1. Идеалы культуры

1. Идеалы культуры

Главное несчастье современного общества в том, что оно не знает, чем хочет быть. Иначе говоря, у него нет общественных идеалов.

Я говорю здесь об идеалах, а не о «ценностях», потому что термин «ценность» несет в себе консервативный, охранительный смысл. Когда мы говорим о ценностях некоторой культуры, то невольно подразумеваем традиционные, заимствованные у предшественников понятия о правильном поведении. Но слово «идеал» подразумевает не только старые, но и вновь созидаемые понятия.

Живое, развивающееся общество активно творит свои идеалы – отдаленные цели своего развития: это неизбежно очень общие, не поддающиеся точной формулировке, но важные для этого общества цели. Застойное, бессильное общество уже не способно создавать идеалы; оно цинично высмеивает идеалы своих предков. Для современного общества как раз и характерно такое ироническое, мнимо снисходительное и мнимо высокомерное отношение к идеалам прошлого. Такое общество внушает себе, что все идеалы смешны, и не ставит себе далеко идущих целей. В сущности, оно ищет только легких удовольствий.

Лоренц описывает это потрясающими словами["Восемь смертных грехов цивилизованного человечества", глава 5. Здесь имеется в виду ода Шиллера "К Радости", на текст которой написан хорал Девятой симфонии Бетховена] :

«. . . Наслаждение можно еще получить, не расплачиваясь за него ценой неудовольствия в виде тяжелого труда; но прекрасная божественная искра Радости дается только этой ценой. Все возрастающая в наши дни нетерпимость к неудовольствию превращает возникшие по воле природы вершины и бездны человеческой жизни в искусственно выровненную плоскость, из величественных гребней и провалов волн делает едва ощутимую зыбь, из света и тени – однообразную серость. Короче, она создает смертную скуку».

Так называемое «общество благосостояния» подсчитывает свои успехи в денежной мере, покупая и расходуя все больше энергии. Лоренц сравнивает этот процесс с известным из физики обесценением энергии, измеряемым возрастанием энтропии, и называет эту главу своей книги: «Тепловая смерть чувства».

Возникновение идеалов. Будущее нашей культуры зависит от ее идеалов. Забвение идеалов всегда предшествует гибели культуры. Напротив, рождение новой культуры всегда начинается с появления новых идеалов. Как вообще появляются идеалы?

Простейший способ обретения идеалов – это заимствование. Самым очевидным образом заимствуются идеалы других культур, ранее отделенных друг от друга географическими или политическими барьерами. Завоевание или вторжение в чужую страну может привести к «гибридизации» культур. Влияние чужих культур возрастает при развитии международных связей и ослаблении защитных механизмов, препятствующих смешению культур. Смешение приводит не только к разрушению старых культур, но и к созиданию новых. Этот процесс можно сравнить с эффектом смешения рас, который Дарвин назвал «гибридной силой». Примером является хотя бы английская культура. В наше время западная культура, преодолевшая сопротивление всех других культур, становится господствующей культурой нашей планеты. Можно видеть в этом угрозу существованию других культур, но не следует недооценивать и преимущества такой «прививки».

Процессы заимствования не ограничиваются усвоением идеалов других культур. Они происходят и внутри каждой отдельной культуры. Давно замечено, что в классовом обществе идеалы различных социальных групп могут различаться – тем больше, чем более жестки разделяющие их барьеры. В кастовом или феодальном обществе, где эти барьеры почти непроницаемы, каждая группа развивает свои собственные идеалы, рассматривая свое положение как «закон природы», вроде различия между зоологическими видами. Но когда барьеры между сословиями разрушаются, начинается «фильтрация» идеалов и обычаев внутри одной и той же культуры – сверху вниз и снизу вверх. Первый их этих процессов происходил в Греции при переходе от архаической сельскохозяйственной экономики к торгово-промышленной. Как показал Вернер Йегер в своей книге Paideia, понятия и обычаи «благородных» начали распространяться в массе простого народа, обычно считающей «лучшим» то, что делают высшие классы. Так сложились идеалы греческой культуры. То же происходило в Европе в конце феодальной эпохи, когда буржуазия стала перенимать идеалы аристократов и подражать их поведению; а затем, уже в девятнадцатом и двадцатом веках, рабочий класс стал подражать буржуазии. Историю этой фильтрации идеалов можно проследить по распространению принятых форм обращения. Обращение «господин» (monsieur, Herr, mister, pan и т.п.) применялось в Средние века только к привилегированным сословиям, а в Новое время стало общим для всего населения – впрочем, в России до этого дело не дошло.

Не столь обычной была фильтрация идеалов снизу вверх. Первым примером такого процесса было распространение христианства. Эту религию, по преданию, основал сын плотника, кормившийся со своими учениками подаянием и казненный позорным распятием на кресте. Первые христиане были бедные труженики, и лишь постепенно их учение стало проникать в высшие классы Римской империи.

Конечно, процессы культурной фильтрации не создают новых идеалов: они сводятся к заимствованию идеалов другой культуры или другого общественного класса. Создание новых идеалов происходит особым способом, уже описанным в предыдущих главах. Напомним основные этапы нашего изложения.

В древности и в Средние века представление о произвольном новшестве было настолько неприемлемо, что все секты и общественные движения настаивали на возвращении к старым обычаям, на восстановлении нарушенной традиции. Миф о Золотом Веке существовал у всех народов; греческие философы были все пассеисты, то есть полагали, что мир становится все хуже, и предлагали даже остановить все возможные новшества, чтобы замедлить этот упадок. Китайские крестьяне устраивали восстания, чтобы заменить плохого императора хорошим, и если это им удавалось, то получалась лишь новая династия. Индийские реформаторы пытались вернуться к той древности, когда еще не было каст, но дело кончалось тем, что они становились еще одной кастой.

Еврейские пророки, начиная с восьмого века до нашей эры, впервые переместили Золотой Век из прошлого в будущее, предсказывая грядущее улучшение мира. Правда, это улучшение должно было совершиться по воле бога, но верующие могли участвовать в нем, воздерживаясь от грехов. Пророческое движение, никогда не исчезавшее среди евреев, привело через несколько столетий к возникновению христианской религии, означавшей начало новой культуры.

В восемнадцатом веке возникла идея прогресса, основанная на научном мировоззрении и получившая первую формулировку во Франции. Это было начало новой культуры, которая теперь называется европейской, или западной. Наконец, в девятнадцатом веке новые идеалы принес социализм, зародившийся на почве еретического христианства: социалисты соединили идею прогресса с понятием социальной справедливости. Теперь происходит формирование единой мировой культуры.

Культура и человек. С точки зрения философии гуманизма, выработанной европейской культурой и включившей в себя идеалы всех высоких культур прошлого, целью человеческого общества является создание более высокого типа человека. Это значит – создание человека, всесторонне развивающего свои способности во всех областях жизни – от простого к сложному, от грубого к утонченному, от неразумного к разумному. При этом, в отличие от бесчеловечных понятий сословного общества, высокое развитие должно быть доступно каждому человеку, что предполагает, тем самым, высокое развитие всего общества в целом.

Отсутствие идеалов, потребительская ориентация культуры, избегающая опасностей и серьезных усилий, означает для общества застой, а для отдельной личности – скуку.

Лоренц проследил процесс возникновения и развития культурных идеалов и увидел в нем некоторую закономерность, о чем уже была речь в главе 4. Изменение культуры начинается с образования в ней некоторых субкультур, несущих в себе новые идеалы и называемых, по Эриксону, «псевдовидами». Несомненно, это свойство любой культуры, но описание Лоренца["Оборотная сторона зеркала", главы 11, 12; "Восемь смертных грехов цивилизо-ванного человечества", глава 7] построено на материале нашей западной культуры, где процессы развития происходят несравненно быстрее, чем во всех культурах прошлого, и воспринимаются как органическая черта самой культуры. Эту культуру можно назвать «динамической», и она сама себя так рассматривает, включив в свои ценности «прогресс». Изменение культуры зависит от образования в ней прогрессивных субкультур. Мы приведем примеры этого явления.

Первые христиане. Важнейшим примером прогрессивной субкультуры было раннее христианство – учение последователей Иисуса Христа до утверждения христианской церкви. Это учение, возникшее в начале нашей эры – две тысячи лет назад – по историческим условиям могло быть только религиозным. Христианство было не первой попыткой создать новое учение о смысле жизни. Во всяком случае, ему предшествовал буддизм, имевший с ним общие черты. Но учение Будды происходило из высших слоев общества и несло на себе отпечаток абстрактной философии и аристократического индивидуализма; оно стало религией отшельников, но не смогло овладеть вниманием масс. Можно думать, что эта историческая неудача буддизма была связана также с примитивностью индийского политеизма, вскоре исказившего его первоначальные идеи.

Учение Христа родилось на более благоприятной почве. Еврейский народ, давно уже веровавший в единого бога, стремился освободиться от иноземных завоевателей. Евреи боролись с подавляющими силами мировых империй – египетской, ассирийской, македонской и, наконец, римской. Они надеялись, что их бог пошлет им непобедимого вождя – Мессию. Отсюда возникло их пророческое движение, подготовившее учение Христа. Несомненно, сам Христос тоже считался пророком, и успех его проповедей объясняется тем, что простые люди, и прежде всего его ученики, видели в нем Мессию.

Христианство могло родиться лишь в виде религии: никакая другая доктрина не была бы доступна людям того времени. Но с точки зрения всемирной истории, в которой оно составило новую эпоху, надо прежде всего отметить две его главных идеи: единство человечества и социальную справедливость. Учение Христа, первоначально обращенное к евреям, не нашло поддержки в этом народе, возможно, по той причине, что евреи представляли себе Мессию в виде победоносного царя и не могли отождествить его с распятым проповедником из Галилеи. Но это учение, не знавшее, по словам апостола Павла, «ни эллина, ни иудея», завоевало Римскую империю, а затем всю Европу. Оно завершило древнюю историю и открыло Средние века.

Христианство стало формой распространения социального инстинкта на все человечество. Как мы видели, расширение понятия «ближнего» отразил уже Ветхий Завет. Но ограниченность еврейского культа препятствовала этому процессу: пророк Исайя соглашался признать в качестве ближних лишь те племена, которые примут еврейского бога со всем его жреческим ритуалом. Иисус снял эти ограничения, и ближним стал каждый человек. Мы все еще далеки от этого идеала, но начало ему положил Христос.

Другой чертой первоначального христианства было отвращение ко всем социальным привилегиям, в особенности к частной собственности. Эта сторона учения Христа была очевидна в первых христианских общинах. Нагорная проповедь означала отвержение классового общества, и святой Петр, придерживаясь этой идеи, покарал смертью грешников, утаивших от общины часть своего достояния. Несомненно, первоначальное христианство осуществляло общность имущества, составившую впоследствии идеал бесчисленных ересей – в том числе и последней ереси христианства, марксизма. Это был, в примитивной утопической форме, протест против асоциального паразитизма.

Конечно, в этой форме «социальная справедливость» была невозможна; утопии невозможны, но содержат судьбоносные идеи будущего. Первые христианские общины могли существовать лишь в щелях классового общества; христиане должны были работать в этом обществе, покупать и продавать на его рынках и повиноваться его порядкам. Когда образовалась церковь, учение Христа было приведено в соответствие с потребностями этого политического учреждения и в значительной мере извращено. Но мир стал уже иным: это был великий исторический переворот.

Французские просветители. Следующий пример прогрессивной субкультуры мы находим в начале Нового времени. Во второй половине восемнадцатого века во Франции сложилась общественная атмосфера, беспримерная в истории. В европейской культуре встречались еретики, ставившие под сомнение отдельные догмы религии или отдельные учреждения общественной жизни. Но в восемнадцатом веке расширение образования и распространение литературы создало целый слой населения, осознавшего несостоятельность всей католической религии и феодальной монархии, противоречие между образом жизни общества, инертно повторявшего шаблоны средневековья, и новой научной картиной мира.

Развитие европейской культуры после Возрождения, задержанное в Италии католической реакцией, а в Германии Тридцатилетней войной, сосредоточилось в Англии и Франции. Англия опережала Францию в науке и технике, что можно объяснить ее более свободными условиями жизни, сложившимися после революции семнадцатого века. Но те же условия, не стеснявшие мысли и чувства образованного общества, и склонность к компромиссам, выработанная английской политической жизнью, смягчали конфронтацию идей и не позволяли этим идеям созреть до полной ясности. Англичане умеренных взглядов не добивались логической завершенности своих понятий, а крайний радикализм был в Англии редок.

Напротив, во Франции, где укрепилась при Людовике ХIV абсолютная монархия, где реформация была подавлена и сохранилась тираническая власть католической церкви, выработалась склонность к конфронтации идей и тот стиль рационального рассуждения, который получил название esprit latin[ Латинский дух (фр.). Основной чертой этого духа считалась логическая отчетли-вость понятий]. Французы, воспринявшие шедшие из Англии научные идеи, видели преимущества английского конституционного строя перед произвольным правлением свой страны; образованное общество с негодованием комментировало все, что делало правительство, в том числе бессильные попытки реформ. Государственный аппарат, не имевший систематической политики и действовавший без внутреннего убеждения, прибегал время от времени к жестоким преследованиям, чаще всего обрушивая их по случайным поводам на случайных людей. Этих преследований было недостаточно, чтобы усмирить общественное мнение, но вполне достаточно, чтобы его раздражать и возбуждать.

В этих условиях во Франции произошел небывалый в истории раскол в мышлении людей. Образовался целый слой образованной публики, порвавший с вековой традицией и устремленный к будущему. Главные деятели этой эпохи, получившей название Просвещения, происходили из буржуазии: Вольтер, Дидро, Гельвеций и даже Гольбах, не имевший права на свое прозвище «барона», были буржуа по рождению и воспитанию; Даламбер был подкидыш, воспитанный в буржуазной семье; кажется, только Монтескье был из дворян. Но идеи просветителей встретили понимание и одобрение даже в высшей аристократии. В светских салонах вошли в моду философские и политические дискуссии. Господа и дамы не получали удовольствия от общения, если не присутствовал кто-нибудь из свободомыслящих философов, обычно ротюрье, то есть человек простого происхождения. Во Франции возник особый род просвещенных аббатов, не державшихся доктрин своей религии и рассуждавших о всевозможных новых идеях. Аббат де Сен-Пьер развивал идею всеобщего мира, итальянский аббат Гальяни следил в салоне Гольбаха за чистотой атеизма, а скромный сельский священник Мелье втайне приготовил труд, выходивший за пределы всех дерзаний своего времени, посягавший не только на веру и государство, но и на частную собственность. Учители Просвещения получили имя «философов», и слово «философия» приобрело новое значение, непохожее на средневековое представление об этом предмете.

Группа просветителей во главе с Дидро выполнила великое предприятие, опубликовав «Энциклопедию, или объяснительный словарь наук, искусств и ремесел». Это многотомное издание, искусно проведенное через препятствия цензуры и разошедшееся по всей Европе, распространило взгляды философов на природу человека и общества: «религия прогресса» обрела свои канонические книги.

Новые идеи, родившиеся в кабинетах ученых и писателей, вышли за пределы печатной полемики и салонных разговоров. Они нашли дорогу к простому народу, терявшему уважение к своим господам и воспринимавшему разрушительные мысли, даже без ясного понимания стоявших за ними свободных идеалов. В передаче упрощенной идеологии народной массе главную роль сыграла полуинтеллигенция – многочисленный слой мелких чиновников, юристов и приказчиков, впоследствии породивший вождей революции. Главным вдохновителем Французской революции стал Руссо, не согласный с просветителями в самом главном – не доверявший разуму и выдвинувший иррациональную концепцию «единой воли» народа.

Просветители не дожили до революции. Представление, будто революция была делом этих философов, глубоко ошибочно. Они не одобрили бы ее, потому что не верили в насильственное исправление общества. Они лишь косвенно содействовали революции, подрывая авторитет церкви и королевской власти. В действительности они стремились к мирным реформам и надеялись, полагаясь на убедительность своих аргументов, провести их сверху, мерами просвещенных властей. Швейцер полагал, что такой путь был бы предпочтительнее революционной ломки всех учреждений, и высоко ценил просветителей за их мудрую умеренность в политике. Подлинное мировоззрение философов обстоятельно рассмотрел уже в наше время американский историк К. Беккер[Carl L. Becker, The Heavenly City of the Eighteenth-Century Philosophers. Yale University Press, New Haven & London].

Вопрос, возникающий при анализе явлений Просвещения, состоит вовсе не в том, надо ли было устраивать революцию: революции происходят не по воле людей, и даже при нынешних знаниях трудно избежать таких катаклизмов. Урок французского Просвещения в том, что изменение принятой людьми картины мира, равносильное мутации культуры, может быть результатом сознательной деятельности людей. Эти люди – непохожие на прежних основателей религий, не пророки и не святые, а мыслители и писатели, собравшие в систему научные идеи своего времени – положили начало новому мировоззрению, сменившему христианскую религию и по существу вообще завершившему эпоху религиозных верований. Просветители сами не были учеными[За исключением Даламбера и немногих других]. Они осуществили синтез идей, необходимый для своего времени и составивший эпоху в истории.

Философы Просвещения были подлинными организаторами общественного сознания. Созданное ими гуманистическое мировоззрение – возникшее без «откровения» свыше, без веры в сверхъестественные силы – стало мировоззрением Нового Времени, заменившим человечеству религию. Эпоха Просвещения создала понятие о «правах человека», основное для современной культуры.

Поражение Французской революции вовсе не вернуло людей к старой картине мира. После всех политических переворотов, после бессильных попыток восстановить авторитет религии люди утвердились в рациональном мировоззрении, и то, что люди принимают всерьез в наши дни, в общих чертах соответствует идеям Просвещения. А главное, мы видим в этой истории первый пример мировоззрения, построенного сознательными усилиями людей.

Слабой стороной этого мировоззрения было невнимание к социальным вопросам. Просветители думали, что правильно устроенные политические учреждения достаточны для человеческого счастья. Иначе говоря, они не приняли во внимание условия жизни народа. Для них человек был слишком абстрактным существом, и притом по преимуществу разумным.

Можно удивиться, что французские просветители – заклятые враги церкви – сопоставляются здесь с первыми христианами. Просветители напоминали первых христиан своим отвращением к существующему строю жизни, своим пламенным энтузиазмом, своей неустанной проповедью новых идей, и это почувствовал христианский мистик Альберт Швейцер, оценивший по достоинству роль Просвещения.

«Религия прогресса» не была похожа на старую религию; но так бывает всегда: ведь и христианство не признавалось вначале настоящей религией, и даже еврейский монотеизм, не имевший изображений своего бога, вызывал у римлян недоумение. Поскольку новое всегда отрицает старое, черты сходства попросту не замечают. Так же, как христианство открыло новую историческую эпоху, получившую название Средних веков, «религия прогресса» означала наступление Нового времени. В восемнадцатом веке произошла мутация культуры, напоминающая те мутации, которые создают новые виды.

Третьим, ближайшим к нам примером прогрессивной субкультуры была русская интеллигенция, ставившая на первое место конкретные потребности человека.

Русская интеллигенция. Деятельность, направленная на благо других людей, часто встречалась в истории, но в прошлом обычно ограничивалась людьми своей группы или своего племени. Представление, что надо «делать добро» чужим людям – людям вообще – развилось не так давно. Людей, помогавших бедным, называли филантропами, но помогать надо не только бедным, и не только каждому отдельно. Для более общей установки деятельного человеколюбия Огюст Конт придумал в девятнадцатом веке название «альтруизм», от латинского alter, означающего «другой». Еще в Ветхом Завете можно прочесть заповеди о том, как надо обращаться с «ближним», но самое слово это напоминает об ограничении заповедей определенным кругом людей – соплеменников или людей той же религии. Мы уже много говорили о процессе глобализации этой «любви к ближнему», то есть социального инстинкта. Иисус Христос, каким его изображает Новый Завет, был несомненно великий альтруист, отдавший свою жизнь для блага людей. Но те христиане, которые заботятся преимущественно о собственном «спасении», должны быть отнесены к эгоистам.

В основе всей жизни русских интеллигентов лежало представление, что важнейшей целью человеческой деятельности должно быть благо народа. В этом представлении влияние западного гуманизма соединилось с традицией русского христианства. Разночинцы были дети верующих, воспитанные в христианской религии, хотя и потерявшие веру в бога. Но они сохранили важнейшую заповедь этой религии, ее этическое содержание: любовь к людям. Первым русским интеллигентом был Радищев, осознавший свою ответственность за судьбу крепостных крестьян. Потом в Россию пришли учение Фурье, романы Жорж Санд, проекты Оуэна и Сен-Симона. Идеи социализма глубоко отразились на мировоззрении русских интеллигентов. Но в российских условиях не могла возникнуть открытая социал-демократическая партия, а в нелегальных группах экстремистов, под действием полицейских репрессий, развилась установка на насильственный переворот.

Русская интеллигенция выработала активный взгляд на общественную жизнь, свойственный всем поднимающимся группам. Русские интеллигенты не имели уважения к учреждениям и обычаям своей страны – с их точки зрения вовсе не заслуживавшим такого уважения. Они верили, что способы общественной жизни людей могут быть изменены сознательной деятельностью, а деятелями считали самих себя. Эту позицию иногда называли «субъективным» взглядом на прогресс; скорее следовало бы называть такой взгляд «активным», поскольку развитие общества объективно зависит не только от исторического прошлого и наличных условий настоящего, но также от сознательной воли людей, составляющей важную компоненту формирования будущего. Непонимание этого факта следовало бы назвать фаталистическим взглядом на историю, и такой фатализм, сознательный или бессознательный, проявляется во все эпохи застоя и упадка – в частности, в наше время.

Несомненно, русские интеллигенты переоценивали сознательную компоненту исторического процесса и ожидали быстрых результатов от своих действий – легальных или революционных. Поскольку они не могли воздействовать на практическую жизнь и заимствовали свои взгляды из книг, они недооценивали темноту и патриархальную инертность русского крестьянства, возлагая на него чрезмерные надежды и приписывая ему неправдоподобную способность к развитию. Впоследствии марксисты перенесли эти иллюзии на рабочих, еще недавно пришедших из деревни и почти сплошь неграмотных. Более трезвые взгляды были свойственны «либералам», то есть умеренному крылу интеллигенции, состоявшему в кадетской партии; но радикальная часть интеллигенции презирала этих людей и обвиняла их в трусости, или прямо объясняла их поведение «буржуазными» интересами. Репрессии царского правительства, направленные прежде всего против радикалов, ставили русских либералов в трудное моральное положение.

Подавляющее большинство русских интеллигентов – и в том числе все люди высокой культуры, какие были в России – стремились к целям, прямо противоположным результатам октябрьского переворота. Они стремились к свободе и демократии. Идеи демократии, родившиеся на Западе, были поняты в России наивно и буквально – как «народовластие», а западный либерализм означал для русских попросту гражданскую свободу. Европейский либерализм прежде всего означал свободу промышленной деятельности и торговли. Но в России почти до конца девятнадцатого века не было этой проблемы, так как не было буржуазии, а население жило, главным образом, «натуральным хозяйством». В России «либералами» называли тех, кто хотел просто свободы. Наконец, в России свободолюбие и демократизм, пришедшие с Запада, образовали своеобразный сплав. В России было особое отношение к собственности. Крестьяне, главный трудящийся класс России, не имели собственности, а сами были собственностью; собственниками же были помещики, то есть рабовладельцы, использовавшие принудительный труд крепостных. Собственность чиновников, по народным понятиям, имела своим источником лихоимство, а собственность купцов – надувательство. Все это не могло развить у русских интеллигентов уважение к собственности вообще. Да и в русском народе ее не было: недаром пословица, до сих пор не утратившая справедливости, говорит: «От трудов праведных не наживешь палат каменных». Здесь главный источник своеобразия русской интеллигенции: она было бескорыстна. На Западе свобода и равенство означали прежде всего защиту групповых и классовых интересов; в России же на первый план выступало братство со всеми угнетенными и забвение собственного интереса.

Понятия, перенесенные из Европы, вызвали в России единственное в своем роде явление: коллективный альтруизм. Всегда и везде были отдельные люди, бескорыстно работавшие на благо других. У христиан их называли «святыми», но их религия давала им санкцию такого поведения и обещала награду. Русские интеллигенты часто жили как святые, хотя были неверующими и не могли рассчитывать на воздаяние ни от земного, ни от небесного начальства. В начале двадцатого века их были уже сотни тысяч: это были учителя, врачи, земские служащие, инженеры, профессора, литераторы, иногда даже чиновники. Братство русских интеллигентов имело свои неписаные законы. Главным законом был бескорыстный труд для народа.

Если искать для них сравнения, то они напоминали монашеские ордена, дававшие обет нестяжания. Они исполняли свой обет всерьез, и даже с радостью, потому что богатство не было для них соблазном. Для некоторых из них соблазном оказалась власть: они хотели употребить ее, чтобы скорее переделать этот мир.

Русские интеллигенты составляли по существу бесклассовую группу, так как происходили из всех классов общества и не считались с интересами класса, откуда они вышли. Усвоенные ими понятия передавались их детям и сообщали русским интеллигентам особый, ни с чем не сравнимый этический облик. Поэтому б`oльшая часть интеллигенции не пошла за марксистами, видевшими в человеке прежде всего представителя «своего» класса и впоследствии перешедшими к прямому преследованию людей «чуждого» происхождения.

Таким образом, идеология русской интеллигенции сумела подняться выше классовых барьеров – и, конечно, выше национальных преград, потому что вряд ли в истории была когда-нибудь группа людей, столь открытая мыслям и чувствам своих иностранных братьев. По существу, организующим началом, которого искали интеллигенты, был социальный инстинкт. Кропоткин, вслед за Дарвином, находил его уже в мире животных, а Михайловский[Николай Константинович Михайловский (1842 - 1904), выдающийся русский социолог и публицист, считался идеологом "народничества"] называл его «кооперацией».

Конечно, интеллигенты боролись с «угнетателями народа», со всеми, кто извлекал доходы из эксплуатации трудящихся. Но враждебная им идеологическая установка по существу была также бесклассовой, и также наследственной, поскольку передавалась путем воспитания: Герцен назвал эту установку «мещанством». Это слово обозначало бездумную привязанность к установленным нормам жизни, выражаемую правилом: «Живи, как все». Позицию русской интеллигенции, противоположную мещанству, впервые сформулировал Герцен, а впоследствии развил Михайловский.

Русскую интеллигенцию обвиняли в «беспочвенности», то есть в отрыве от русской действительности. В самом деле, прочные изменения общественной жизни предполагают обычно интересы определенного класса людей, постепенно пробивающие себе путь. Интеллигенты же полагали, что выражают интересы трудящегося народа – но не свои. Обвинение в «беспочвенности», выдвинутое их противниками, с тем же правом можно было бы предъявить святому Франциску, когда он ушел голым из дома своего отца. В сущности, это обвинение констатировало отсутствие у нашей интеллигенции классового эгоизма, и в этом смысле было справедливо: она не умела, и не сумела себя сохранить.

Если же «беспочвенностью» называлось непонимание тех классов, за которые вступались интеллигенты, то в этом было много правды. Народники непомерно идеализировали крестьян, а социалисты – рабочих, и жестоко поплатились за эти ошибки, когда пришлось столкнуться с их психическими установками при устройстве общественных дел. Впрочем, обвинители интеллигенции, свернувшие к православию и монархии, понимали свой народ еще хуже.

Русская интеллигенция не была обычным общественным классом. Это была субкультура особого рода, возникшая не генетическим, а культурным путем. Люди входили в нее не по рождению, а по образу мыслей и чувств. Она не была замкнутой, хотя и отгораживалась от окружающей среды, как от «мещанской». Эту субкультуру можно назвать гуманистической, потому что в основе ее лежала философия гуманизма.

Русские интеллигенты были главным образом озабочены условиями жизни народа. Для них социальный вопрос был важнее политических вопросов, и они мало думали о будущей структуре общества, рассчитывая на европейские образцы. Политика оказалась в руках фанатиков-полуинтеллигентов, воображавших, будто им известно единственно правильное учение об обществе. В конечном счете идеалы интеллигенции были забыты, и она сделалась предметом невежественных спекуляций.

Поскольку русские интеллигенты были, как правило, неверующие, можно упустить из виду их психические характеристики, весьма напоминающие религиозный энтузиазм. Некоторые из них ощущали свою зависимость от христианских идеалов. Но все они стремились осуществить идеал социальной справедливости, провозглашенный в Нагорной проповеди. Это были верующие в Человека. Может быть, с них начинается новая эпоха истории [Концепция прогрессивной субкультуры по существу была впервые развита Ни-колаем Васильевичем Шелгуновым (1824 - 1891) в статье "Европейский Запад" (Собрание сочинений, т.1, изд. Ф. Павленкова, Спб.,1891). Шелгунов называет эти субкультуры "интеллигенцией", придавая этому слову универсальное значение особых общественных групп, начинающих новую историческую эпоху].

Русская интеллигенция погибла, но в ней можно видеть пример общественного явления, которому принадлежит будущее.

________

Во всех этих случаях внутри старого, разлагающегося общества возникала субкультура людей, несогласных с образом жизни своей культуры. Старая культура механически воспроизводила свои нравы и учреждения, повторяя одни и те же неудачные попытки справиться с нарастающими явлениями распада. В этот процесс встраивалась прогрессивная субкультура, игравшая роль обратной связи [Напомним, что обратная связь отражает информацию о действии системы. Обратная связь, усиливающая установившееся действие системы, называется положительной обратной связью; препятствующая этому действию тенденция называется отрицательной обратной связью. Таким образом, в случае консервативных общественных систем именно отрицательная обратная связь содействует обновлению общества. Это надо иметь в виду, избегая эмоционального понимания терминологии]. Люди этой субкультуры отвергали ценности старой культуры и провозглашали идеалы новой, открывая тем самым новую историческую эпоху.