2. Очерк происхождения человека

2. Очерк происхождения человека

Следующий дальше очерк представляет общую картину происхождения человека, рассматриваемую с точки зрения развития двух основных инстинктов общественной жизни – социального инстинкта и инстинкта внутривидовой агрессии. Как и всякая попытка синтеза, эта картина состоит из разнородных элементов, различной достоверности. Не существует никакой «общепринятой», «канонической» истории человека; не все написанное ниже принадлежит бесспорно доказанным научным теориям. В большинстве случаев слова «предполагается» или «можно предположить» обозначают утверждения, приемлемые для большинства антропологов. Более смелые гипотезы, за которые несет ответственность только автор этих строк, выделяются местоимением «я»: «я думаю», «я предполагаю», и т. п. Справедливость дальнейших построений этой книги зависит не от всех подробностей происхождения человека, а только от основных гипотез, выделенных в конце этого параграфа. Как мне кажется, они с большой вероятностью следуют из предшествующего им изложения; но они могут быть справедливы и в том случае, если в будущем происхождение человека будет рассматриваться не совсем так, как мы видим его сейчас.

Родиной человека несомненно является Африка, как это предполагал Дарвин, и как мы это знаем теперь по огромному числу палеонтологических данных. По-видимому, в Африке жили приматы, особенно способные к мутациям, – в частности, к мутациям центральной нервной системы. Полагают, что предки человека и их ближайшие родственники произошли от примата, названного рамапит`eком, жившего 10 - 15 миллионов лет назад в Азии, Европе и Африке. Этот вид, имевший, вероятно, общих предков с человекообразными обезьянами, выделялся среди приматов рядом анатомических характеристик, самой важной из которых считаются уменьшенные клыки. Затем в наших палеонтологических данных следует длительный пробел, и наконец около 4 миллионов лет назад в Африке – и только в Африке – обнаруживаются более похожие на человека существа, и притом сразу нескольких видов. Большинство из этих видов составляют найденные в Южной Африке австралопитеки; они передвигались на двух ногах, были плотоядны и, возможно, умели использовать в качестве оружия кости животных.

Долго предполагали, что человек произошел от одного из видов австралопитеков. Но в 1961 году Луис и Мери Лики нашли в знаменитом Олдувайском ущелье в Танзании остатки необычайно человекоподобного существа, жившего около 1,75 миллиона лет назад и пользовавшегося каменными орудиями, а также, по-видимому, огнем; его назвали homo habilis – «человек умелый». После этого поиски предков человека были перенесены в Восточную Африку, где были найдены гораздо более вероятные предки человека, чем австралопитеки, со значительно б`oльшим объемом черепа, близкие к homo habilis. Самые древние остатки этого типа относятся к тому же времени, что и старейшие австралопитеки,– около 4 миллионов лет назад, причем уже в это время различия между ними были столь значительны, что гипотезу о происхождении от австралопитеков пришлось отбросить. Предполагают, что 5 - 6 миллионов лет назад от неизвестного нам предка, который мог быть потомком рамапитека, произошло путем дивергенции (объясненного Дарвином процесса расхождения признаков) сразу несколько видов австралопитеков и еще один, самый человекообразный вид, особенно предрасположенный к мутациям нервной системы, который можно назвать словом homo. Известно, что как раз в это время усилились процессы расщепления у многих видов – возможно, вследствие какой-то геологической катастрофы. Название homo ( по-латыни «человек») не означает, конечно, что это был современный человек, вид которого обозначается термином «homo sapiens» («человек разумный»). Но от этого вида homo произошли все более похожие на человека существа – так называемые гоминиды, такие, как homo habilis, питекантроп, гейдельбергский человек, синантроп, неандерталец и, наконец, homo sapiens. Гоминиды отличались от всех других приматов рядом признаков и, прежде всего, высоко развитым мозгом. Возникновение вида homo sapiens было единственным в своем роде событием; произошло оно в Африке и, как можно с уверенностью утверждать, только один раз и только в одном месте.

Так называемые «полицентристы» утверждали, что человек мог возникнуть независимо в разных местах и в разное время, а почти полное совпадение результатов эволюции объясняли рассуждениями в стиле детерминистской философии девятнадцатого века, по которой «одинаковые условия должны были привести к одинаковым следствиям». Но независимое образование одного и того же генома в разных местах предполагает такую тождественность условий, какую может допустить лишь мыслитель, никогда не встречавшийся с понятием вероятности. Современная генетика решительно высказывается за «моноцентризм».

Совсем уже вне науки стоят так называемые «креационисты», вовсе отрицающие изменчивость видов и пытающиеся вернуться к догме Линнея: «Видов существует столько, сколько их создало Бесконечное Существо». Эти люди подчеркивают, что в палеонтологической летописи часто отсутствуют переходные формы, соединяющие один вид с другим, и в особенности – переходные формы в истории человека. Но, прежде всего, мутационный процесс, создающий новые виды, вовсе не образует непрерывную последовательность («континуум») переходных форм, которого требуют креационисты: мутации – это скачкообразные («дискретные») изменения – как мы теперь знаем, эти изменения в ряде случаев не столь малы, как думал Дарвин. Даже самая полная последовательность промежуточных форм не удовлетворит креациониста, усматривающего отдельный «акт творения» в любом нарушении молекулярных реакций. Но полные последовательности промежуточных форм едва ли когда-нибудь сохранялись. Кости животных вообще сохраняются лишь в исключительных случаях, обычно благодаря какой-нибудь стихийной катастрофе или редкому стечению обстоятельств. Между тем известно, что периоды видообразования – интенсивных мутаций, ведущих к образованию вида – коротки по сравнению с длительностью существования сложившегося вида. Поэтому общее число особей промежуточных форм относительно невелико, а в случае малочисленных видов, каковы были наши предки, вероятность их сохранения и вовсе ничтожна. Именно по этой причине антропологи находят обычно не наших прямых предков, а их более или менее близких «родственников». Несравненно более полна родословная лошадей, которых было очень много. Но креационистов никак нельзя удовлетворить. С таким же правом вам могут сказать, что в течение первых дней вашей жизни вы не существовали, потому что об этих днях нет документов, а свидетелей уже нет в живых.

Наиболее интересны для нас остатки гоминидов. Хотя в природе, как уже было сказано, не бывает совершенно тождественных условий, но весьма вероятно, что потомки одного и того же первоначального вида homo, жившие в определенное время, были сходны между собой; и если мы находим останки наших «родственников», живших в некоторую эпоху, то по ним можно судить о современным им гоминидах – наших прямых предках. Важнейшая анатомическая особенность, отличающая гоминидов от всех других животных, – это развитие головного мозга. О развитии мозга можно судить по объему черепной коробки и ее форме, позволяющим делать предположения о поверхности мозга. Объем мозга у гоминидов последовательно возрастал. Уже 2,6 миллиона лет назад он достигал 800 см³, по сравнению с 500 см³ у австралопитеков (что мало отличается от объема мозга шимпанзе), а у неандертальцев объем мозга достигал среднего у современного человека – 1400 см³ . Эти вымершие гоминиды трагически напоминают неудачные попытки природы создать человека!

Мозг был тем уникальным преимуществом, которое позволило нашим далеким предкам, вынужденным покинуть поредевшие тропические леса, выжить в африканской саванне. Мозг возместил им слабости всех приматов – отсутствие сильного вооружения и неумение быстро перемещаться по земле. «Выбрав» этот путь – преимущественную эволюцию мозга – наши предки уже никогда не сходили с него: вместо того, чтобы становиться сильнее и быстрее, они становились умнее. Очень скоро – в эволюционном масштабе времени – они достигли с помощью мозга полного господства над окружающей вневидовой средой, научившись справляться с опасностями природы, отпугивать хищников и добывать мясную пищу: для этого у них были каменные и деревянные орудия, хитрые приемы коллективной охоты и, наконец, огонь.

Можно было бы подумать, что с этого времени дальнейшее развитие мозга должно было прекратиться, из-за прекращения селекционного давления в этом направлении. Уже у гоминидов, от которых мы произошли, дальнейшее развитие мозга, отчетливо видное по объему черепной коробки, нуждается в объяснении: казалось, у них уже не было «вневидовых» врагов! По сравнению с требованиями сохранения вида мозг человека поразительно «избыточен». Когда на Земле одновременно жили различные гоминиды, их внешняя среда еще не была столь безопасна: были враги, наделенные тем же особенным оружием, и соревнование должно было идти под селекционным давлением этого условия. Когда же «внешнего врага» совсем не стало, то наши предки – еще не сапиенсы – подверглись групповому отбору, принявшему, как мы увидим, крайне ожесточенный характер. Ясно, что дальнейшее развитие мозга было обусловлено этим фактором: это был внутривидовой отбор. Несомненно, что групповой отбор стал главным двигателем эволюции в то время, когда прямое действие вневидового окружения перестало требовать дальнейших изменений генома. Это оправдывает название главы, где мы соединили происхождение человека с явлением группового отбора, еще недавно не вызывавшим доверия биологов.^[11]

Как убедительно доказал Лоренц, нормальный процесс естественного отбора заключается в косвенном соревновании между особями вида – соревновании в использовании окружающей вневидовой среды. Прямое соревнование между особями одного вида, если оно становится фактором отбора, всегда опасно для существования вида и с биологической точки зрения должно рассматриваться как патология. Излюбленный пример Лоренца, заимствованный им у Дарвина (из Заключения книги о происхождении человека) – это хвостовые перья фазана-аргуса, привлекающие самок при токовании: их неумеренное удлинение, бесполезное по отношению к вневидовой среде, почти лишает этих птиц способности летать. Если такой признак становится фактором отбора, то есть усиливается в ходе эволюции вида, это угрожает самому существованию вида, и ряд таких случаев известен. Например, рога у оленей, служащие главным образом орудием полового отбора, могут стать опасными для видов оленей, живущих в лесах, так как затрудняют передвижение среди деревьев.

У наших предков главную роль во внутривидовом соревновании, несомненно, играл головной мозг, дававший им преимущества не только в эксплуатации вневидовой среды, но и против собратьев по виду. Поскольку опасности природы были в основном «побеждены» (кроме периодов одновременного существования разных видов гоминидов), селекционное давление в сторону развития мозга происходило преимущественно от истребительных войн с другими группами собственного вида. Таким образом, мозг был орудием войны с себе подобными, и в меньшей степени орудием полового отбора, наподобие перьев аргуса или рогов оленя. Так как мозг развивался одновременно у всех особей, с которыми приходится конкурировать индивиду, этот особый признак не мог стабилизироваться: чем больше он развивался, тем б`oльшие требования предъявлял к нему отбор. Это было редкое в природе явление «положительной обратной связи», аналогичное таким катастрофическим явлениям, как раскачка сооружений при резонансе, снежный обвал или лесной пожар. По открытому Лоренцем общему закону природы, внутривидовой отбор ведет к вымиранию вида. Все гоминиды вымерли, кроме человека. Что касается человека, то он вырвался за пределы биологического предопределения, развив небиологический механизм культурной эволюции – вырвался на уровень духовной жизни, и законы биологии не позволяют предсказать его судьбу. С биологической точки зрения мозг человека избыточен и представляет собой патологию. Но человека нельзя судить по одним только биологическим меркам. Это так же ошибочно, как недооценивать биологические стимулы человека.^[12]

Рассмотрим теперь более подробно единственную в живой природе эволюцию человека. Несомненно, гоминиды жили группами, как и все приматы: это подтверждается раскопками на их стоянках. Численность групп у приматов составляет несколько десятков особей, и естественно предположить, что социальный инстинкт, всегда определяющий численность групп общественных животных, задавал такую же численность у гоминидов. Это подтверждается рядом фактов. У шимпанзе и горилл, наших ближайших родственников среди ныне живущих приматов, именно такие стада. На стоянках гоминидов, погибших при обвалах пещер, находят несколько скелетов, но, конечно, не вся группа бывала в сборе в момент катастрофы. Размеры озерных поселений эпохи неолита, где жили уже сапиенсы, были рассчитаны также на несколько десятков особей. Такую же численность имели первоначальные деревни земледельцев, возникавшие в лесах. Наконец, есть еще независимое доказательство: психологи обнаружили, что современный человек способен поддерживать тесные эмоциональные связи с ограниченным числом людей – не более нескольких десятков, что, вероятно, определяется первоначальным социальным инстинктом человека. Условия жизни в современных городах, где наша способность к общению постоянно перенапрягается, доказывают, как опасно пренебрегать требованиями инстинкта.

Первоначальные группы наших предков-сапиенсов, подвергавшихся групповому отбору, несомненно насчитывали несколько десятков человек. Дарвин, основываясь только на материале первобытных племен его времени, открыл явление группового отбора, но он говорил не о «группах», а о «сообществах» и «племенах». Его предположение, что «сообщество, включающее много высоко одаренных особей, возрастает в численности», не может быть верно для наших дочеловеческих предков: так могла возрастать численность индейского племени, но не первоначальной группы. Первоначальные группы нигде не сохранились; малочисленные племена амазонского леса или пустыни Калахари представляют собой, несомненно, продукт вырождения более развитых племен, что можно в ряде случаев доказать пережитками более высокой культуры. О племенах, образовавшихся на более поздней стадии развития нашего вида, чем первоначальные группы, будет речь в дальнейшем. Чтобы предотвратить смешение первоначальных групп с племенами, мы объяснили со всей возможной отчетливостью, как доказывается существование и оценивается численность этих групп.

Теперь мы рассмотрим подробнее недостаточно оцененный факт, сыгравший важнейшую, вероятно, решающую роль в возникновении нашего вида. Между группами гоминидов, в том числе между первоначальными группами сапиенсов, шла «беспрестанная междоусобная война», еще более ожесточенная, чем война между более поздними племенами. По-видимому, Дарвин считал этот факт очевидным, распространяя представление о «беспрестанной войне» между человеческими племенами на сообщества их еще не человеческих предков; вся Дарвинова концепция происхождения человека основана на смелой экстраполяции наблюдений над первобытными людьми на их предков-гоминидов. Можно спросить себя, подтверждают ли имеющиеся у нас данные такую экстраполяцию: действительно ли группы гоминидов вели между собой войны? К чему эти войны должны были привести? И каким образом согласовать этот факт с общим для всех высших животных инстинктом, запрещающим убийство собратьев по виду? Важность этого вопроса не ограничивается происхождением человека и его древнейшей историей, поскольку люди, как известно, ведут войны и до сих пор.

Наши более далекие предки – еще не гоминиды – несомненно, вели себя как «нормальные» обезьяны и соблюдали запрет на убийство. Этот запрет обусловлен инстинктом, а именно, инстинктом, корректирующим инстинкт внутривидовой агрессии; а инстинкт может быть изменен только мутацией генома, поскольку это наследственный признак вида. Когда же произошла эта мутация, потребовавшая культурной коррекции – в виде запрета «не убий»? Конечно, очень давно, потому что в прошлом не только homo sapiens, но все виды гоминидов – и наши предки, и «родственники» – уже избавились от запрета убивать себе подобных. Доказательством является каннибализм: на стоянках всех видов гоминид находят обожженные кости и пробитые черепа, не оставляющие в этом сомнения. Этот факт никогда не подчеркивается в учебниках, точно так же, как не принято останавливаться на каннибализме у некоторых первобытных племен, сохранившемся до наших дней. Пережитки его, в виде культового каннибализма, присутствовали даже в религиях высокоразвитых культур, например, у ацтеков. Безусловно, предки всех нынешних народов были каннибалами, о чем остались воспоминания в древнейших мифах и в «таинствах» многих религий.

Таким образом, наши предки – как и все гоминиды, потомки вида homo – убивали и пожирали своих собратьев по виду, несомненно принадлежавших к побежденным группам. Частота свидетельствующих об этом находок подтверждает правоту Дарвина, экстраполировавшего «беспрестанные междоусобные войны» нынешних племен на наших дочеловеческих предков, и то же можно распространить на всех гоминидов.

Конечно, неприятно думать, что все мы происходим от предков, группы которых в самом деле вели друг с другом ту самую «войну всех против всех», которая прежде считалась общим законом природы, но оказалась присущей единственно нашему виду – и еще только крысам, нравы которых нас не могут так сильно волновать! Впрочем, до каннибализма не дошли и крысы. Ужас, внушаемый теперь происхождением от таких предков, можно сравнить с реакцией на идею «происхождения человека от обезьяны» в девятнадцатом веке. С этой идеей кое-как примирились, но шимпанзе и гориллы кажутся образцом благонравия и приличия по сравнению с теми настоящими предками человека, чьи изображения (впрочем, идеализируемые художниками!) смотрят на нас со страниц всех книг о происхождении человека. И точно так же, как многие современники Дарвина пытались приписать человеку более благородную родословную, теперь пытаются улучшить его прошлое так называемые «культурные релятивисты».

«Культурные релятивисты» отказываются видеть качественные различия между человеческими культурами, считая все культуры «равными друг другу»; для них нет, следовательно, высших и низших культур, и тем самым не существует культурного развития. Культурные релятивисты отказываются признать, что культуры некоторых ныне живущих племен находятся на стадии, давно уже пройденной другими племенами; следовательно, для них антропология ничего не говорит о культурной истории человека. Эта позиция, прикрывающаяся лозунгами антирасизма, в действительности удобна для лицемерной идеологии «многорасового общества», пытающегося уклониться от практического осуществления равноправия граждан с помощью псевдонаучных рассуждений. Кто был в Соединенных Штатах, не мог не заметить «многорасовой» рекламы: если, например, рекламируется детская одежда, то в этой одежде непременно изображаются два белых ребенка, один черный и один желтый. Такое же коммерческое назначение имеет «культурный релятивизм», поддерживающий иллюзию расового равноправия. «Культурные релятивисты», а среди них немало благонамеренных, но далеких от объективной науки американских «левых», пытаются возродить миф восемнадцатого века о «благородном дикаре», живущем в «гармоническом равновесии с природой»; на практике же это должно было бы означать консервирование отсталых племен в чем-то вроде индейских «резерваций».

Тот же «культурный релятивизм», обращенный в прошлое, пытается сделать родословную человека возможно более респектабельной. Поскольку невозможно утверждать, что все культуры наших предков были одинаково высоки, украшатели истории пытаются скрыть ее самые ужасные страницы: художников поощряют «очеловечивать» лица гоминидов; стараются не упоминать о каннибализме; не замечают группового отбора и войн между группами; более того, преуменьшают охотничье искусство и плотоядность наших предков: если верить некоторым авторам, они были мирные собиратели семян и личинок, время от времени лакомившиеся падалью. Ясно, что при таком подходе некоторые периоды истории человека лучше совсем опустить, прямо перейдя от homo habilis к началу земледелия.^[13]

Частота, с которой находят свидетельства каннибализма, не оставляет сомнения в том, что все гоминиды вели те «беспрестанные войны», о которых говорил Дарвин, положивший в основу своей концепции происхождения человека групповой отбор с прямыми конфликтами соперничающих групп. Таким образом, время решающей мутации, снявшей «запрет убийства», отодвигается к периоду возникновению вида homo, не менее чем за 4 миллиона лет от нас. Исключительный характер этой мутации сразу бросается в глаза, поскольку виды, не охраняемые «запретом убийства», должны были вымирать, о чем говорит их отсутствие в окружающем нас мире. Так как гоминиды все же существовали, хотя и в течение коротких периодов времени – сотен тысяч лет – а один из их видов существует и до сих пор, мы должны, как и подобает добрым дарвинистам, спросить себя, какое же преимущество дало им это «разрешение убийства»? Я полагаю, что с биологической стороны – никакого^[14]. Если бы могло быть такое преимущество, то странно, почему эволюция в других случаях ни разу за него не «ухватилась» – не считая крыс. Известно, что любое удачное «изобретение» эволюции повторяется много раз, на самом разном материале, – а между тем, напомним еще раз, высшие животные не убивают себе подобных, и группы общественных животных не ведут между собой войн. Можно было бы подумать, что искомым преимуществом является как раз каннибализм, доставлявший нашим предкам мясное питание; но гоминиды до самых исторических времен были малочисленны, и собрат по виду был, несомненно, редкой и опасной добычей. На стоянках, где находят много костей съеденных животных, кости гоминидов составляют малую долю. Причина, по которой гоминиды, не охраняемые корректирующим инстинктом от внутривидовой агрессии, все-таки существовали, должна быть уникальной, более не встречавшейся в эволюции видов, а это однозначно указывает на исключительное преимущество гоминидов перед всеми другими животными – их необычайно развитый мозг. Я думаю, что мозг доставил им власть над окружающей средой, перевесившую уничтожительные последствия убийства. Впрочем, мутация корректирующего инстинкта, по-видимому, и сама была коррекцией: она не полностью сняла этот инстинкт, что никогда не случается в эволюции, а ограничила запрещение убийства членами собственной группы, о чем еще будет речь. Я предполагаю, что мутация, «разрешающая убийство», произошла при самом образовании вида homo, вместе с мутациями, обусловившими особое развитие мозга; в самом деле, это «разрешение», по-видимому, сказалось на поведении всех гоминидов.^[15] Более того, я предполагаю, что специфической причиной, ускоряющей отбор, могло быть то особое обстоятельство, что отбор происходил в этом случае под давлением единственного фактора – усиленного развития мозга, при относительной маловажности остальных. Эти качественные соображения надо еще проверить. Во всяком случае, выпадение инстинкта никак нельзя сравнить с его патологическим нарушением в необычных условиях – например, при клеточном содержании животных. Такое поведение случается и в естественной жизни животных, но обычно не продолжается и никогда не передается по наследству, как и все приобретенные признаки. Выпадение инстинкта может быть только результатом мутации.

Почему же гоминиды, получившие «разрешение убийства», сразу же им воспользовались и принялись нападать на другие группы своего вида? И почему они не воспользовались этим «разрешением» для нападения на членов собственной группы? На второй вопрос я попытаюсь ответить позже, а первый решается без труда. В самом деле, наши отдаленные предки – уже задолго до вида homo, от которого произошли все гоминиды – были крайне агрессивны. Они питались мясной пищей и выработали, несомненно, искусные навыки охоты, восполнившие природную слабость их вооружения. Мы не умеем, в самом деле, объяснить эту повышенную агрессивность, вовсе не свойственную более обычным обезьянам. Но у всех гоминидов она может быть доказана, и можно предположить, что так же агрессивны были и предки вида homo. При образовании этого вида произошла мутация, ослабившая инстинкт, корректирующий инстинкт внутривидовой агрессии и препятствующий у всех приматов убийству особей своего вида. Действие этого инстинкта было ограничено членами своей группы. Но в отношении всех других особей своего вида инстинкт внутривидовой агрессии остался неограниченным и побуждал каждую особь нападать на всех других, не защищенных корректирующим инстинктом. Это и был тот «крах приспособительных инстинктов», о котором говорит Лоренц; впрочем, человеческое (или еще дочеловеческое) мышление вряд ли было прямой причиной этого краха: скорее всего, как уже было сказано, выпадение инстинкта было побочным следствием быстрого мутационного развития мозга.

Как уже было сказано, групповой отбор, при некотором важном дополнительном предположении, может объяснить поразительную быстроту эволюции гоминидов. Эта быстрота нуждается в объяснении: в самом деле, «нормальные» виды существуют миллионы лет, между тем как вся гамма видов гоминидов (и австралопитеков) занимает удивительно короткий промежуток времени в 4 миллиона лет. Для этого объяснения я должен предположить, что группы гоминидов одного и того же вида не просто воевали друг с другом, а как правило уничтожали всю побежденную группу. Позиция Дарвина, изложенная выше, не заходила так далеко: как мы видели, Дарвин экстраполировал на наших предков наблюдения над современными племенами и полагал, что вымирание побежденных «сообществ» происходило вследствие их вытеснения в неудобные для жизни места. Но Дарвин не знал еще стоянок гоминидов. Позиция антропологов в этом вопросе постепенно становится «радикальной», как можно видеть из приведенного выше высказывания Лоренца. Об этом свидетельствует также утверждение Джейн Гудолл в ее книге о шимпанзе ( The Chimpanzees of Gombe ), которое она приписывает Дарвину: «поскольку война предполагает конфликт между группами людей, а не между отдельными индивидами, благодаря геноциду она играет большую роль в групповом отборе». Несомненно, это модернизация точки зрения Дарвина, не только не знавшего (в 1871 году) термина «геноцид», но и не предполагавшего войн истребительного характера, обозначаемых этим словом. В последние десятилетия многие авторы высказывали гипотезы того же рода, что Джейн Гудолл.

Если понимать групповой отбор у гоминидов в только что указанном смысле, то он аналогичен не естественному, а скорее искусственному отбору, в котором селекционер производит «выбраковку» не обладающих желательным признаком экземпляров. Искусственный отбор действует несравненно быстрее естественного: новые породы домашних животных с признаками, похожими на отличительные признаки нового вида, могут быть выведены в течение нескольких десятилетий, нередко при жизни одного селекционера. Понятно, почему выбраковка содействует быстроте искусственного отбора: при естественном отборе «менее приспособленные» экземпляры дают меньшее потомство, которое лишь медленно вытесняется потомством «более приспособленных», тогда как при искусственном отборе носители нежелательных признаков вовсе не дают потомства. При групповом отборе уничтожение более слабых групп аналогично выбраковке при искусственном отборе, чем и объясняется его быстрота – промежуточная между быстротой естественного и искусственного отбора.

Разумеется, эта аналогия относится лишь к механизмам отбора, и этим исчерпывается. Искусственный отбор – это индивидуальный, а не групповой отбор, и никто, конечно, не «отбирал» гоминидов. Но «метод отбора», состоящий в истреблении более слабых групп, оказался необычайно эффективным и, вполне возможно, менее эффективные способы отбора и не привели бы к возникновению человека. Нет смысла говорить, «хорошо» или «плохо» это прошлое.

В применении к homo sapiens такие методы отбора не только этически недопустимы, но и неосуществимы. Как мы уже знаем, человек – «культурное существо»: он может воспроизводиться лишь при взаимодействии генетической и культурной наследственности. Но, как известно, культурная наследственность несет в себе «запрет убийства», приводимый в действие иным способом, чем у наших обезьяноподобных предков. Это и есть тот выход из биологического предопределения, который нашел человек.

Попытка применить к людям «искусственный отбор» даже не вернула бы людей в жуткий мир гоминидов: очень скоро некому было бы проводить отбор. Групповой отбор, создавший человека, был «нечаянным» экспериментом природы. В рамках человеческой культуры такой отбор невозможен, а вне культуры нет человека.

Вернемся теперь к истории нашего вида homo sapiens. Как уже говорилось, он возник в Африке – скорее всего в Северо-восточной Африке (нынешние Кения, Танзания, Эфиопия) около 200 тысяч лет назад. К нему привела последовательность видов, входивших в род homo erectus («человек прямоходящий»), появившийся в каком-то месте Африки 600 или 700 тысяч лет назад. По уже указанным причинам мы не знаем наших прямых предков, но знаем некоторые близкие им виды, жившие одновременно с ними: это были питекантропы, синантропы, «гейдельбергские люди», неандертальцы. Благодаря этим находкам мы можем составить приблизительное представление о последнем этапе нашего происхождения. Как указывает самое название erectus, признаком всех видов этого рода было все более уверенное хождение в выпрямленном положении, с освобождением рук для более искусного манипулирования вещами. Но самым важным признаком развития рода erectus был рост головного мозга, о чем свидетельствует возрастающий объем черепа.

Нет надежных доказательств, что предшественники эректуса когда-либо покидали Африку; но эректусы распространились на три континента, перейдя из Африки в Азию и Европу. Сравнительное обилие переходных форм в Африке и отсутствие их на других континентах означает, по-видимому, что все гоминиды возникали только в Африке; если, предположим, неандерталец произошел от гейдельбергского человека, то это не произошло в Европе: тот и другой пришли в Европу из Африки уже сложившимися видами.

Древнейшие остатки homo sapiens в Африке пока не найдены; но 120 тысяч лет назад, как показывают находки скелетов на Синайском полуострове, сапиенсы уже приступили к завоеванию мира. В отличие от предыдущих гоминидов, они заселили также Австралию и Америку – вероятно, 30 – 40 тысяч лет назад.

Последовательность мутаций, создавшая наш вид, была, по-видимому, очень быстрой; поэтому, как полагает Лоренц, найти промежуточные формы этого процесса было бы трудно, но все же Лоренц надеется, что со временем проблема возникновения человека будет решена – как и проблема возникновения жизни! Если верны недавно опубликованные расчеты генетиков, то уже сейчас можно внести удивительный вклад в историю происхождения нашего вида. Согласно этим расчетам, все ныне живущие люди имеют одного общего предка, жившего примерно 200 тысяч лет назад, что хорошо согласуется с палеонтологическими данными о возрасте нашего вида. Это означало бы, что решающая мутация головного мозга, определившая наследственность человека, произошла у единственного индивида; что вновь возникший признак, передавшийся всем потомкам этого индивида (мужчины или женщины), оказался доминирующим и проявился у всех унаследовавших эту мутацию; и что унаследовавшие эту мутацию особи исходного вида стали людьми, а остальные вымерли.

Если эта гипотеза верна, то возникновение нашего вида зависело от счастливой случайности – например, от квантового скачка в какой-то молекуле мозга, замкнувшего цепочку последовательно связанных генетических программ в регулирующий контур. Такая случайность, открывшая путь к формированию человеческого мозга, кажется крайне маловероятной, но чтобы оценить ее вероятность, надо было бы знать, какие связанные между собой программы уже были в достаточно развитом мозгу предшествовавшего нам вида. Само по себе удивление не является аргументом, точно так же, как неведение, но, конечно, даже по сравнению со всеми явлениями жизни эта мутация удивительна. Создатели мифа об Адаме и Еве точно так же удивлялись чуду творения, и здравый смысл сделал их «моноцентристами»: они не могли допустить, что акт творения повторялся.

Другой вклад в историю происхождения человека внесли лингвисты, исследовавшие историю языков. Главный признак, отличающий человека от других животных, – это понятийное мышление, давшее человеку огромные преимущества в его вневидовом и внутривидовом окружении. Именно развитие понятийного мышления создало селекционное давление в сторону увеличения размеров мозга, а поскольку мозг весьма увеличился уже у предшествовавших человеку гоминидов, то можно думать, что и они обладали некоторыми зачатками понятийного мышления и, следовательно, языка. В применении к гоминидам проблема «человек или животное» никоим образом не выглядит тривиальной. Если вид homo sapiens возник в одном месте (или даже пошел от одного предка), то надо допустить, что около 200 тысяч лет назад где-то в Африке образовалось первое человеческое племя, от которого мы все произошли, – племя, успешно конкурировавшее со своими предшественниками-гоминидами и, безусловно, имевшее свой язык. Это допущение не связано даже с «гипотезой Адама или Евы», то есть с предположением об общем предке всех людей; оно хорошо согласуется с данными генетики^[16] и лингвистики^[17] о происхождении человеческих рас, полученными в последние годы. Русский лингвист Иллич-Свитыч доказал общее происхождение языков «белой» расы – индоевропейских, семитических, тюркских и угро-финских. Некоторые представители «исторической лингвистики» заходят так далеко, что пытаются восстановить отдельные слова «праязыка» – языка первоначального племени людей. Пока лучше воздержаться от оценки этих попыток, но можно заметить, что еще совсем недавно даже родство между индоевропейскими и семитическими языками вызывало сомнения. Интереснее всего, что «объединительные» достижения лингвистов параллельны результатам генетиков, полученным на совсем другом материале.

Географическое распространение вида homo sapiens вызывает ряд вопросов. Известно, что по меньшей мере 30 тысяч лет назад сапиенсы добрались уже до Австралии и Америки, а через 15 тысяч лет достигли Патагонии. Поскольку 120 тысяч лет назад они прошли через Суэцкий перешеек, возникает вопрос, почему старейшим сапиенсам Западной Европы – найденным во Франции кроманьонцам – всего 40 тысяч лет? Почему сапиенсам понадобилось 80 тысяч лет, чтобы пройти Европу? Как мне кажется, потому, что им мешали неандертальцы.

Неандертальцы тоже возникли в Африке. Вероятно, их вид, немногим старше нашего, развивался параллельно ему и, возможно, имел с ним общих предков. Неандертальцы также распространились по Африке, Азии и Европе и были, вероятно, последними конкурентами сапиенсов в борьбе за власть над Землей. По-видимому, неандертальцы были несколько ниже нас ростом, но имели более массивное телосложение и, несомненно, б?льшую физическую силу. По сравнению с ними сапиенсы представляют то, что палеонтологи называют «грацильной», т.е. «изящной»^[18] формой. Мозг неандертальцев достигал 1400 см³, что равно среднему объему человеческого мозга. Как и другие гоминиды, они умели изготовлять каменные орудия и пользовались огнем. Раскопки их могил свидетельствуют о погребальных церемониях и, вероятно, у них были зачатки религии.

Неандертальцы заселили Европу раньше сапиенсов. Во время их наибольшего процветания – 150 или 160 тысяч лет назад – они были хозяевами Европы: им не страшны были никакие звери, и они умели справляться со всеми опасностями природы. Находки 1995 года в Испании, как и предшествующие находки в Хорватии, доказывают, что 30 тысяч лет назад неандертальцы и сапиенсы были современниками, и несомненно конкурентами: иначе неандертальцы дожили бы до наших дней. В лесах и болотах первозданной Европы неандертальцы подстерегали наших предков, и не было врага страшнее их: больше всех зверей мы боимся своего собственного образа в выродившемся и озверевшем человеке, но таким и должен был казаться нашим предкам неандерталец. Можно предполагать, что сапиенсам понадобилось 80 тысяч лет, чтобы истребить неандертальцев и отбить у них Европу. Возможно, эта борьба стимулировала отбор, усиливший человеческую агрессивность.

Неандертальцы проиграли, потому что наши предки были умнее. Их орудия улучшались, а орудия неандертальцев оставались неизменными. В Палестине, в пещерах горы Кармел, находили скелеты, которые относили к помесям неандертальца и сапиенса (в таком случае вряд ли можно было бы говорить о разных видах!). Теперь в этом сомневаются – неизвестно, смешивались они или нет.

Гипотезы о происхождении человека. Как уже было сказано, для дальнейшего изложения важны будут лишь некоторые гипотезы о происхождении человека. Приведем эти гипотезы. Мы предполагаем, что предки людей – гоминиды – жили группами в несколько десятков особей, связанных социальным инстинктом; что у этих гоминидов, а также у их потомков-сапиенсов, был сильно развит инстинкт внутривидовой агрессии; и что инстинкт, сдерживающий агрессию и предотвращающий убийство собратьев по виду, был у них ослаблен, так что действие его ограничивалось лишь членами собственной группы. Далее, мы предполагаем, что они вели между собой постоянные войны, приводившие к истреблению побежденных групп. При этом главным селекционным фактором развития мозга была внутривидовая борьба.