Выпуск № 16. 17 мая 2011 года

Выпуск № 16. 17 мая 2011 года

ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ И АКТУАЛЬНАЯ ПОЛИТИКА

Я хотел бы опять начать с нашей деятельности и с этой целью зачитать фрагмент из стенограммы, находящейся на официальном сайте президента России «Встреча с ветеранами Великой Отечественной войны и представителями военно-патриотических организаций»[27].

Махмут Гареев говорит президенту России очень правильные слова: «И в свете того, что Ваши помощники — Федотов и Караганов, другие — сейчас затеяли, назвали это десталинизацией, мне кажется, это все-таки ошибка. Я считаю, что надо обязательно увековечить память репрессий, вообще погибших. Если кто-то совершал преступления, что-то неправильное, нещадно надо критиковать. Вообще, надо объективно, независимо от того, кто это, критически оценивать историю. Но не надо насильственно сознание людей переделывать, целого народа. Думаю, что что-то в этой области надо поправить, это приведет только к раздору, расколу внутри нашей страны, в среде ветеранских организаций. Если можно, это надо бы поправить». Так говорит Гареев президенту.

Что отвечает президент?

«Что же касается оценок истории, я не буду сейчас погружаться в оценки истории. Скажу только одно: применительно к историческим событиям недопустимы никакие кампании. Любая кампанейщина во вред безотносительно к оценке роли или места тех или иных политических персонажей. Во-первых, мы должны смириться с тем, что они были в нашей истории, их никуда не деть. Это первое. И второе — эти оценки могут быть абсолютно разными, но они не должны принимать характер кампании. Мы кампании видели в советский период сначала с разоблачением разных врагов и так далее, потом кампании появлялись и в другие периоды. (Имеется в виду постсоветский период. — С. К.) Их быть не должно, это должен быть объективный, нормальный анализ. Каждый свой выбор сделает, и это будет абсолютно корректно и точно. При этом должен быть обеспечен доступ к знанию, к объективным знаниям».

Я не случайно зачитал это высказывание президента, потому что оно имеет прямое отношение к нашему обсуждению деятельности.

Давайте разберемся еще раз, что же мы сделали, проведя анкетирование и выяснив, что подавляющее количество людей, занимающихся этим объективным нормальным анализом, вне всяких кампаний сделали свой выбор «корректно и точно» и сказали, что они десталинизации не хотят.

Начнем с того, что подобного рода анкетирование принципиально отличается от того, что представляют собой очень важные и на самом деле дающие вполне объективную информацию телевизионные голосования. Поскольку эти голосования тем не менее скомпрометировать можно, а такой вот статистический анализ нельзя; он имеет окончательный характер, обжалованию не подлежит. Чтобы такое анкетирование провести, нужно было выдвинуть саму идею этого исследования, разработать анкету, разработать к анкете инструкцию и проинструктировать людей. Создать штаб, собрать активистов — порядка 1500 человек (чего еще никогда не было), проинструктировать их. Осуществить мониторинг их деятельности в режиме «горячей линии». Собрать материал — это огромные ящики с анкетами. Обработать этот материал. Получить интеллектуальные, я бы сказал, боеприпасы, ящики со снарядами. Осуществить выстрелы из этих боеприпасов.

Мы осуществили на эту тему большой своевременный разговор в «Открытой студии». Осуществили разговор на «Голосе России»: Юлия Сергеевна Крижанская очень убедительно там выступала. Есть материалы Юлии Сергеевны на «Росбалте», есть большая развернутая статья моя и Юлии Сергеевны в газете «Завтра», где приведены все эти данные. Материалы находятся теперь на очень-очень многих сайтах, ими все оперируют. Так что выстрелы прозвучали и попали в цели.

Итак, оказано воздействие на процесс и получен некоторый результат — хотя бы в виде процитированной мною сдержанной оценки президента Российской Федерации, который тем не менее сказал уже нечто из того, что крайне важно для нас всех: кампанейщины не будет. А то, что предлагалось президентским Советом по правам человека, это оголтелая кампанейщина. Это оголтелая карательная политическая психиатрия. Кампанейщины не будет, каждый будет высказывать свою точку зрения, все получат доступ к информации. Точки зрения будут формироваться на равных.

Ну, вот они и формируются на равных с тем самым убийственным результатом, который мы сообщили, проведя опрос. Результатом, который не может игнорировать никто из тех, кто хочет управлять страной и тем более избираться. Эти результаты проигнорировать невозможно.

Что же касается дальнейшего, то, конечно, в послевыборный период можно опять чего-то захотеть. Но, как только это будет возможно, я считаю, что надо инициировать референдум — окончательный референдум по ряду ключевых вопросов, включая данный вопрос. И поскольку этот референдум должен быть референдумом прямого действия, то после этого уже никакая политическая конъюнктура и никакие внешние воздействия не могут повлиять на результаты такого референдума. Это нужно будет сделать. Это стратегическая перспектива завтрашнего дня.

Что же касается того, что мы намерены делать сейчас, то мы будем проводить исследования дальше, и я хотел показать, каким именно способом…

Точка, которая называется «десталинизация», — это очень важная точка. Поэтому каждый раз, когда надо проводить исследование, надо уходить в другую область и опять возвращаться к этой точке, потом уходить еще в какую-то область и возвращаться к ней. И вот так все время… Я не говорю — во всех исследованиях, но в значительном комплексе исследований нужно выстраивать вот такую фигуру (рис. 33):

Почему? Потому что я лично как политолог, который занимается политологией более 30-ти лет, я как человек, занимающийся тем, чем я занимаюсь, категорически настаиваю на том, что кампания по десталинизации, декоммунизации является частью большой мировой игры.

Это не конъюнктура, не происки отдельных третьестепенных сил. Ну, я понимаю, конечно, что Парламентская Ассамблея ОБСЕ — это не конечная инстанция в мировом процессе. И затеяли все это несколько наших бывших союзных республик, испытывающих к нам особо страстную нелюбовь. Все понятно. Но кампания эта совершенно иного масштаба. Это одна из крупнейших мировых кампаний. Если хотите, то это ось идущей мировой игры.

Постараюсь объяснить, почему. Коротко.

Для России, для русского сознания признание собственных недостатков, вот эта критика, какое-то внутреннее раскаяние в своей неправоте, острое осознание неправоты — это, если хотите, еще и часть духовно-религиозной традиции. Покаяние — это огромный позитивный соблазн для русской души. Это принцип самоумаления, после которого должен начаться колоссальный подъем.

И профессиональным холодным людям, принадлежащим к другим культурам, очень легко просчитать этот момент, понять структуру этого соблазна и попасть в него, задеть его своими интеллектуальными провокационными инструментами с тем, чтобы превратить этот позитивный соблазн в негативный соблазн самооплевывания. Превратить вот это самоумаление во имя подъема в самооплевывание и самоликвидацию.

Там все настолько трагически рядом находится — вот эта возможность самоумаления и возвышения, невозможность самоумаления без возвышения, — что достаточно сдвинуть это на несколько миллиметров духовных, и все превратится в свою противоположность. Там, как в русской душе всегда, все очень рядом, очень полярно.

Что было сделано? Шквальная шоковая кампания, именовавшаяся «перестройкой» и не имеющая ничего общего с модернизацией, развитием как таковым, преобразованием нашей жизни, с какой бы то ни было революцией и т. д., и т. п., — вот эта шквальная подлая кампания как раз и апеллировала к очень большому позитивному духовному соблазну русской культуры и превращала его в этот негатив. Она сдвигала его таким способом, чтобы началась самоликвидация, которая уже никакого возвышения в себе содержать не будет.

Это было сделано. И миром воспринято как подписание моральной капитуляции. Осудив себя таким способом, осудив таким способом собственный проект, собственную идею, во имя которой были принесены огромные жертвы… И тут жертвами являются все. Жертвы коллективизации — это тоже жертвы на алтарь великого проекта. Белые, погибшие в гражданской войне, — это жертвы на алтарь великого проекта. Мой дед, пострадавший в 1937 году, — это жертва на алтарь великого проекта. Великого проекта, имеющего своим апофеозом победу во Второй мировой войне — уничтожение фашизма. Так распорядилась мировая история. Это место она отвела России. Так она расставила фигуры на великой шахматной доске.

Мне все время вспоминается фильм Антониони «Блоу ап», где гитаристы бьют гитары о стены, потом куски кидают в зал. В героя попадает один из кусков, он дерется за него, вырывает у кого-то, прижимает его к себе. Выходит на улицу, смотрит: дождь идет, лужи вокруг, какой-то кусок дерева у него в руках… Он выкинул его и пошел дальше.

Вот этот вот жест выкидывания того, на что так молились, во что так верили, что так любили, на алтарь чего принесли такие жертвы, пролили такую кровь, — вот это отбрасывание и по сути было чудовищной моральной капитуляцией, и воспринято было в мире именно так, потому что в мире к этому очень чутки.

Это у нас в России (особенно, в советской) все происходит более небрежно. Я говорил уже, что никогда не разводился, но знаю по знакомым, которые разводились, что все делилось «на глазок». Когда больше было совести у главы семейства, он, уходя, все оставлял семье. Когда меньше, как-то все делили… А на Западе это происходит не так. Поэтому там супруге или супругу, сказавшим: «Извини, я хочу покаяться…» — говорят: «Так, так, так… А можно под диктофон? Ага! Ваши сведения будут приобщены к делу! Брачный контракт будет расторгнут не так, как Вам надо, а так, как мне надо». То есть там — и это принцип Модерна — за слово отвечают. Покаялся — плати.

Моральная капитуляция, безоговорочная, осуществленная Горбачевым, привела к политической безоговорочной капитуляции, подписанной в Беловежье и одобренной тем же самым Горбачевым. А безоговорочная капитуляция предполагает, что оккупант в своем праве. И осуществляет он любой «Гарвардский проект». И грабит он твою территорию так, как хочет.

Теперь наступило новое время, когда нужно, чтобы Российская Федерация — услышьте меня! — Российская Федерация как правопреемник СССР и член Совета Безопасности подписала новую моральную безоговорочную капитуляцию и начала истерическую кампанию по самооплевыванию, по оплевыванию сначала своей 70-летней истории, а потом и далее со всеми остановками.

Эту кампанию надо довести до пересмотра результатов Второй мировой войны — вдумайтесь! — до пересмотра результатов Второй мировой войны, потому что Россия должна признать свою ответственность за развязывание Второй мировой войны, а значит, отказаться от своего вклада в победу. А, отказываясь от своего вклада в победу, она позволяет переустроить мир. И речь идет именно о постъялтинском переустройстве мира, в котором ее выводят из числа победителей, заставляют каяться, подписывать уже не от СССР, а от самой себя — этого обрубка, все-таки достаточно большого, хотя и чудовищно обкромсанного, — моральную, политическую и иную капитуляцию.

А далее, оказавшись в состоянии субъекта, подписавшего оное, потерять юридическую, геополитическую, экономическую и прочую правосубъектность, получить опеку и полное право того, кто опекает тебя, делать с тобой что угодно. Это смысл безоговорочной капитуляции. Она так построена.

Когда японцы спорят по поводу Курильских островов, все им говорят: «На „Миссури“ была подписана безоговорочная капитуляция. О чем же вы спорите? Вас можно было, как угодно, дальше членить…» Они отвечают: «Нет, император оставался императором, капитуляция была не совсем безоговорочная. Все-таки император был». А германская капитуляция была совсем безоговорочная… В этом разница между обычной капитуляцией и безоговорочной, между подписанием поражения в войне, при котором ты сохраняешь геополитическую, духовную и прочую правосубъектность, и подписанием безоговорочной капитуляции.

Русских тянут туда — к полной самоликвидации. Это огромная игра в переустройство мира за счет России. Русские должны оплатить очередное переустройство мира — собой. Услышьте меня! Собой. Все, кто любит красных, кто не любит красных, белые, не белые — поймите, о чем идет речь! Об окончательном конце.

Точка, которую мы задели, не сводится к Парламентской Ассамблее ОБСЕ. Вот сейчас во Львове наци подняли голову. Что они опять говорили? «Русские, покайтесь за Вторую мировую войну!» Это ключевая точка мирового процесса. Если бы сейчас это покаяние состоялось, если бы какое-то количество слов было извлечено из уст самой власти, а не тех, кого Гареев так хорошо назвал «Ваши помощники — Федотов и Караганов, другие — сейчас затеяли, назвали…», — и все. А дальше обратного хода нет. Сказал «А» — говори «Б», сказал «Б» — говори «В»… И все.

«Очистились, воспарили…» Помилуйте, о чем вы говорите?

Более или менее умеющие думать люди (а я убежден, что лица, которых назвал господин Гареев, вполне умеют думать) хорошо понимают, что они затеяли. И затеяли это не они и не ПА ОБСЕ, а геополитические субъекты высшего ранга, глобального ранга, стремящиеся переустроить мир за счет России. И переустроить его таким способом, чтобы была переписана история Второй мировой войны. А переписать историю Второй мировой войны, каким-то образом не приподняв нацизм, невозможно. Это просто вопрос техники, закон сообщающихся сосудов: если в одном становится меньше — в другом больше. Это качающиеся весы: нельзя опустить одну чашу, не подняв другую. Технически невозможно.

Значит, это огромная комбинация. И те люди, которые пошли в электрички, столовые, офисы и в другие места с анкетами, внесли свой вклад в большую игру. Они встали с дивана и стали игроками на этом поле. И тут возникло главное — что играть без тех, кто разработал анкету, выдвинул идею, создал инструкцию, они не могут. А те, кто разрабатывал анкету, выдвигал идею и прочее, без них не могут. Все, оказывается, нужны друг другу. Это и есть принцип братства.

Создается система, которой люди пользуются, восполняя духовный вакуум, ощущение невозможности действовать, компенсируя свою тревогу (чувство края, конца), переводя ее в регистр действия. А это единственный способ справляться с подобного рода чувствами. В противном случае они тебя разрушают.

Они все это делают, это их общее дело. Это огромное общее дело.

Мы существуем в ситуации предкатастрофической. Это не торговля страхом. Это то, что понимают все. Неизвестно, можно ли развернуть глобальные тенденции так, чтобы катастрофы не было. Это очень трудно сделать. Но надо попытаться.

Но даже если придется жить в катастрофе — это же еще тоже вопрос, как именно в ней жить: в ней можно жить, как скоты, а можно — как люди. В ней можно побеждать и преобразовываться, возвышаться, а можно окончательно деградировать. Вот цена вопроса. И вот ради чего создается организация, вот в чем смысл деятельности.

Теперь, поскольку уже сказано об этом, хотел бы также сказать о том, что мы не останавливаемся на сделанном. Для нас для всех это тяжелая общественная нагрузка. Мы относимся к ней как к своему гражданскому долгу. Это не пустые слова. Вклад участников — это их свободное время. Они вкладывают в это мозг, время, душу, ум, талант, способности, образование. Получают с этого некий совокупный продукт. Мы в ближайшее время издадим брошюру, в которой окончательно будут сформулированы все результаты проведенных нами исследований. Эта брошюра будет размещена на сайте, можно будет распечатать ее самим. И мы надеемся на то, что десятки тысяч наших активистов разнесут миллионы таких брошюр, чтобы и люди это знали, и все ветви власти. Если данные опроса «АКСИО» уже висят на сайтах официальных крупнейших партий, то пусть это знают и региональные отделения партий, и члены Совета по правам человека, которые это все придумали, и все средства массовой информации. Пусть все об этом знают. И в этом тоже принцип, поймите.

Крупный, разветвленный мозговой центр, у которого есть связь со средствами массовой информации, который в перспективе способен создавать свои собственные гибкие и мощные средства массовой информации, — это очень много. Не надо замахиваться сразу на все. Никто не мешает в перспективе создать любой политический субъект: партию, движение. Но это последовательные этапы.

Нечто состоялось — сравним это с зачатием. Теперь ребенок должен родиться. Он должен быть воспитан. Это нельзя делать быстренько-быстренько и кое-как. Это просто технически невозможно и это абсолютно безграмотно. Нужно, чтобы процесс шел правильно и в правильном направлении.

И вот на этапе этого становления особо опасны два соблазна.

Первый — соблазн иерархии. Он называется «соблазн славы». Я уже приводил высказывание одного продвинутого православного священника: «Бес — он, милый, не дурак. Ему энергия самому очень трудно дается, поэтому сначала он вербует на теле, а потом на славе. Сначала на „Бриони“ и дорогих часах, а потом — на мигалках. А вот когда уже это не получается, тогда он по-серьезному начинает работать». Так вот, он указал просто первые два соблазна.

Кстати, я здесь хотел сказать и о православии, и о религии вообще — в пределах того, что мы будем делать, я надеюсь, что мы здесь продвинулись дальше других… Никакой Сверхмодерн, никакой новый Красный проект не будут построены на конфронтации с религией вообще и православием в особенности. А в принципе — с религией вообще. Мы считаем этот конфликт глубоко бессмысленным, православие — величайшим мировым духовным учением, внесшим фантастический вклад в русскую культуру, в русскую идентичность. При этом я напоминаю, что в эпоху СССР никто не называл нас «советскими» за рубежом, все нас называли «рашн». Вот во все это православием внесен огромный вклад. Вклад этот определяет место России в мире и ее особую роль в мире. Без этого вклада России нет.

Ничего тут не может быть пересмотрено как по причинам высшего духовного характера, так и по причинам глобальным, геополитическим и любым другим.

Русские — часть Запада, хотя бы христианского. Если христианский мир — это Запад, то русские — часть Запада. Но русские — альтернативная часть Запада, потому что они православные. Это христианство — и поэтому это Запад. И это другое христианство, альтернативное, и поэтому это альтернативный Запад.

Начинается все гораздо раньше. Первые горизонты, на которых это просматривается (и я тоже уже об этом говорил), — Греция — Рим. Русские, конечно, тяготеют к греческому Западу, а не к римскому. А там есть очень тонкая борьба, там и переплетения богатейшие… Там есть внутренний конфликт. И этот конфликт маркируется на других этажах истории.

Главный вопрос в том, что Запад ненавидит русских не за то, что они другие, а за то, что они его, Запада, альтернатива. Его альтер эго. Так ненавидят только альтер эго.

А не-Запад ненавидит русских за то, что, когда Запад обычный падет, останется русский альтернативный Запад как последний оплот развития.

Поэтому русских хотят добить с двух сторон. Одни — для того, чтобы Запад побыстрее пал. А другие — потому, что они просто ненавидят собственного двойника, собственное второе лицо. Так всегда. Любовь и ненависть противоположны друг другу только в простейших лубках, а на самом деле любовь с ненавистью сплетены. Самая страстная ненависть существует по отношению к чему-то близкому. К далекому (великим восточным культурам) такой ненависти не испытывают. Их уважают со стороны, их, возможно, холодно стремятся добить, но их не ненавидят, как собственную альтернативу.

Взятый русскими марксизм, опять-таки, был альтернативным Западом. Русский коммунизм родился как альтернативное западничество. Петр — это альтернативное западничество. Православие — это альтернативное западничество.

Византия — альтернативное западничество. Это не Китай, не Индия, не Бирма. Это «спор между собою», поэтому особенно острый, особенно судьбоносный спор. Когда показалось, что главный, основной Запад все выиграл, все победил и решил все свои проблемы, в этот момент усилиями многих сил русская альтернатива начала сворачиваться. Моральная капитуляция коммунизма, подписанная Горбачевым, была одновременно и моральной капитуляцией русской альтернативности вообще.

Теперь абсолютно ясно, что этот самый основной Запад, который так гордился содеянным, просто нанес удар одновременно по своему двойнику и по самому себе, как давно хотели нацисты, заявившие, что надо уничтожить двух «ялтинских хищников». Уже в Сан-Ремо они говорили в 1946 году, если мне не изменяет память, что их окончательная цель в этом. И они сейчас близки к решению этой задачи так, как никогда.

В этой ситуации пытаться вычеркивать духовное значение русского православия вообще, выступать с позиций примитивного атеизма — это просто подписывать самим себе смертный приговор.

И тут я перехожу к другой части деятельности, которая одновременно является и проблемой политической философии. Часть, о которой я сейчас говорю, — и деятельность, и политическая философия одновременно.

ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ И ПОЛИТИЧЕСКАЯ ФИЛОСОФИЯ

Я перехожу к направлению «АЛЬМОР» (альтернативные модели развития) — рис. 34.

Вопрос развития сам по себе настолько сложен, настолько открыт, что если мы занимаемся альтернативными моделями развития, то, прежде всего, мы занимаемся развитием как таковым.

Что такое развитие или историчность материального мира? Что такое история элементарных частиц? Что такое история вещества? Что такое история усложнения вещества?

Как история усложнения добиологического мира (то есть его развития) соединяется с историей усложнения биологического мира (то есть эволюцией) и с историей развития человечества (то есть историей как таковой в узком смысле)? Как эти три истории объединяются вместе? Что является «развивателем»? Что именно развивается? И как построена эта диалектика развития — неразвития?

Это же сложнейший вопрос теории систем. Сложнейший вопрос астрофизики. Сложнейший вопрос современной биологии. Сложнейший вопрос современной математики, всего комплекса современных наук.

Теория развития как таковая находится в стадии становления. И внутри этой теории развития очень много места духу. Внутри самой строго научной, самой материалистической теории развития место тому, что мы называем «дух», открыто. Так о чем тут спорить в XXI веке религиозным и нерелигиозным людям?

Каждый видит это по-своему, но все вместе видят одно: видят развитие как восхождение. Мы обсуждали с религиозными людьми, является ли рай высшей ступенью, идет ли восхождение выше рая? Конечно, идет…

Есть огромный спор о том, что такое теория Большого взрыва. Это момент изгнания человека из рая, то есть это история греха (тогда вся Вселенная греховна)? Или это момент сотворения мира? Ведь это две совершенно разные концепции, которые по-разному видят мир и по-разному видят развитие.

Мы должны твердо понимать, что у развития есть враги. Есть силы, которые считают развитие отпадением, грехом, мерзостью. Но есть силы, которые считают развитие высшим благом. И эти силы находятся не в той или другой конфессии, они внутри одной и той же конфессии живут, сосуществуют. Мы должны разбирать внутриконфессиональный диалог, в котором есть место и контрмодерну, и модерну. А главное — и контрразвитию, и развитию.

Что такое все эти теории Золотого века, премордиальности и пр.? Это теории, игнорирующие развитие, считающие любое развитие отпадением, ухудшением. Но ведь это глубочайшим образом противоречит и великой христианской традиции, и традиции всех мировых религий.

Внутри этой точки зрения тоже есть какой-то свой смысл, и я убежден, что этот смысл далеко не чужд тому нацизму, который сейчас очень сильно поднимает голову и который так хотел воспользоваться нашим очередным покаянием. Обидно — пока что не дали… Была детская поэтическая притча: «Плачет киска в коридоре, у нее большое горе: злые люди бедной киске не дают украсть сосиски». Так вот, сосиски не дали украсть — пока что не дали. Не надо обольщаться: это не последняя попытка. Будет попытка гораздо более мощная.

Итак, в том, что касается «АЛЬМОРа» — альтернативных моделей развития, — мы будем, прежде всего, рассматривать саму идею развития как таковую. А дальше — крупнейшие проекты этого развития. К сожалению, на сегодняшний день людей, которые способны описать Модерн как явление (я попытался это вкратце сделать и, может быть, еще раз подчеркну какие-то черты Модерна как явления и русской альтернативы этому Модерну)… Так вот, людей, способных описать Модерн как явление, очень мало. У нас вообще что-то происходит с нашей интеллигенцией… Я иногда читаю какие-то споры (и очень благодарен бываю за то, что они существуют), в которых мне пытаются присвоить то, чего нет, — и вдруг в этих спорах начинает просвечивать какая-то истина, казалось бы, для всех очевидная, но которую никто не видит.

Господин Межуев сказал, что были два перестройщика: Кургинян и Яковлев[28]. Перестройка Яковлева возобладала, а Кургиняна нет. Ну, как же — ведь революционеры французские никогда не переходили на сторону антиреволюционеров и так далее, и тому подобное.

Начнем с того, что если уж речь идет о перестройке, то перестройка не является революцией. Я посвятил гигантские интеллектуальные силы тому, чтобы доказать, что перестройка является скверной, отпадением, регрессом, деградацией, а вовсе не революцией. Я никогда не посягал на революцию как историческое деяние. Человечество восходит через революции, через смены способов своего существования. Общество усложняется, количество переходит в качество. Возникает великая новизна, страсть по этой новизне. Так горько люди двигаются вперед. Это и есть их история. Поэтому Ромен Роллан и писал: «Революция как любовь. Горе тому, кто это отвергает».

Девятая симфония — это и есть революция. Но перестройка — это какофония, и она вообще не имеет никакого отношения к революции. Если даже формально посмотреть на это, то возникает простой вопрос: уж если что-то я там и пытался сделать, если сравнивать это все с Великой Французской революцией, то я-то защищал коммунистическую систему, я хотел ее реформировать. И был я в этот момент никем, решившим вступить в КПСС рядовым членом — не членом ЦК, — когда люди, которые напитались дарами от Коммунистической партии вдоволь, из нее сбежали.

Яковлев был секретарем ЦК, который сказал, что он, начиная с 1950-х годов, хотел разрушить коммунизм. Так Яковлев — Робеспьер? Или кто? О чем идет речь? Давайте здесь расставлять точки над «i» не потому, что это спор о том, кем был Кургинян (это абсолютно неинтересно), а потому, что здесь высвечивается очень серьезный вопрос: может, Яковлев не Робеспьер, не Марат? Он член Политбюро ЦК КПСС, высший партийный функционер, выкормыш Суслова, который все время в тайне, как он говорит, мечтал это все разрушить. Он мечтал это все разрушить, а я мечтал спасти. Я считал и считаю это великой ценностью. Я считаю, что спасти это можно было только преобразовав. Но я же хотел это спасти! И сейчас хочу. Это первое.

Второе. Революционеры… Нужно иметь честность и сказать, что революционеры очень часто находились по разные стороны баррикад. Разве Керенский не был революционером? Был. Ну, и где он был в октябре 1917 года — на стороне Ленина? Он по другую сторону находился, в другом лагере. А Корнилов — он что, был чисто монархистом? Нет же. Там же так все перепуталось… А Савинков?

Поэтому, даже просто с позиции исторической добросовестности, нельзя же так карты-то тасовать! Это же нехорошо, как говорила моя бабушка.

Дальше (и это самое главное, иначе вообще не имело бы смысла говорить). Великая Французская революция ни на секунду не посягнула на Французскую державу — вот что главное. Слово «патриот» откуда взялось? Это для наших либералов ругательное слово. Но насчет «древа свободы, которое должно орошаться кровью патриотов», — это, кажется, не в России было сказано? И весь этот патриотизм был и французского, и американского разлива, он был связан с теми революциями. Все революции были патриотическими.

Ни Сен-Жюсту, ни Робеспьеру, ни Марату, ни Дантону, ни Мирабо — никому никогда в страшном сне бы не приснилось отделить даже кусочек французской территории, кроху. Революционные армии шли в Вандею с гильотиной, восстанавливая целостность, создавая французский государственный централизм, сплачивая это все нацией, создавая новые регуляторы. Они были влюблены во французскую историческую личность, они все время о ней говорили, они все время ощущали свою великую французскую традицию. Вот что такое Французская революция.

Где в перестроечном и постперестроечном процессе, где в этом 25-летии хоть один якобинец, хоть один жирондист? Назовите мне в либеральном (и любом другом) лагере кого-нибудь, кто пронизан страстью к государству, к державе, к величию нации — неотменяемой страстью для любого Робеспьера, для любого Сен-Жюста, для любого Кутона.

Идея революции была беспощадно предана Горбачевым, Ельциным, Гайдаром и кем угодно еще в первый же момент, когда они отказались от императива государственной целостности и величия собственной страны.

При чем тут революция, господа? Сколько лет вы будете дурачить голову своему народу? Сколько лет будет блеять эта несчастная интеллигенция? Вот уже все видно… Лик проступил на фотопластинке, весь этот чудовищный оскал. Мы стоим у последнего края. И сейчас тоже надо лгать?

Интеллигенция, пока не поздно, опомнись!

Я с годами все острее переживаю и понимаю трагедию ленинизма, ленинской гвардии, как ее называют. И горечь ленинских определений интеллигенции — экстремальных и абсолютно справедливых, к величайшему сожалению. Потому что тогда вдруг оказалось, что страну любят люди, не обладающие в силу объективных причин и собственного жизненного пути полнотой знаний, необходимых для того, чтобы двигать страну вперед. У них этой полноты знаний нет. Они лишь определенная часть, определенная колонна внутри этой интеллигенции, причем колонна, своим историческим выбором, своим жизненным путем обрекшая себя на каторги, эмиграцию. А отнюдь не на то, чтобы в комфортных условиях все изучать, все понимать и обладать полнотою нужных знаний. Конечно же, это люди волевые, страстные, но это не «сливки», которые изощренным образом понимали что-то.

А что сделали «сливки»? Что сделали другие колонны этой интеллигенции, которая, в конечном итоге, должна служить народу? Они в решающий момент взяли и отошли в сторону. И осталась одна эта съежившаяся колонна, учившаяся по каторгам и эмиграциям, жадно хватавшая книги, но не обладавшая достаточной полнотой знаний. Ее хватило на то, чтобы выдержать страшный удар. Но ужас-то этого удара и все, что последовало, в значительной степени определялось еще и тем, что ее было мало, что все остальные-то плечи не подставили. Кто-то подставил. Часть белых сказала, что поскольку это единственные люди, которые хотят государства, то все-таки мы придем к ним, даже если погибнем, даже если потом нас уничтожат.

И, на конец, последнее, что касается интересного высказывания господина Межуева по поводу моего участия в перестройке — «ему сейчас так хорошо, ему же в результате настолько лучше стало»… Ни один интеллигент имперской России и советской тоже так сказать бы не смог. В этом главное даже не то, что это такое хлесткое высказывание. Главное то, что ни один интеллигент Российской империи и ни один советский интеллигент не посмел бы это сказать, потому что было общественное мнение. Да, были те, кто говорил: «У нас революцию сделала знать. В сапожники, что ль, захотела?» Но это были отнюдь не сливки русского имперского общества, и все остальные отнеслись к подобным высказываниям с презрением.

Все отшумело. Вставши поодаль,

Чувствую всею силой чутья:

Жребий завиден. Я жил и отдал

Душу свою за други своя…[29]

«Я взглянул окрест меня — душа моя страданиями человечества уязвлена стала»…[30]

Все понимали: люди живут не для того, чтобы самим наращивать очки, что есть более высокие цели, что тебе может быть хуже и даже совсем хуже, а стране твоей лучше. Мой дед радовался виду красноармейца, прекрасно понимая, куда идут процессы и чем они для него обернутся. И что?

Так как же надо внутренне пасть для того, чтобы на автомате, не оглядываясь ни на общественное мнение, ни на что другое, вдруг сказать: «Так ему ж теперь лучше, чего он выпендривается?» И не понять, что ты сказал, на каком языке ты уже разговариваешь. Вот это для меня и называется «чечевичной похлебкой». Вот это и есть метафизическое падение.

Я еще раз, обращаясь к нашим единомышленникам, говорю: этап становления, который мы сейчас проходим, нужно пройти без неких формальных иерархий («генерал», «майор», «полковник») и без всего того низкого, что несет с собой распределение ресурсов. Господин Навальный может позволить себе сказать: «А вы мне бабки-то пришлите». Но мы не можем вводить в наше начинание бацилл этих самых ресурсов и статусов. Да, надо пройти мимо этого. Это не значит, что люди, которые лежат на диване и ничего не делают, и люди, которые работают по всем направлениям, будут пользоваться в создаваемой нами организации (да-да, организации, никто не говорит о том, что она не создается) равными возможностями.

Но мне кажется, что это нужно сделать как-то по-другому. Бывает, человек просто пользователь. Он пользуется тем, что предлагает ему наша интеллектуальная, разветвленная система. Он входит на разные ее отсеки, он читает, он думает. Разве это плохо? Прекрасно. Сколько времени он на это тратит? Да сколько хочет, столько и тратит. Хочет — тратит полтора часа, чтобы выслушать передачу, хочет — тратит полтора часа в неделю, а хочет — тратит полтора часа в год, выслушав одну передачу из 12-ти, из 48-ми. Это его проблема, он пользователь. Если он это смотрит, если ему это нужно и он тратит свое время в количестве час с чем-то (а потом еще и думая об этом) каждую неделю, то он постоянный пользователь. И тогда, я уверяю, он поймет больше, гораздо больше (и особенно если он будет активно думать в ходе прослушивания), чем он понимал год назад. Он, оглянувшись назад, увидит себя другим. Но он постоянный пользователь.

Теперь представим себе, что он еще и активист, что он не только каждую неделю все это слушает, но взял анкеты и начал их разносить. Это же другая категория, другой статус.

Представим себе, что он особо активный пользователь.

А есть ведь люди, для которых все, что мы даем, — вот эти смыслы — являются еще и средой коммуникаций. Это кому-то хорошо — у него нет коммуникационного дефицита, а для кого-то дефицит общения с людьми, которые думают так же, как ты, у которых такие же ценности, как у тебя — это страшная проблема. Чтобы плавать в этом бассейне, в него надо налить воду. И это вода смыслов. Возникают коммуникационные группы. Значит, эти люди еще и коммуникаторы.

А есть креативные пользователи. Вот Влад Щербаченко из Ростова-на Дону создал ролик «Соцопрос по программе десоветизации». Я считаю, что он креативный пользователь. Это человек, который внес свою креативную лепту.

А есть эксперты, которые могут нам помочь. Вот эти самые интеллигенты.

Мне звонят люди и говорят: «Как ты хорошо выступил там-то и там-то, наконец-то сказал все то, что мы сказать боялись». — «А чего вы боитесь? Ну, чего вы боитесь? Мы сейчас должны обсуждать дискуссию Хабермаса и Фуко. Приходите на АЛЬМОР, обсуждайте. Обсуждайте, почему Хабермас не хотел спорить с Лаканом, почему он начал спорить только с Фуко».

К сожалению, люди, которым завтра предстоит менять жизнь или выдерживать страшную нагрузку, быть этим самым «аттрактором», не всегда знают, кто такие Хабермас и Фуко. И фанаберия тут бессмысленна, потому что вы без них так же не сможете, как они без вас… Кстати, я благодарен всем, кто критикует мои образы. И окончательно считаю, что образ того, что я называю «аттрактором», лучше всего можно передать через образ «брезента, который должен выдержать падение тела человека, прыгающего из горящего дома». Этот образ лучше, чем «матрацы», «пружины», «простыни». Брезент… Давайте на этом образе и остановимся.

Так вот, не фанаберией надо заниматься, не критикой, а идти и работать, идти и работать, модифицировать нашу систему (мы открыты этому), помогать ей стать лучше, привносить свою лепту. Нам придется объяснять людям, что такое проект «Модерн», по-настоящему — через Хабермаса, через сравнение его с Фуко, Дерридой, Лаканом. Объяснять, в чем тут разница. Объяснять, каковы основные характеристики тех и других проектов. Мы без вас это сделать сможем, но будем делать дольше и сделаем хуже.

Не распадайтесь всеми вашими колоннами интеллектуалов, не бегите за рубеж! Тем более, что там делать нечего. Там в итоге потом воют и намыливают веревку от тоски. Не забивайтесь в угол, и не войте на луну, и не идите в бизнес. Работайте. Вот пространство, мы его предоставили. У нас нет никаких амбиций. Где вы? Мы же знаем, что вы есть! Но вы молчите. И вы вообще молчите, а почему?

Страшно? Чего?

Стыдно? Чего?

Итак, есть люди, которые могут выступать в виде экспертов, и они очень нужны.

А есть операторы, управляющие этой системой. Они берут на себя определенные функции и начинают ею управлять.

А есть ключевые операторы.

А есть конструкторы. Юлия Сергеевна Крижанская захотела сконструировать вот это начинание социологическое — опрос «АКСИО». Ну и карты в руки — каждый отвечает за то, за что берется.

Есть генеральный конструктор данного начинания в виде вашего покорного слуги. И эту роль у меня вряд ли кто-нибудь может забрать, потому что на следующий день это все кончится. А хотелось бы, чтобы возникли другие люди, которые готовы так же включиться в генеральное конструирование, внести свою лепту. Есть группа генерального конструктора.

Так вот, все эти группы — не иерархия. Это не иерархия. Мне страшно-то стало за иерархию когда? Когда вдруг в Петербурге образовалось несколько групп «Сути времени» и они стали выяснять, кто главный, кто начальники, кто посредники, кто генералы, кто офицеры. Вот тогда стало страшно, потому что это — вирус. Это страшное заболевание — вот этот бес честолюбия, который особо активизируется в поврежденной среде. А я твердо убежден, что российская среда повреждена. Ее можно вылечить, но она начинена скверной падения, начавшегося в перестройку. Все бесы перестройки живы, поэтому и нужны катакомбы, чтобы не заглатывать эти вирусы в гигантских количествах, очищаться от них каким-то образом. Вся эта скверна честолюбия, а также разного рода рассуждения о ресурсах должны быть изгнаны, хотя бы на этапе становления.

Возможно, мы создадим летнюю школу. Мы еще не решили, потому что трудности большие, но, скорее всего, мы ее создадим. Если мы ее создадим, люди приедут со своими палатками. Но не станем создавать оргкомитета, который составит смету, а внутри этой сметы будут лакуны, а внутри лакун будут аппетиты… Вот этого всего не будет. Потому что это одно может сожрать движение на этапе становления начисто, до костей, немедленно.

Я действительно в данном разговоре в существенной степени соединяю теорию и актуальную политику, философию, политическую философию и злобу дня. Это так надо сейчас. Это так надо сейчас потому, что мы подводим итог определенному этапу. Мы состоялись. Мы состоялись, потому что мы исследование свое не только сделали, не только оформили, не только превратили в информационную войну, не стесняюсь этого слова, но и получили определенный результат. И мы будем двигаться дальше.

Я должен был рассказать вам о том, в чем смысл этого всего. Точка под названием «десталинизация» — это сейчас ключевая точка мирового процесса. Никого не интересует Сталин, всех интересует пересмотр результатов Второй мировой войны. И построение на этой основе нового типа мира, в котором России, если она допустит пересмотр, места не будет. И пересмотр этот нужен именно для того, чтобы у России не было места. И пусть это понимают все.

Это все вместе сплетено в один узел. И узлы эти надо развязывать.

Идите с этим знанием ко всем, к лицам, принимающим решения, к лицам, влияющим на принятие решений, — ко всем. Это политическая философия. Это наше «АКСИО», это «Историческое достоинство», это альтернативная теория развития и это «Территориальная целостность».

Мы исследование продолжим, через некоторое время на сайте появятся требования к новому исследованию. Людям придется поднять планку, им придется проводить исследование еще более глубоко и добросовестно. И мы сделаем так, что эти исследования дадут нам новые знания о процессах. И по-новому повлияют на процессы в нашем обществе.

Теперь о том же самом, но с позиции политической теории.

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ

Смотрите, что в принципе происходит. Произошло на параде 9 мая, происходит во всех высказываниях наших политических деятелей…

Все, кто осмысливает происходящее, должны твердо отдавать себе отчет в том, что построенная после распада СССР политическая система является антисоветской. Это ее фундаментальное неотменяемое свойство. Рамка консенсуса, или некоего «политического ящика» — это антисоветизм. И в этом нет ничего странного. Так и должно быть.

Когда большевики победили, то рамкой стал антицаризм. Люди из окружения Леонида Ильича Брежнева уже могли под портретом государя императора чокаться и пить за его здоровье, но на съездах партии они говорили о проклятом царизме. Это не закон — это рамка вот этого «ящика».

Здесь рамка — антисоветизм. Внутри этого есть:

— либеральный антисоветизм,

— центристский антисоветизм,

— националистический антисоветизм,

— фундаменталистский антисоветизм,

— фашистский антисоветизм.

Это все антисоветизм. Гитлер тоже антисоветчик и антикоммунист.

Либеральный антисоветизм принесли в жертву первым (и это ставит на передний план вопрос, кто же приносил в жертву, кто же жрец). Гайдар и его ребята убили либерализм.

Уже поздний Ельцин пытался передвинуться в сторону центризма, а Путин полностью разместился здесь. И сейчас эта история доигрывается (рис. 35).

Почему же она доигрывается, почему здесь нельзя остановиться, почему ничего нельзя здесь сделать?

Есть одно ключевое обстоятельство, имеющее отношение и к политической философии, и к политической практике одновременно. Суть его заключается в следующем.

Капитализм переживает очень сложный период.

Во-первых, это период краха Модерна. У капитализма нет легитимности за пределами Модерна, а крах Модерна налицо. Это крах всех основных регуляторов.

Во-вторых, у капитализма есть гигантские проблемы с историей как таковой. Как он себя позиционирует по отношению к истории? С чем мы имеем дело сейчас? Это история? Это постистория (как говорил Фукуяма, «конец истории»)? Ведь у этого есть своя традиция. Это некая сверхистория (как говорил Маркс, «из царства необходимости в царство свободы»)? Что предлагает капитализм в качестве исторического ответа? Если он конец истории, то тогда посткапитализма не существует. Но тогда он должен признать, что история кончена. А это очень тяжелое признание. Чем она кончена? Все ли согласятся на такой конец? И так далее.

Кроме того, он же развивался, развивался и развился до империализма — «высшей стадии развития». Или до сверхимпериализма, как говорил Каутский. До «железной пяты». Но он доразвился дотуда. Он представляет собой еще капитализм, уже империализм или даже сверхимпериализм?

Соединенные Штаты Америки очевидным образом хотят использовать империалистическую коллизию для того, чтобы отыграть «по полной» все, что связано с законом неравномерности развития. То есть использовать свое военно-техническое преимущество для того, чтобы убить страны, которые начинают развиваться быстрее, чем они.

Видите, какой набор огромных коллизий!

Но внутри всех этих коллизий есть русская. Она называется «Первоначальное накопление капитала». Для того чтобы на уровне центризма или национализма остановиться, нужно прекратить первоначальное накопление капитала. А класс, который сформировал систему, не хочет прекращать первоначальное накопление капитала! Он чудовищен в этом смысле. Это класс-фаг, класс-монстр, который все пожирает. Это не капитализм, это субъект перманентного нарастающего первоначального накопления — шизокапитализм, как говорили постмодернисты, монструозный капитализоид.

Вот этот монструозный капитализоид не может решить проблемы. Он все, что может, — это сдвигать процесс дальше (см. рис. 35). Сначала будет отыгран центризм. Потом национализм — там он пожрет опять все, но ничего не решит. Ему надо двигаться в фундаментализм, то есть в Контрмодерн, в феодализм. А потом ему надо будет двигаться в фашизм.

А что ему еще делать, этому монструозному капитализоиду? Он же создал систему — и она создала его. Они с ней близнецы-братья. Разорвать эту связь невозможно. С первоначальным накоплением заканчивали, завязывали, это делали страшным усилием, всегда не бескровно. Еще не написана настоящая история того, как это делали в Америке и что именно осуществил Рузвельт под видом борьбы с мафией, какую зачистку он там устроил, этот великий демократ, для того чтобы что-то спасти. Есть и другие примеры.

Поскольку на каждом из этих этапов монструозный капитализоид разорвать с первоначальным накоплением не может и не хочет (это очень грубая вещь, но устами таких монстров говорилось: «Бабки — здесь, а аэродром — на Западе»), это класс-вывоз, класс-паразит. Он ничего не хочет. Он только пожирает среду своего обитания.