веществом (телесностью), над стихиями. Как уже сказано было выше, Зенон полагает в основу мира не стихии, а начала «arcai» которые ещё вовсе не имеют характера вещества: «есть два начала всего деятельное и страдательное. Страдательное начало есть бескачественная сущность, материя (ulh), а деятельное в ней начало есть Логос, Бог.

Будучи вечным, Логос образует во всей материи все единичное» (I, 85).

«Нужно различать, – говорит Хризипп, – начала (aroia) arcai и стихии: начала не возникают и не погибают, тогда как стихии гибнут во время мирового пожара. Начала бестелесны и не имеют формы, а стихии имеют форму» (II, 299). Итак, вещество (стихии – огонь, воздух, вода и земля), согласно учению стоиков, производно; что же касается первичной материи (ulh) она у стоиков вовсе не есть материя в современном смысле этого слова (или в смысле атомов Демокрита), она не есть осязаемое и видимое, данное в опыте вещество (как и «материя» Платона и Аристотеля), а неопределенное пассивное начало, объект воздействия активного начала Логоса. Отсюда уже ясно видно, что метафизика стоиков не есть материализм. Если они подчеркивают телесность всякого существа, то это не потому, чтобы телесность для них была первичным началом, а потому, что они видят в телесности актуализацию духа. Деятельный принцип, живая сила для них есть Логос, говорит Аа11 но впервые через физическую активность Логос достигает онтологической актуальности: «духовная сила, посредством тела выявляющаяся обозначается ими, как тело» (огонь) [CVI].

Таким образом, метафизика стоиков есть пансоматизм, однако не в смысле учения, будто существуют только тела, а в смысле учения, что все действительное имеет, кроме духовно-душевной, ещё и телесную сторону, и эти две стороны бытия, духовно-душевная и телесная, неотделимы друг от друга, не могут быть разорваны и вести самостоятельное существование.

Защитник такого пансоматизма может показаться при поверхностном взгляде на его учения материалистом. Чтобы избежать этого ложного истолкования, необходимо уметь отчётливо осуществлять глубокий анализ состава конкретного бытия, точно отличить различные стороны его, идеальную (духовную), душевную и телесную, дать определение каждой стороны, выяснить функцию каждой из них, обозначить каждую из них точным термином и показать, что, хотя реально они неотделимы друг от друга, всё же мысленно, в абстракции их можно ясно обособить друг от друга.

Такой работы стоики не произвели, или, вернее, они её производили но так, что постоянно искажали результаты её, впадая в ту ошибку которую прекрасно разъяснил в своих гносеологических исследованиях Шуппе, называя её ошибкою удвоения при абстракции. Познакомимся с этою ошибкою сначала с помощью схемы и затем с помощью сравнительно простого примера. Положим, что А В есть реально неразделимое целое; тогда задача правильной абстракции состоит в том чтобы мысленно отделить начисто А от В; при этом, если А В было конкретное наглядно представимое целое, то элементы, полученные после абстракции, А и В друг без друга не будут представимы наглядно они только мыслимы в понятии (begrifflich). Ум, обладающий слабою способностью к абстракции, не справится с этою задачею и, пытаясь мыслить А, на деле наверное будут мыслить (вернее, по-прежнему наглядно представлять) его не в чистом виде, а в виде АЬ; точно так жевместо В он будет мыслить аВ. Таким образом, из А В получаются после абстрагирования не элементы его, а удвоенное А В. Так, например если мы наглядно представляем себе красный куб и задаемся целью помыслить в отвлечении друг от друга цвет (чувственное качество) и протяженность, мы обыкновенно выполняем эту задачу следующим неправильным способом: представляем себе красноту в виде, например красного пятна, и протяженность в виде куба, т. е. по-прежнему в виде наглядного образа, заполненного если не цветом, то все жекаким-либо чувственным качеством, например, осязательными ощущениями или же линиями зрения (моторными ощущениями от движения глаза при рассматривании куба). Между тем правильная абстракция должна дать два элемента действительности, чувственное качество и протяженность, вовсе не представимые наглядно, а только мыслимые в понятии. Исказив А прибавкою к нему В, а также В прибавкою к нему А, мы не отдадим себе отчёта ни в специфических свойствах А, ни в специфических свойствах В.

Именно эту ошибку удвоения при абстракции совершают постоянно стоики. Выделив умственным взором из состава мирового бытия разумное сверхвременное и сверхпространетвенное начало, Логос, они не могут удержаться на этой высоте и тотчас же погружают Логос опять в вещественную стихию огня; думая об идеальном моменте силы, они тотчас же превращают его в центробежные и центростремительные «токи» и т. д.

Рассмотрим подробнее с этой точки зрения их учение о «семенных логосах». Согласно основному замыслу стоиков, «семенные логосы» должны быть мыслимы как идеальные, т. е. сверхвременные и сверхпространственные моменты пространственного телесного бытия. Принимая во внимание их свойства и функции, их необходимо мыслить наподобие «форм» Аристотеля. В самом деле, во-первых, семенные логосы неразрушимы; между тем, телесность, по учению стоиков, построена не атомистически, она делима до бесконечности и потому всегда может быть разрушена, по крайней мере, путём деления; мало того, она постоянно подвержена глубокому качественному превращению: огонь превращается в воздух, воду, землю и обратно. Во-вторых, определенные семенные логосы обусловливают разумное целесообразное строение всякого вида животных, растений, вообще всякой индивидуальной вещи.

Когда умирает какое-либо существо, например орел, соответствующий ему семенной логос не гибнет, но обусловливает зарождение нового орла с таким же разумным целесообразным строением тела. Это возможно лишь в том случае, если семенной логос есть идеальное сверхпространственное единство, которое управляет множеством частиц вещества в пространстве целостно динамически, т. е. посредством проявления во многих местах пространства своей напряженной силы, и не сводится только к телесному наполнению всего объёма тела орла.

Согласно динамистической теории материи, пространственные обнаружения силы семенного логоса сообщают и ему самому аспект телесности, однако существенное значение в созидании тела орла и управлении им принадлежит не этой протяженной телесности логоса, а его сверхпространственной и потому господствующей над многими точками пространства целости. Стоики, по-видимому, усматривают идеальный аспект целости семенного логоса, но он в их уме тотчас опять сливается с телесным аспектом, и они говорят о том, что семенной логос телесно пропитывает собою весь объём индивидуальной вещи и сдерживает её как единство. Критикуя это учение, новоплатоновец Прокл (410-485 по Р. X.) остроумно замечает, что если семенные логосы телесны, то они не могут сочетать части вещи воедино, так как в таком случае они даже и самих себя не могут сдерживать и сочетать воедино [CVII]. Ум Прокла последователя Плотина, высоко одаренный способностью умозрения отчётливо усматривает, что пространственное единство возможно лишь под условием сверхпространственного источника целости.

Как семенные логосы, так и Мировой Логос в целом подвергается у стоиков огрублению: они знают его духовный аспект, но, говоря о нём тотчас же опространствливают его и подменяют духовный аспект вещественным огнём, пневмою, телесно пронизывающею весь мир. Грубость их ошибки заключается не в том, что они приписывают божественному началу телесность, а в том, что они не различают в нём отчётливо духовную и телесную сторону, специфические свойства и специфическое значение каждой из этих сторон. Они рассуждают так, как будто телесная пронизанность мира однородною пневмою придает миру характер единого целого. По этому поводу можно повторить приведенное выше рассуждение Прокла: сама такая пневма, занимающая реально множество мест пространства, может быть единым целым лишь в том случае если в основе её есть идеальный сверхпространственный и сверхвременный источник целости её, сочетающий все «тонусы», т. е. все напряжения её, в нерасторжимое единство.

Идеальный источник целости индивидуальной вещи или единичного события сам, в свою очередь, сложен: в нём необходимо различать две сферы идеального – конкретно-идеальное начало, субстанцию или лучше сказать, субстанциального деятеля, и отвлеченные идеи, именно законы и формы его проявлений, а также идеи каждого проявления как целого.

Рассмотрим какой-либо конкретный факт и покажем, что в его строении участвуют не только многие реальные, но и различные идеальные моменты. Если певец художественно исполняет красивую музыкальную мелодию, то движения, звуки и душевные переживания его составляют реальные стороны этого процесса; это события, совершающиеся в пространстве и времени. Но здесь есть также сверхвременное и сверхпространственное бытие: это, во-первых, само я певца, господствующее во времени и пространстве над всем этим множеством событий, во вторых, отвлеченные формы этих событий, такие, как законосообразное строение их и т. п., и, наконец, что всего удивительнее, даже вся мелодия целиком существует здесь не только как событие во времени, но и как идеальное сверхвременное целое, поскольку певец, чтобы утонченно фразировать её, должен иметь в виду мысленно весь состав мелодии, как единство элементов, взаимно определяющих друг друга.

Стоики не различают точно этих различных сторон бытия: характерная черта их мировоззрения, связанная, может быть, с негреческим происхождением многих выдающихся представителей школы, есть недостаточно глубокий анализ бытия и обилие ошибок удвоения. Основное заблуждение их метафизики можно выразить следующим образом: проповедуя динамический пансоматизм, они не различают разницы следующих двух утверждений: «всякое бытие есть тело» и «всякое бытие производит телесные действования», не исчерпываясь ими и само, будучи глубже их.

Я останавливаюсь так долго на этих особенностях стоицизма потому, что они в высшей степени поучительны. У большинства материалистов мы находим то же самое заблуждение. Они безотчетно вкладывают в состав материи более глубокие идеальные начала, не умея мысленно отличить их от материи, и затем, оперируя таким сублимированным или, по крайней мере, не проанализированным понятием материи, вполне удовлетворяются им, так как находят в нём все, что нужно для понимания мира. Таковы, например, учения Робине, сущность которых изложена выше. Таковы вообще учения всех тех философов и учёных, которые, рассматривая весь состав мира как механизм и считая психические процессы подчиненными этому механизму, в то же время признают, что мир есть творение Бога. Примером может служить, кроме Робине, мировоззрение Пристли (1733-1804). Такие философы представляют себе мир как механизм, в котором все элементы столь мудро соотнесены друг с другом, что естественный механический процесс приводит к высоко целесообразным и осмысленным результатам. Такие мыслители, собственно, не отрицают идеальных основ мирового бытия но они понимают их, как идеи Бога, согласно которым сотворен мир.

Они упускают при этом из виду, что всякое идеальное начало, согласно которому осуществляется реальное бытие, образует неразрывное единство с этим бытием, так что реальное бытие, если отдать себе отчёт о всех срощенных с ним элементах, всегда оказывается идеально-реальным.

Закончу указанием на то, что громадное большинство натуралистов даже и не сводящих мир только к механическим процессам, обнаруживают те же описанные выше недостатки мышления, как только подходят к философским проблемам. Занимаясь специальными проблемами своих наук, они свободно и с величайшею точностью различают разные стороны предмета, выражая их в прекрасно выраженных понятиях. Но как только они выходят за пределы своей специальности и начинают исследовать философские предметы, требующие последних глубин анализа, утонченность мысли покидает их: идеальный и реальный аспект бытия сливаются в их уме в один недифференцированный комок и отвлечь их друг от друга они оказываются не в силах.