АКТЕР

АКТЕР

Дорога изгибалась вверх и вниз по невысоким холмам, миля за милей, бесконечное число раз. Жгучие лучи полуденного солнца падали на золотые холмы, а под одинокими деревьями, расположенными далеко друг от друга, легли глубокие тени. На мили вокруг не было никакого жилья. Отдельные группы домашнего скота паслись здесь и там; очень редко по гладкому, хорошо содержащемуся шоссе проезжала встречная машина. Небо было глубокой синевы на северной стороне и ослепительно яркое на западе. Вся местность была как-то необыкновенно полна жизни, хотя земля была бесплодной и находилась далеко от людских радостей и горестей. Не видно было птиц, не было и диких животных, если не считать нескольких сусликов, которые быстро промчались через шоссе. Воды не было, разве только в одном или двух местах, где находилось стадо. Когда пройдут дожди, горы станут зелеными, мягкими и приветливыми, но сейчас они оставались суровыми и строгими, излучая красоту великой тишины.

Был удивительный вечер, наполненный в себе и насыщенный силой; но пока покачивало по холмам, время неожиданно прекратилось. Дорожный знак указывал, что от главного шоссе, которое шло на север, было восемнадцать миль; потребовалось бы около получаса, чтобы до него доехать, т.е. необходимо было и время и пространство. Однако как раз в тот момент, когда глаза увидели этот знак, находившийся около дороги, время и пространство исчезли. Вокруг были и синее небо, и золотые холмы, обширные и вечные, но они составляли часть этого вневременного бытия. Глаза и ум внимательно следили за дорогой; темные, одинокие деревья стояли живые и исполненные силы; на холмах выделялась каждая отдельная травинка скошенного сена, простая и ясная. Свет позднего вечера тихо окутывал деревья и холмы. Единственным признаком движения была мчавшаяся машина. Тишина, пронизывавшая промежутки между словами, была частью этого неизмеримого безмолвия. Вскоре шоссе кончится и сольется с другим, а последнее тоже где-то имеет конец; настанет время, когда эти безмолвные темные деревья засохнут, свалятся, а их прах будет развеян и исчезнет. Когда придут дожди, появится нежная зеленая трава, но и она вскоре завянет.

Жизнь и смерть неотделимы; их отдельность влечет за собой вечный страх. В отдельности берет начало время; страх конца рождает муку начала. В это колесо захвачен наш ум, который ткет пряжу времени. Мысль есть процесс и результат времени; вот почему мысль не может культивировать любовь.

Это был довольно известный актер, создавший себе имя; но он был еще достаточно молод, чтобы вопрошать и страдать.

«Почему люди играют на сцене? — спросил он. — Для некоторых сцена — это лишь средство существования, для других она создает возможность осуществить погоню за славой, а для третьих, играющих различные роли, она является великим стимулятором. Театр предлагает также чудесный способ уйти от реальных событий жизни. Я играю на сцене, исходя из всех этих соображений, а кроме того, может быть, и потому — говорю об этом с некоторой нерешительностью, — что надеюсь благодаря театру принести какую-то пользу».

— Не усиливает ли игра на сцене наше «я», эго? Мы принимаем позы, надеваем маску, и постепенно эти позы, эти маски становятся повседневной привычкой, за которой прячутся наши собственные противоречия, зависть, ненависть и так далее. Идеал — это тоже некая поза, маска, покрывающая факт, то, что происходит в действительности. Можно ли делать добро, играя на сцене?

«А вы хотите сказать, что нельзя?»

— Нет, я только спрашиваю, это не окончательное суждение. Когда автор пишет пьесу, у него имеются определенные идеи и задачи, которые он стремится распространить. Актер — это посредник, это маска; вот таким путем зрителя учат или воспитывают. Приносит ли добро подобное воспитание? Может быть, это лишь способ подвести ум к образцу, придуманному автором, будет ли этот образец хорош или плох, умен или глуп?

«Боже мой, я никогда об этом не думал. Видите ли, я могу стать актером, который пользуется большим успехом; но прежде чем целиком отдаться этому делу, я задаю себе вопрос, должен ли я сделать игру на сцене моим жизненным путем. Ей свойственно удивительное очарование, иногда весьма разрушительное, а иногда чрезвычайно приятное. Зритель может принимать игру на сцене вполне серьезно, но, сама по себе, она не очень серьезна. Так как сам я более склонен к серьезному, то мне хотелось бы знать, должен ли я сделать игру на сцене своей карьерой. Внутри меня сидит нечто, протестующее против нелепой поверхностности этого занятия, но, тем не менее, я чувствую огромное влечение к театру. Вот почему я нахожусь, мягко выражаясь, в некотором расстройстве. Все, о чем я говорю, имеет вполне серьезный характер».

— Разве кто-нибудь другой может решить, каким должен быть ваш жизненный путь?

«Нет, конечно, но в процессе обсуждения вопроса с другим проблема иногда становится ясной».

— Позвольте указать вам на то, что любая деятельность, которая делает упор на «я», эго, является разрушительной и несет скорбь. Это основное положение, не правда ли? Вы только что говорили, что хотите делать добро; но, конечно, делать добро невозможно, если вы, сознательно или подсознательно, питаете «я» и поддерживаете его благодаря той или иной карьере или деятельности.

«Разве любая форма деятельности не основана на выживании «я»?»

— Возможно, дело не всегда обстоит так. Внешне может казаться, что действие носит характер самозащиты, но внутренне оно может быть совсем иным. То, что говорят или думают другие по этому поводу, не имеет большого значения; но самого себя обманывать нельзя. А самообман в психологических вопросах появляется очень легко.

«Мне кажется, что если я в действительности заинтересован в отказе от своего «я», то мне следовало бы удалиться в монастырь или вести жизнь отшельника».

— Разве для отказа от личности «я» необходима жизнь отшельника? Видите ли, у нас создалась известная идея безличной жизни, и вот эта идея мешает нам понять жизнь, в которой нет «я». Сама эта концепция выражает иную форму «я». Разве нельзя, не удаляясь в монастырь и так далее, быть пассивно бдительным по отношению к проявлениям своего «я»? Это осознание может вызвать совсем другие действия, которые не причинят ни печали, ни страданий.

«Следовательно, существуют некоторые профессии, которые, несомненно, гибельны для здоровой жизни, и я включаю свою профессию в их число. Я еще совсем молод. Я могу уйти из театра. А после того, как я более глубоко подошел к моей проблеме, я почти уверен, что так и поступлю. Но в таком случае, что же мне надо делать? У меня есть некоторые таланты, которые можно было бы развить и обратить на пользу».

— Талант может стать и проклятием. «Я» может использовать талант и укрепиться в своих способностях, и тогда талант становится путем к прославлению «я». Одаренный человек, зная об опасностях, может принести свои дары Богу; но ведь он сознает свою одаренность, иначе он и не предлагал бы своих даров. Вот это сознание того, что ты есть, и того, что ты имеешь, и необходимо понять. Если вы приносите в жертву то, что вы есть, или то, что вы имеете, если это производится с целью проявить смирение, — то это просто тщеславие.

«Я начинаю улавливать проблеск того, о чем вы говорите, но все это еще довольно сложно».

— Возможно. Важно то, чтобы у вас было не сопровождаемое выбором осознание всех проявлений «я», как явных, так и более тонких.