Неразумная культура

Неразумная культура

Все живущие сегодня люди обладают выкованной в ходе эволюции наследственностью. Именно эволюция сформировала их физические тела и их психику. Все это верно. Спорным, однако, представляется утверждение о том, что и поведение человека сформировалось в результате биологической эволюции. Дарвин предположил, что в этом отношении влияние эволюции было довольно слабым. Вероятно, человек — единственное животное, которое становится в некоторое отношение к самому себе и формирует для себя свой образ. Эта способность позволяет человеку отклоняться от данных природой образцов. Поскольку люди всего мира ведут себя сходным образом, постольку эволюционные психологи считают, что наше поведение обусловлено сложившейся в ходе биологической эволюции наследственностью. Но этому факту можно дать и другие объяснения. Так, например, в подавляющем большинстве современных культур моногамия является общепринятой формой связи мужчины и женщины. Повсеместно во множестве культур находим мы предписание моногамии — будь то иудаизм, христианство или буддизм; моногамия господствует в Южной и Северной Америке, в Европе и во многих регионах Азии. Но сформулированный сегодня в виде заповеди закон моногамии ни в коем случае не доказывает, что моногамия была характерна для наших первобытных предков. То, что сегодня, несмотря на полигамную предрасположенность человека, господствует моногамия, не является следствием действия некоего эволюционного «модуля» моногамии. Намного важнее здесь культурные аспекты. Иудаизм предписывал моногамию во избежание эпидемий. Римское право предписывало моногамный брак с тем, чтобы не допустить конфликтов из-за наследства. Из этих предпосылок развилась наша западная христианская мораль.

Если считать биологию глиной, то культура — это гончар, придающий глине определенную форму. Различие между материалом и формой может быть очень значительным. Если верить биологам, то смыслом существования мужчины является его генетический вклад в массовое вое-производство нашего вида. В Германии 2008 года такие взгляды, однако, не проходят. В апреле 2008 года журнал «Шпигель» провел опрос среди двух тысяч немцев и немок. Респондентам задали вопрос: «Что важнее секса?» (35). Только 40 процентов опрошенных немецких мужчин ответили: «Ничто — секс важнее всего на свете». Если бы нами безраздельно управляла биология, как полагают Гринстайны нашего мира, и если бы была справедлива Доукинсова теория «эгоистичного гена», то такой ответ был бы совершенно немыслим. Да и 22 процента немецких женщин, ответивших, что не видят в своей жизни ничего важнее секса, тоже слишком много для подтверждения этих теорий. Еще менее объяснимыми оказались ответы на вопрос: «Заключается ли смысл жизни в счастливой и гармоничной совместной жизни?» Положительно на этот вопрос ответили 63 процента опрошенных женщин. Пожалуй, маловато. Напротив, эта тема задевает за живое, как выяснилось, мужчин. Утвердительно на второй вопрос ответили 69 процентов респондентов мужского пола! Только 56 процентов опрошенных женщин видят смысл жизни в том, чтобы иметь детей. Что с ними случилось? Отказала биологическая программа? У мужчин процент утвердительных ответов равнялся 48.

Здесь отчетливо выступает на поверхность ошибочность суждений поборников эгоистичного гена: несомненно, передача наследственности немыслима без полового влечения. Влечение стоит на службе размножения. Это верно. Но при этом интересно следующее: само влечение ничего об этом не знает! У него свои собственные интересы. Наше сексуальное вожделение выступает совершенно независимо от его исходной роли в размножении. Вместо четкой линии, связывающей через половое влечение гены с зачатием, мы имеем цепь, отдельные звенья которой мало зависят друг от друга. Другими словами: если в мире существует влечение, то служит оно прежде всего самому себе. Влечение можно уподобить гонцу — гонцу, который, уйдя от хозяина, забыл о данном ему поручении — ведь в мире можно пережить так много других захватывающих приключений.

Можно согласиться с тем, что лишь условиями современной жизни можно объяснить нашу склонность слишком многое объяснять давлением генов. Не каждый из нас располагает достаточным временем и деньгами для создания семьи. Но аргумент не верен по своей сути, ибо если верно, что наши гены неумолимо вынуждают нас к размножению, то почему мы не подчиняем все наши прочие потребности этому принуждению? Как нам удается держать под замком наши эгоистичные гены? И, ради Бога, кто-нибудь знает, в каком месте нашего мозга происходит диалог между генами и разумом, диалог, результат которого так часто выходит за рамки разумного? Эволюционные психологи не знают ответа на этот вопрос, да, собственно, они его даже не ставят. По их мнению, культура обладает совещательным голосом и правом вето в вынесении решения о запрете биологических влечений. Но как эта «Война миров» будет развиваться дальше, им в голову не приходит.

Напротив, я считаю, что такой войны вообще не существует. Наши гены отнюдь не столь эгоистичны, как думают некоторые. И манипулируют они нами отнюдь не так беззастенчиво, как полагают эволюционные психологи. Наверное, наша наследственность изрядно заражена культурой. По крайней мере наше половое влечение несет на себе культурный отпечаток, едва ли менее глубокий, чем отпечаток биологический. «Чем более высокое место занимает организм на иерархической лестнице, — писал уже в конце XIX века русский философ Владимир Соловьев, — тем больше ограничено его стремление к размножению, но тем больше становится сила полового влечения» (36). Но как можно это объяснить?

Культура есть продолжение биологии. В этом пункте нет ничего противоречивого. Главный вопрос состоит в том, каким образом культура становится таким продолжением. Эволюционные психологи считают, что культура продолжает биологию биологическими же или квази-биологическими средствами; напротив, критики эволюционной психологии считают, что культура продолжает биологию иными средствами.

Основанием справедливости второго взгляда мог бы стать тот факт, что уже в течение нескольких тысячелетий продолжительность жизни человека стала больше, чем это необходимо с биологической точки зрения. Прежде всего это касается женщин. Обычно они сохраняют половую активность и после окончания детородного возраста, т. е. дольше, чем это требуется для размножения. Однако для эволюционных психологов просто не существует женщин, перешагнувших сорокапятилетний возраст, во всяком случае, они не рассматриваются как сексуально активные существа. В лучшем случае это бабушки, несущие вспомогательную функцию по воспитанию потомства. Все вертится вокруг спаривания! В анналах эволюционной психологии можно найти тонны исследований, проведенных среди студенток американских колледжей, но едва ли вы найдете там работы, посвященные женщинам старше 45. Такой опрос, кстати, был бы в высшей степени поучительным, так как следует допустить, что такой опрос привел бы к значительному изменению известного образчика половых предпочтений. Стало бы отчетливо ясно то, что бесспорно и так: секс — это нечто большее, чем воспроизведение генов. Если бы это было не так, то у женщин сексуальный интерес угасал бы тотчас по миновании детородного возраста. Вероятно, все же не совсем верно, что к половым отношениям нас вынуждают только наши гены. Ибо что вынуждает нас к сексу по окончании репродуктивного периода?

Вторая площадка, на которой эволюционные психологи терпят фиаско, это гомосексуальность. Коротко говоря, для гомосексуального влечения и однополой любви у нас нет никаких биологических объяснений. Гомосексуальность бессмысленна с биологической точки зрения, но почему, несмотря на это, она стала возможной? Мы можем спокойно пропустить те немногочисленные авантюрные теории, которые пытаются придать гомосексуальности какой-то биологический смысл. Гомосексуальность не является ни результатом перенаселения, ни феноменом, дающим шанс заняться сексом гетеросексуальным самцам низкого ранга. Во всяком случае, никто не слышал о леммингах-гомосексуалистах, появляющихся при недостатке пищи. Надо еще изобрести интеллект, который в случае нужды в мгновение ока превращал бы животных в гомосексуалистов. Фактически гомосексуализм абсолютно бесполезен для эволюции. Поэтому для большинства эволюционных психологов гомосексуальность — это не таинственная стратегия природы, а всего лишь ее дефект. Что происходит с эгоистичными генами у гомосексуалиста? Они спят или неверно включаются? Может быть, гомосексуализм — это результат наследуемой мутации? Сенсационных сообщений об открытии «гомогена» было великое множество; правда, отсутствуют указания на такие открытия и их доказательства. После каждого такого открытия публиковались данные об умопомрачительных результатах опровергающих исследований.

Нет, думается, все это каким-то образом связано с культурой: например, то, что некоторые пары не хотят иметь детей, хотя без труда могли бы их родить. Или то, что женщины продолжают заниматься сексом и после наступления менопаузы, или то, что каждый двадцатый мужчина и каждая тридцатая женщина проявляют склонность к гомосексуальности. Даже наши ближайшие сородичи во многих случаях уклоняются от исполнения своих генетических обязанностей. Чем внимательнее эволюционные психологи присматриваются к ним, тем большее разочарование испытывают, видя, как шимпанзе и бонобо беззастенчиво уклоняются от оптимального поведения, чем вынуждают означенных эволюционных психологов напрягаться в поисках объяснений. Эх, если бы мы были гориллами! Тогда все было бы очень просто, а? Самки шимпанзе готовы совокупляться в кустах не только с вожаком стада, но и с самцами более низких рангов. А уж дамы бонобо и подавно не спрашивают: «Кто тут самый сильный и с самыми лучшими генами?» Они отдаются самцам, руководствуясь симпатиями и возможностями.

То, что верно в отношении наших ближайших сородичей, никак не подходит нам, людям. Идефикс эволюционных психологов заключается в том, что мы постоянно ищем генетически наиболее приспособленных — на языке эволюционных психологов они называются самыми красивыми и здоровыми — партнеров. Объективных данных в пользу такого взгляда мало — как психологических, так и эволюционно-биологических.

Как правило, люди прежде всего ищут одного: подходящего партнера. Как у мужчин, так и у женщин не всегда партнером по размножению становится самый красивый или самый заботливый. Причины этого могут быть биографические. А также эволюционно-биологические. Биографическая причина заключается в том, что желание иметь детей зависит от ситуации, в которой в данный момент находится человек. Вероятно, самый красивый партнер, с которым мы ложимся в постель в 18 лет, сразу становится противен нашим генам, если дети помешают продолжению учебы или получению профессии. Есть множество идей, которые человек обычно хочет воплотить в жизнь, прежде чем обзавестись семьей и детьми. Есть другая причина отказа от деторождения — наличие в семье достаточного числа детей, может также случиться, что в семье не хватит денег на их воспитание, и т. д. Но и с точки зрения эволюционной биологии выведение породы лучших и красивых особей среди людей представляется бессмыслицей. Об этом говорит даже самый поверхностный взгляд на реалии жизни: красивые и богатые люди имеют детей не больше, чем невзрачные и бедные.

От чего это зависит? Почему на встрече выпускников вы вдруг обнаруживаете, что из трех школьных красавиц две остались бездетными? Почему некрасивый и совершенно неспортивный увалень из вашего класса стал главой семьи и обзавелся шестью детьми?

Фраза Дарвина о том, что человек, оставляя потомство, не следует разуму и логике, которые он применяет к разведению коров, содержит великую мудрость. Основание так считать заключается в том, что мы не можем — в долгосрочной перспективе — распоряжаться дальнейшей судьбой наших собственных генов. Я могу иметь четверых детей, но они не подарят мне ни одного внука. Напротив, единственное дитя может сделать меня многодетным дедушкой. Второе основание заключается в том, что сексуально и эмоционально привлекательные люди обычно хорошо осведомлены об этих своих достоинствах. Соответственно они становятся разборчивыми, пожалуй, даже слишком разборчивыми. Третья причина состоит в том, что сексуально привлекательные люди отнюдь не всегда являются безусловными поклонниками большой семьи. Коротко говоря, идея о том, что генетически наиболее приспособленные люди оставляют самое многочисленное потомство, является чистейшим вздором.